Новогодние неприятности, или Семья напрокат (СИ) - Гранд Алекса

Неслышно ступаю по ковру. Притормаживаю у кровати и какое-то время просто смотрю, как луч солнца скользит по подушке, переползает моей крохе на нос и путается в ее длинных светлых волосах.

Эти мгновения уникальны. Их нельзя оценить ни в валюте, ни в золоте. Такого умиротворения я не испытывал давно и вскоре с ним придется распрощаться. Парфенов и так каждый день обрывает мне трубку и требует немедленного присутствия в столице, на что я непременно посылаю его в длинное эротическое турне.

— Все нормальные люди готовятся Рождество праздновать. Шел бы и ты… колядовать, Леня!

Сердито шиплю на собеседника, находящегося за сотни километров от нас, и отключаю телефон. Чтобы спустя пару минут подкрасться к Сладковой со спины и сомкнуть руки на ее талии. Уткнуться носом в чувствительное место за ее ухом, подцепить край свободно болтающейся футболки, ощутить бархат покрывающейся мурашками кожи.

— Демьян!

Негромко. Чуть растерянно. Мягко.

— И тебе доброе утро.

Уверенно. По-хозяйски нагловато.

— Алиска минут десять-пятнадцать будет валяться в постели. Затем еще минут на десять зависнет с выбором наряда у шкафа. И только потом потопает умываться и чистить зубы.

Выучив распорядок дочки на праздниках, я успокаиваю Юльку искушающим шепотом, а пальцы уже живут своей жизнью. Отодвигают резинку свободных палево-розовых штанов, выжигают клейма на округлых бедрах.

Влипаю в Сладкову по самые помидоры. До Луны и обратно. Выше самого неба.

И дело не только в космическом притяжении, что грозит отправить в нокдаун. Не в пресловутой физике, о которой писал дядюшка Фрейд. Все намного серьезнее.

Мне нравится, как Юля улыбается, когда я рассказываю что-то смешное. Нравится, как она морщит нос и закусывает нижнюю губу, обдумывая что-то серьезное. Нравится, как она смешно болтает ногами, когда сидит на высоком стуле и не достает до пола.

Она проницательная, умная, целеустремленная. Она зачитывается Акуниным и Мураками, обожает Достоевского, которого я совершенно не понимаю, и помнит кучу стихотворений из школьной программы. Она знает, как устроены звезды белые карлики, как образуются гейзеры и почему опасен уснувший на острове Бали вулкан Агунг.

И все это вместе с внешней привлекательностью образует такую убойную смесь, что остаться равнодушным к Сладковой ни у кого нет единого шанса.

Глава 25.2

— Ай! Молоко сейчас убежит!

Юля дергается, вытаскивая меня из мечтательной дремы, и бросается отставлять кастрюльку с плиты. Бурчит что-то неразборчивое себе под нос, а меня в очередной раз затапливает лавиной нежности.

— Я с тобой такая рассеянная стала. Обо всем забываю.

Признается робко и с утроенным усердием принимается накрывать на стол. В глубоких пиалах дымится только что сваренная каша, масло плавится на румяных горячих тостах, аромат крепкого кофе щекочет ноздри.

Последний завтрак проходит под веселое Алискино щебетание и наше с Юлей умиротворенное молчание. А следующим пунктом нашей программы становится озеро, которое мы открыли для себя в первый же день.

Оно такое же притягательное и загадочное. Со спокойно текущими водами, звонко журчащим водопадом и облепленными снегом ветвями, склонившимися над бирюзовой гладью.

— Если бы можно было замедлить время…

— Не хочешь возвращаться в Москву?

— Не хочу.

Тонко вздохнув, кивает Сладкова и по укоренившейся привычке жмется к моему боку. Снимает перчатки и переплетает пальцы с моими. А у меня в груди снова что-то трескучее рвется, заполняя внутренности болезненным жаром. Сердечная мышца часто сокращается, мотор усиленно качает кровь, ладони покалывает острыми иголками.

— И я не хочу.

Целую Юлю нежно в висок и смеживаю веки, отчаянно желая законсервировать каждую секунду нашего новогоднего чуда. Но время неумолимо. Оно несется вперед, как перепуганная лань, не замечая на своем пути ни оврагов, ни кочек.

