Твой силуэт в очертании света (СИ) - Валя Капаль

Она попыталась сесть. Не смогла — ноги до колен были обожжены и пылали болью. Встав на четвереньки, еле дыша, с трудом удерживая сознание от очередного провала, она упрямо повторила:

— Где он?

— В Обители Хаоса. Ему назначен приговор, который уже наверняка привели в исполнение. Так, Фимея?

— Другой сын Хаоса забрал его с площади на казнь. Он даже не пытался сопротивляться. Бросил тебя там умирать.

— Неправда. Это неправда. Неправда.

Её свистящий шёпот эхом отразился от стен.

Аркон забрал его. Забрал, чтобы казнить. Мирей смог вырваться к ней, но всё равно проиграл. Они оба проиграли. И теперь… его ждала смерть, а может, и уже настигла, а она никогда об этом не узнает. Из-за собственной слабости.

Слёзы обжигающей лавой текли из глаз. Они падали на пол, скапливаясь там в небольшие розоватые лужицы. Нинель сжимала ладони, насколько хватало сил, цепляясь за плащ, что ещё совсем недавно укрывал плечи дорогого сердцу создания.

— Зачем. Зачем всё это было нужно. Ты что, не могла просто убить меня?

— Я не желаю твоей смерти, дитя моё. Я всего лишь хочу вернуть тебя на путь истинный. Ты сама виновата, что так долго не могла отказаться от него. Твои муки закончились бы раньше. Огонь забвения очистил бы твою душу, поддавшуюся пороку, и ты вернулась бы обратно в свой дом и любящие объятия своей матери.

— Истинный путь? — прошептала она. — Виновата сама?

Нинель подняла замутнённый взор на мать. Сердце сжало чем-то горячим, слепым и мрачным.

— Да что ты знаешь? Что ты вообще понимаешь? Жестокая, коварная богиня, не умеющая любить. Хватит с меня твоего притворства. Можешь больше не прикрываться словами, я насквозь тебя вижу. Твою тёмную, властолюбивую душу.

Она шипела, точно змея. Злость охватила нутро. Были бы силы хотя бы двинуться — кинулась бы вперёд и выцарапала ей глаза. И пусть это было бы последним, что она сделала в жизни.

— Замолчи! — закричала Фимея. — Как ты смеешь говорить такое о Великой Матери?!

— Как я смею? А как ты смеешь называть себя дочерью Неба, когда на самом деле ты — дитя тьмы, что похуже любой, самой лютой твари?

— Ах, ты!

Фимея двинулась к ней, но мать её остановила. В глазах богинизагорелся яростный огонь.

— А ведь я хотела помочь тебе. С каким трудом я нашла способ избавить тебя от этой греховной связи. Но, вижу, урок не усвоен. Что ж.

Вскинув руку, она резко дёрнула ей — сияющий сгусток света, заключённый в кристальную клеть, появился в ладони.

— Я собиралась очистить тебя и вернуть то, что позаимствовала, обратно. Но ты, строптивая, глупая девчонка, ничему не учишься.

Барьер истаял. Длинные тонкие пальцы сжались на сияющем коме энергии. Как когти старой ведьмы, которой пугают детей в человеческих сказках, они вонзились внутрь, сжимали и сжимали до тех пор, пока шар не лопнул на множество маленьких частичек. Богиня топнула ногой, и в полу показался целый сонм маленьких дверей в мир людей. Взмахнув рукой, широким жестом она развеяла божественную суть Нинель над миром.

— Ты так желала стать человеком? Возрадуйся: ты — человек. И никогда тебе сюда не вернуться, не стать снова богиней. Отправляйся в мир людей и доживай свой короткий человеческий век в муках.

Пол под Нинель провалился, обратившись ещё одной дверью. Великая Мать изгнала её, сбросив на землю.

***

От невыносимой боли ломило каждую косточку. Каким-то чудовищным образом она всё ещё была жива.

Нинель заставила себя открыть глаза. Она лежала посреди тёмной улицы неизвестного ей поселения.

Яркими картинами в голове всплывали воспоминания её страшных мучений. В мельчайших деталях помнила она произошедшее. Как и разговор с матерью, тот, что был до и тот, что после. А остальное — дёрганное, затёртое, изломанное. Память словно треснула на разные по величине пласты, что перемешались в голове и плавали там, как в бульоне, то всплывая, то уходя на дно.

Она попыталась встать. Боль взорвала в голове мириады искр. Стиснув зубы, Нинель проглотила стон, готовый вырваться наружу. Лежать на грязной земле, соприкасаясь с ней открытыми ранами, плохая идея. Если она хочет жить, нужно найти в себе силы подняться. А она хочет?

Нинель замерла, ища в себе ответ на этот простой вопрос. Она потеряла всё. Свои божественные силы, дом, цель и смысл, но самое главное — она потеряла Мирея, того, без кого всё остальное не имело никакого значения. Так зачем же тогда продолжать влачить столь жалкое существование?

Ответ пришёл из глубины неясным ощущением. Тем самым, что проснулось в Небесных Чертогах, что побудило её высказать матери всё, что она о ней думает. Ощущение это было нечётким, будто не сформированным, но остро дало понять: жить надо. Ради этого ощущения, что обязательно приведёт её к новому смыслу. Через боль, через слёзы, через силу.

Нинель снова открыла глаза. Вздохнув поглубже несколько раз, она подготовилась к тому, как тело отзовётся на её самоубийственный рывок. Дав упор на дрожащие от слабости руки, она двинула ногой, опуская стопу на землю. Обожжённую кожу обдало огнём боли. Тихий всхлип сорвался с губ. Нинель заставила себя опереться на вторую ногу и выпрямилась, глотая слёзы. Мир высветился белым и поплыл. Нельзя падать. Нельзя. Больше она подняться не сможет.

Отдышавшись, Нинель открыла глаза. Что ей делать? Куда идти?

На улице царила ночь. Просить помощи у людей было страшно, но иного выхода она не видела. Развернувшись лицом к первому дому, Нинель направилась к двери.

Тело изнывало от боли. Голые стопы аккуратно опускались на землю, а казалось — на ковёр из игл. Подойдя, она подняла руку и тихонько постучала — раны отозвались резкой болью. Запястье, на котором остались глубокие красные вмятины от верёвок, обожгло огнём. Нинель сжала зубы. Терпи.

Дверь открылась, и на пороге показался грузный заспанный мужчина. Не успела Нинель и рта раскрыть, как дверь звучно хлопнула перед её носом. Это был однозначный ответ. Она развернулась и направилась к следующему.

История повторялась, лишь несколько изменялись реакции. Кто-то молча захлопывал перед ней дверь, кто-то ругался и кричал, обзывая её разными бранными словами, кто-то угрожал донести Инквизиции, а кто-то и сам хватался за первое, что попадалось под руку, и замахивался — Нинель шарахалась в страхе, шепча тихие просьбы не бить. И они не били. Не потому что сострадание вдруг овладевало духом, а потому что понимали,