Мистификации Софи Зильбер - Барбара Фришмут

Неизвестные лица — гласило полученное им письмо — произвели на их вилле некоторые разрушения, так что необходимо его присутствие, не то как бы разрушения не стали еще больше. Вдобавок молодой человек почувствовал вдруг необъяснимую тоску по горам, по снегу, по жизни на лоне природы, и он внял этому призыву, тем более что был вполне готов оказать родителям услугу и привести в порядок виллу.

Итак, в точно заданное время он прибыл на железнодорожную станцию и, сев в извозчичьи сани, приказал отвезти себя наверх, в поселок, к гостинице «Олень» — одной из немногочисленных, где принимали гостей и зимой. Царившее вокруг веселое, приподнятое настроение заразило его настолько, что он решил пробыть здесь подольше, хотя разрушения, учиненные на вилле, оказались на поверку не такими уж значительными и не требовали его длительного присутствия.

Он никогда не питал особого интереса к этому курортному поселку, но теперь, когда увидел, как бегают по улицам первые ряженые, а за обедом и ужином в зале гостиницы принял участие в шумных и веселых разговорах, почувствовал неодолимое желание тоже надеть личину. Он попросил хозяев гостиницы, которые охотно пошли ему навстречу, достать вещи, необходимые для переодеванья, позволяющие принять тот облик, о котором он мечтал еще в детстве.

Необычайное чувство удовлетворения охватило его, когда он впервые увидел себя в зеркале в новом обличье. Правда, черный парик с длинными локонами еще непривычно пек ему голову, но когда он нацепил на уши большие серебряные серьги, то в нем словно зашевелились воспоминания о прежней жизни, жизни в образе пылкой цыганской принцессы, извивавшей под музыку гибкий стан. Даже широкие пестрые юбки, надетые одна на другую, показались ему до странности знакомыми, и он почти не удивился, когда, сунув руку в кармашек кофты, нашел там колоду карт для гаданья в тридцать шесть листов, которые податливо легли в его ладонь, словно он уже не раз их перебирал. И хотя он не помнил, чтобы когда-нибудь кому-нибудь гадал на картах, теперь он разложил их на столике перед зеркалом, и казалось, карты заговорили с ним на свой таинственный манер, а он понимал их без труда.

Только инстинктивная неприязнь к женщинам помешала ему мгновенно влюбиться в себя самого. Пожирая главами свое отражение в зеркале, он провел тонкой холеной рукой, с которой предварительно снял кольцо-печатку, по безупречно гладкой коже возле впадинки между ключицами, ощупал едва наметившееся адамово яблоко и подбородок, словно хотел убедиться, что волоски бороды, незаметные в зеркале, еще ощутимы под пальцами.

— Совершеннейшее перевоплощение, — сообщил он своей женской ипостаси, старательно подрисовывая глаза и кончиками пальцев накладывая на скулы тонкий слой румян. Раскрашивая лицо, он не позволял себе излишеств. В этой цыганской принцессе не должно быть ничего вульгарного. Естественную родинку, единичное пятнышко у левого крыла носа, он выделил с помощью косметического пластыря, а вот губной помадой воспользовался очень скупо, только чтобы подчеркнуть мягкие линии полных губ, не делая их слишком сочными. И вот когда он так сидел перед зеркалом в этом совершенном образе, его охватило ощущение несказанной свободы и такая готовность любить, что от смятения чувств закружилась голова.

По ногам пробежал ток — они будто сами запросились в пляс. Он медленно поднял руки над головой, и серебряные браслеты соскользнули вниз с нежным звяканьем. Этот звук, сопровождавший все его движения, так заворожил его, что с этой минуты его руки уже не знали покоя, а уши жадно впивали тонкий звон, словно вслушиваясь в язык желаний, всплывших откуда-то из глубин и требовавших осуществления.