Вдоволь нагулявшись в похожем на сказку лесу, устраиваем пикник у водоема. С аппетитом съедаем припасенные бутерброды и делаем не меньше сотни фотографий. Маленького кустарника с хрупкими веточками, застывшей в паре метров от нас настороженной белки и, конечно же, счастливых себя.

После бредем по тропинке неторопливо, жадно глотая свежий морозный воздух. Притормаживаем, чтобы устроить снежную битву, и приближаемся к шале довольные, красные, разгоряченные.

— О, Ларины! Наконец-то!

Подпирая бревенчатую стену, у соседнего дома нас встречает Лебедев. В распахнутом полушубке, с румянцем на щеках он немного напоминает младшего брата Деда Мороза из Великого Устюга. Хитрый прищур внимательных серых глаз и посеребривший аккуратную бороду иней довершает внешнее сходство.

— Давайте скорее. Банька уже растоплена.

Преодолев разделяющие нас метры, я крепко жму руку вчерашнему сопернику и больше не ощущаю духа соперничества. Пожалуй, я даже не сильно расстроюсь, если проиграю ему предвыборную гонку.

Никита — достойный кандидат.

— С дубовыми вениками?

— И с вениками. И с чаем. Все как положено. Обижаешь. Пошли.

Распахивая дверь, Никита приглашает нас внутрь. Заходит последним, попутно отпуская цветущей Кире комплименты. Вешает на крючок полушубок, отряхивает ботинки от снега, треплет выбегающего в коридор сына по макушке.

А потом мы переодеваемся, обливаемся водой и забуриваемся в общую для двух шале баню. Паримся на совесть, потея до седьмого пота, хлещем друг друга дубовыми листьями и с громким хохотом выскакиваем на улицу. Чтобы набрать полные легкие кислорода и с разгона плюхнуться в пушистый сугроб.

От перепада температур кожу словно ошпаривает. Сначала по телу разливается небывалая бодрость, за ней накатывает блаженная слабость. Конечности становятся ватными и непослушными.

И вот мы уже перемещаемся к Лебедевым в гостиную, кутаясь в длинные махровые халаты. Дети с любопытством распаковывают настольную игру, девчонки разливают по чашкам терпкий ароматный чай, а мы с Никитой усаживаемся на диван и долго смотрим друг другу в глаза.

— Как приедем, пиарщику своему скажи, что перестарался.

— С чем?

— С имиджем. У тебя теперь такая кристальная репутация, что блевать охота.

Выдержав паузу, смеется Никита и хлопает меня по плечу. Я, как ни странно, не обижаюсь. Есть в его словах доля правды.

— Серьезно, Демьян. Никто не любит идеальных политиков. На их фоне комплексовать начинаешь. Будь проще…

— И люди к тебе потянутся?

— Именно.

— Поэтому ты не стал чистить биографию?

— А зачем? Мои ошибки — мой опыт.

Резонно замечает Лебедев, и я почему-то превращаюсь в желторотого юнца, которого вдруг тянет на откровенность.

— Знаешь, наша с Юлей помолвка с самого начала была фикцией…

— Но чувства-то настоящие?

Глава 25.3

— Ты меня насквозь видишь, да?

Выдыхаю почти не слышно. Приклеиваюсь взглядом к Юле. Внимательно за каждым движением наблюдаю.

Фиксирую, как смахивает с носа прилипшую прядь светлых волос. Как тщательно водит полотенцем по фарфоровой чашке. Как сосредоточенно закусывает нижнюю губу, когда заливает заварочник кипятком.

Нежная. Заботливая. Своя.

Родная до последней родинки.

— Конечно, настоящие. Влип в неё по самые помидоры.

Раздаю после небольшой паузы, а у самого снова сердце заходится, и кровь по венам лавой течёт. Столько всего за эти несколько дней в горах открыл — хватит на пару лет жизни.

Оказывается, есть девушки, которые ничего от тебя не требуют, а тебе хочется делать для них все больше и больше. Оказывается, сон с любимым человеком поднимает настроение и вызывает привыкание. Оказывается, тосты, приготовленные Юлей, гораздо вкусней, чем завтрак от шеф-повара лучшего Московского ресторана.

— Попробуй, вкусно.

Улыбаясь, Сладкова опускается рядом со мной на диван и пробегается подушечками пальцев по запястью.