Знание-сила, 2009 № 12 (990) - Фишер

Но и руководство Франции и Великобритании (не говоря уже о Польше, Румынии или Прибалтийских республиках) невозможно заподозрить в симпатиях к коммунистическому режиму. Для них большевики тоже были идеологическими противниками. Что касается Советского Союза, то для него Великобритания и Франция являлись ведущими империалистическими державами, то есть антагонистами, целью которых было уничтожение «первого в мире государства рабочих и крестьян». Кроме того, официальная политика большевиков заключалась в распространении коммунистических идей по всему миру, в идеале, инициирование коммунистических революций и, как следствие, уничтожение существующего в той же Франции и Великобритании государственного устройства и отстранение от власти «буржуазных правительств», то есть тех, кто как раз в это время находился у власти.

Но весной 1939 года в Европе сложилась такая ситуация, когда трем главным игрокам европейской политики для достижения своих целей пришлось договариваться, при том, что ни одна из сторон не рассматривала другие в качестве надежного союзника.

Начало торгов

Именно апрель 1939 года стал началом «большой игры», завершившейся Второй мировой войной. Каждая из сторон преследовала различные цели: Великобритания и Франция стремились «заручиться, по крайней мере, дружественным нейтралитетом Советского Союза, а лучше — возможной помощью Польше и Румынии в случае атаки против них»; Германии во что бы то ни стало было необходимо обеспечить нейтралитет СССР в будущей Польской кампании; Советский же Союз в лице Сталина стремился подороже продать свой голос, получив значительные компенсации за присоединение к одной из двух сторон.

«Заявка на торги» была подана 17 апреля, когда нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов принял в Москве посла Его Величества сэра Уильяма Сидса и передал ему официальное предложение советского правительства заключить англо-франко-советский трехсторонний пакт о взаимопомощи с одновременным подписанием военной конвенции. Высокие стороны должны были гарантировать безопасность государств Центральной и Восточной Европы перед угрозой со стороны нацистской Германии. Позже этот шаг будет громогласно объявлен чуть ли не главным подтверждением того, что Советский Союз в 1939 году делал все возможное, чтобы сохранить мир в Европе и организовать единый фронт против германской агрессии.

Однако в тот же день — 17 апреля — полпред СССР в Германии Алексей Федорович Мерекалов нанес свой первый визит на Вильгельмштрассе, в здание № 74–76, где располагалось Имперское министерство иностранных дел. Советский дипломат был принят статс-секретарем бароном Эрнстом фон Вайцзеккером. После ничего не значащего разговора об экономических контактах между двумя странами Мерекалов перешел к цели своего визита, сказав примерно следующее: «Русская политика всегда следовала прямым курсом. Идеологические разногласия мало повлияли на отношения между Россией и Италией, не должны они повлиять и на отношения с Германией. Россия не воспользовалась существующими трениями между государствами Запада и Германией и не намерена ими воспользоваться, поэтому нет причин, по которым между нашими странами не могли бы существовать нормальные отношения. А нормальные отношения всегда могут улучшиться». Таким образом, Сталин довел до сведения обеих противоборствующих сторон, что он готов к переговорам. О чем они будут идти, сомнений ни у кого не возникало — весной 1939 года разговор мог идти только о том, на чьей стороне выступит СССР в грядущем военном конфликте.

Британский кабинет предложение Литвинова незамедлительно отверг, а Чемберлен в приватной беседе заявил, что «он скорее подаст в отставку, чем подпишет договор с Советами». Тем не менее был сделан запрос правительства Комитету начальников штабов, который в ответ оценил советскую военную мощь как среднюю и подчеркнул, что в случае агрессии против Польши Красная Армия все же свяжет определенное количество германских войск. Фактически отвергнув план Литвинова, западные страны все же оставляли возможность дальнейших переговоров. Адольф Гитлер также дал понять, что переговоры возможны: в своей речи в Рейхстаге 28 апреля он обрушился на Англию и США, ни слова не сказав об СССР, — до этого практически ни одна речь Гитлера не обходилась без нападок на большевистский режим советской России.

3 мая Сталин сделал еще один крайне важный дипломатический шаг: в этот день известный своими прозападными симпатиями Максим Литвинов был заменен на посту наркома иностранных дел СССР Вячеславом Молотовым. Фигура Литвинова абсолютно не подходила для переговоров с нацистской Германией: Литвинов был евреем (настоящие имя и фамилия — Макс Валлах), женатым на дочери английского журналиста, Фэйви Лоу.

Май и июнь прошли в малоактивных переговорах. Западные дипломаты выступили с рядом предложений, которые полностью не устраивали СССР С другой стороны, в Германии нацистские дипломаты активно проводили зондаж и предварительные «разговоры» через сменившего в мае 1939 года в Берлине Мерекалова (правда, только в ранге поверенного в делах) Георгия Александровича Астахова. (Сыгравшего столь важную роль в советско-германских переговорах свидетеля, конечно же, в живых не оставили. 19 августа Астахов был отозван на родину, 9 июля 1941 года по обвинению в антисоветском заговоре и шпионаже приговорен к 15 годам лагерей, где и скончался.) Активным сторонником переговоров с СССР был имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, однако сам Гитлер в течение мая все еще колебался — он никак не мог убедить себя пойти на переговоры с ненавистным режимом.

На переговорах с западными державами Сталин через Молотова сформулировал свои условия: он готов подписать пакт с Великобританией и Францией одновременно с военной конвенцией и тем самым решительно выступить против Германии, если она предпримет агрессивные действия против той же Польши. Однако, по мнению Великобритании, он хотел слишком многого. Франция же, до сих пор переживавшая «синдром Первой мировой войны» и категорически не желавшая начинать военные действия, была более склонна идти на уступки.

Какую же цену назначил Сталин западным державам? Сталин потребовал свободу рук в Прибалтике и Финляндии, а также вмешательство в дела Польши и Румынии, чтобы вернуть территории, когда-то входившие в Российскую империю. И хотя напрямую эта цена не была названа, предложения Молотова были очень прозрачны. Прежде всего советская сторона настаивала на внесении в договор в качестве предлога для вмешательства в дела других стран не только прямой, но и косвенной агрессии. Последняя для Молотова означала «внутренний государственный переворот или изменение политики в интересах агрессора» и подразумевала, что может возникнуть ситуация, когда агрессор (Германия) не угрожает прямо договаривающимся сторонам, но дает им возможность для вмешательства.

Естественно, западные дипломаты прекрасно понимали этот дипломатический язык. Подтверждением этому может быть заявление главы Форин Офис Эдуарда Вуда 3-го виконта Галифакса и 1-го барона Ирвина на заседании Правительственного комитета по внешней политике 10 июля 1939 года. Говоря о предложениях СССР, он, в частности, сказал,