Неволя - Виктор Кудинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Михаил в нерешительности задержался у порога. У него сейчас же возникло желание повернуть назад. Его взгляд встретился со злым взглядом мальчика. Лулу опустил руку с пиалой и пронзительно закричал:
- На колени, раб!
Джани опешила, а Михаил, не раздумывая, покорно опустился на колени и с готовностью стал ожидать новых указаний.
- Сын, - шепотом проговорила потрясенная мать, веря и не веря тому, что услышала. - Как ты смеешь!
Краска схлынула с её щек, лицо стало белее полотна. И тут произошло то, чего никто не ожидал - ни Лулу, ни Михаил. Джани стремительно кинулась на сына, схватила за уши и стала драть их с такой силой, что у того соскочила с головы тюбетейка и откатилась на середину ковра.
- Как ты смеешь, негодный мальчишка! Как ты смеешь?!
Лулу не на шутку перепугался, однако ловко вывернулся из слабых материнских рук и, красный, распаренный, выскочил из юрты с такой поспешностью, что только прах взвился у порога от его быстрых ног.
С Джани сделалась истерика, она опрокинулась навзничь и, рыдая в голос, ломая руки и ударяясь затылком, металась по полу. Сбежались испуганные служанки и, причитая и уговаривая её, уложили в постель, укрыли тонким шерстяным одеялом.
Утром служанка Джани, молоденькая хорошенькая девушка, круглолицая хохотушка, а теперь озабоченная и встревоженная, прибежала к Михаилу и позвала его к госпоже.
Ознобишин застал её лежавшей, сильное нервное потрясение лишило её сил. Она с трудом могла поднять руку и говорила слабым голосом, как больная. Михаил опустился возле на ковер. Она поспешно нашла его руку и сжала горячими дрожащими пальцами.
- Прости его, - попросила она со слезами на глазах.
Затем, приподняв голову и убедившись, что в юрте никого нет, откинулась на подушки и совсем тихо прошептала:
- Он не знает, что творит... Не знает, кто ты...
В это время раздался шорох шагов. Вошла стряпуха Такику, худая востроносая женщина с темной морщинистой кожей лица и живым блеском черных ввалившихся глаз. В руках она держала высокий металлический сосуд с узким горлом.
Михаил молча поднялся с колен и пошел к выходу. Недобрый взгляд стряпухи показался ему подозрительным. За порогом юрты он быстро обернулся и заметил, как та зло сплюнула ему вслед.
Он знал, что Такику ненавидит русских, кто бы они ни были - рабы или свободные. А с тех пор, как был убит под Нижним Новгородом её муж Ергаш, участвовавший в разбойном набеге с мурзой Тогаем, она перестала скрывать свою ненависть и выражала её открыто. У Михаила мелькнула мысль: уж не от этой ли чертовой бабы пошло все зло? Лулу был лакомка, любил сахар и сладкое печенье, а Такику - большая мастерица их печь, и мальчик, по наблюдению Михаила, часто вертелся возле её юрты. Он решил проверить это поточней и поручил Кулан, старушке-стряпухе, проследить за Такику. Кулан была предана Михаилу за его сострадание к ней, за то, что он предоставил ей на старости кров и кусок хлеба, и верно ему служила.
Через несколько дней Кулан подтвердила его подозрения, рассказала, как Такику, угощая маленького господина сладостями, говорила ему много нехороших слов про Озноби: что он обворовывает их с матерью, что он нехороший человек, а возможно, и чародей, потому что всех опутал, точно сетью, и мать его, её любимая госпожа, находится под влиянием векиля и делает только то, что он скажет, и из-за него, мол, погибло много добрых мусульман. Это она говорит всякий раз, когда Лулу приходит к ней, а когда покидает, Такику принимается плакать и всеми святыми молить его, маленького господина, быть осторожным и опасаться векиля.
Михаил передал Джани все услышанное от Кулан. Та очень встревожилась, позвала Такику в свою юрту. Зная злой, раздражительный характер стряпухи, Джани спокойным, но строгим тоном сообщила: ей известно, какие непозволительные речи ведет Такику с молодым господином, восстанавливает его против векиля и уже добилась своего - Лулу утратил дружеское расположение к нему, а это с её стороны очень дурно. Затем она посоветовала оставить её сына в покое, либо в противном случае им, ей и Такику, придется расстаться.
Стряпуха нахально рассмеялась и, уперев руки в бока, заявила, что она не побоится расстаться с госпожой, ибо она добрая мусульманка и хорошая стряпуха и её возьмут в любой курень. Если от неё желают избавиться, то не надо на это тратить много слов, она прекрасно все поняла и может уйти хоть сейчас, но госпоже от этого будет плохо, потому что все узнают вскоре то, что она так старается скрыть...
Услышав эти дерзкие слова, Джани пришла в волнение и побледнела. Она спросила:
- Что узнают?
- Что твой сын не от нашего господина.
- Поди прочь! - тихим, но твердым голосом произнесла Джани.
Такику смерила свою госпожу презрительным взглядом, криво усмехнулась и вышла вон. В свою юрту стряпуха возвратилась в сильном гневе и стала собирать пожитки, призывая Божий гнев на голову срамницы. Она выкрикивала всевозможные ругательства, махая руками и тряся головой. Слуги вначале посмеивались, ничего не понимая, когда же до них дошло, кого она оскорбляет, все в страхе разбежались.
Первая покинула Такику старая Кулан. Она давно поняла всю опасность, скрытую в этой злой женщине, и поспешила к Хасану, единственному человеку, который, по её мнению, мог предотвратить назревшую беду.
Однорукий сотник сидел позади своей маленькой юрты на солнышке и починял седло. Кулан опустилась на корточки против него и, как могла, объяснила ему все, что происходит у них в ауле.
Она сказала:
- Такику нельзя выпускать. Эта злыдня погубит нашу любимую госпожу, маленького господина и всех нас.
Хасан глянул на неё сердито из-под насупленных бровей и негромко произнес:
- Уйди, женщина!
Это было сказано таким тоном, что Кулан побоялась его ослушаться и поспешно отошла.
Хасан с остервенением принялся тыкать шилом в кожу седла, потом вдруг бросил седло наземь, пнул ногой и, сильно сопя, поднялся на свои кривые большие ноги. Мрачнее тучи шел сотник по аулу, набычившись, шевеля густыми бровями и разговаривая сам с собой. Завидя прокопченную юрту Такику, Хасан приостановился, огляделся и прислушался. Все было тихо. Только где-то брехала собака и фыркали лошади.
Тем временем Такику не прекращала браниться, хотя никого не было подле нее:
- Беспутница! И она ещё хочет казаться честной мусульманкой. Тьфу! Прижила щенка с неверным. Все расскажу имаму. Опозорила нашего хозяина, славного, доброго Бабиджу-бека. Она всегда его обманывала со своим векилем, рабом... Прости меня, Аллах, за такое долгое молчание! Прости мой грех!
Так она говорила, когда услышала, что её окликают:
- Такику! Такику!
Стряпуха поворотилась с красным дрожащим лицом и сверкающими от гнева глазами и увидала старого Хасана - приземистого, широкого, напоминающего медведя, такого же темного, такого же страшного, грозной тенью стоявшего у входа. Предчувствие беды шевельнулось в ней, сжало сердце, однако она постаралась ничем не выдать своего страха и грубо, косо смотря на него, спросила:
- Тебе что, безрукий?
- Зачем шумишь, Такику?!
- А тебе что! Говори, зачем пришел?
- Есть ли у тебя напиться, Такику? Никто во всем нашем ауле не может готовить шербет так, как ты.
- Какой толк в моем умении? - отозвалась женщина, успокоенная похвалой. - Никому я теперь не нужна. Вот что я скажу! Но меня нельзя выгнать, как собаку! Я - честная женщина! А она - срамница. Завтра вся ставка узнает, какая дочь у Нагатай-бека. Опозорила такого человека!
- Так дашь ли ты мне напиться, Такику? - попросил Хасан миролюбиво и даже улыбнулся.
Стряпуха подошла к вогнутой войлочной стене, возле которой стоял небольшой горшок с шербетом, и, наклонившись, стала нацеживать напиток в пиалу, ворча себе под нос:
- Она ещё пожалеет! Вспомнит Такику!
Хасан, стоя позади, не торопясь достал из-за пояса длинный шелковый шнурок, подергал его, проверяя крепость, затем один конец зажал в крепких зубах, а вторым в одно мгновение обмотал шею Такику. Стряпуха не сразу поняла, что задумал сотник, а когда вскинула руки, было уже поздно. Хасан с такой силой натянул шнурок, что он врезался ей в горло, перехватил дыхание. Женщина захрипела, выронила пиалу и горшок, шербет разлился. Сотник вместе с Такику повалился наземь. Он не ослаблял петли до тех пор, пока стряпуха не перестала биться. Потом разжал окаменевшие челюсти и выплюнул заслюнявившийся конец шнурка. Поднялся, тяжело дыша, спокойно смотал шнурок в клубочек и спрятал за пазуху.
Постояв некоторое время над своей жертвой, он наклонился и послушал, дышит ли она, бьется ли сердце. Такику была мертва. Выражение лица её было страшно, с выкатившимися, будто стеклянными глазами и с высунутым кончиком синего языка.
Хасан оправил на себе халат, стряхнул с колен землю и отправился к Джани.
Однако к хозяйке его не пустили, так как она лежала в постели с сильной головной болью. Служанке, молодой девушке с черными, как смородина, глазами, он велел передать госпоже, что Такику умерла. Девушка заморгала ресницами, от изумления раскрыв рот.