Амариллис Лугоцвет, незаметным образом самолично убедившаяся в прибытии молодого человека, пыталась избегать себе подобных, все больше смешиваясь с местными жителями и прежде всего без конца посещая дом фон Вейтерслебен. Она подогревала у Сидонии интерес к карнавалу и жажду веселья, во при этом старалась не вызвать у нее раздражения или недоверия. Наоборот, Амариллис Лугоцвет едва удалось убедить Сидонию, которая теперь окончательно решилась взять свою судьбу в собственные руки и позаботиться о поддержании традиции, дождаться наступления карнавальных дней и появления новых масок. Сидония прямо горела желанием немедленно объявить своего избранника и без проволочек осуществить то, чего требовала традиция. Эта отчаянная решимость наложила свой отпечаток на все ее существо. Она держала себя вызывающе-наступательно, а когда понадобилось выбрать карнавальный костюм, то невозможно было уговорить ее не извлекать на свет легкомысленно-изящное охотничье платье, принадлежавшее, по-видимому, еще ее пра-пра-пра-деду, последнему господину фон Вейтерслебену, хотя это одеяние с внешней стороны никоим образом не соответствовало намерениям Сидонии фон Вейтерслебен.

Чтобы не упрятывать все волосы под шляпу, она их напудрила и заплела в косу, каковые, должно быть, как раз и носили в те времена, когда этот костюм был последним криком моды. А когда Амариллис Лугоцвет, которая присутствовала при переодевании, поднесла к ней зеркало, Сидония фон Вейтерслебен выразила такое удовлетворение своим видом, что шутя даже взяла понюшку табаку, чем окончательно довершила тождество со своим внешним обликом.

Уже в первый день карнавала, — то было воскресенье, и разгул еще только набирал силу, — Амариллис Лугоцвет, от чьего зоркого взгляда подобные вещи не могли укрыться, обнаружила под некоторыми пока еще немногочисленными масками кое-кого из Долговечных и не могла не посмеяться над той жадностью, с какой они подхватили поданную ею идею. Ей не составило труда узнать своих друзей, — она же сама во время приготовлений к карнавалу помогала им советом и делом. Даже фон Вассерталь, снова осевший в этом крае, вернее — в своем озере, и пока что не замышлявший больших путешествий, обратился к ней за помощью, и она предложила ему множество вариантов, которые не столько способствовали его маскировке, сколько могли оттенить его прекрасную наружность.

Тяжелым случаем был Драконит, его и вообще-то с трудом удалось уговорить принять участие в карнавале. Он все еще был занят тем, чтобы снова надежно упрятать в землю случайно взорванные во время военных действий железорудные залежи и месторождения драгоценных камней, — он не хотел уделить чужанам решительно ничего из подземных богатств. Но в конце концов Амариллис Лугоцвет и для него нашла костюм, который не раскрывая его естества, все же вполне ему соответствовал, и носить его он мог легко и непринужденно.

Прозрачная, хоть она и неоднократно советовалась с Амариллис Лугоцвет, в конце концов заявила, что сама лучше всех знает, что ей идет, так что найти ее будет нетрудно. Амариллис Лугоцвет только надеялась, что она не привлечет к себе всеобщее внимание излишней небрежностью костюма, ведь это могло бы выдать участие в карнавале долговечных существ.

А вот Альпинокс окружил себя большой секретностью и о своем костюме не говорил ни слова. Пусть это будет для нее сюрпризом, отвечал он на вопрос любопытствующей Амариллис Лугоцвет, — в должный момент она его узнает. В должный момент, прошу заметить, и ни на минуту раньше. И поскольку в этом случае тайные силы столкнулись с тайными же силами, ей, Амариллис Лугоцвет, будет не так-то легко раньше времени узнать Альпийского короля. Эта придуманная им игра преисполнила ее напряженным любопытством и радостным предвкушением момента узнавания, она часто ловила себя на том, что, несмотря на великий план, осуществлением которого занималась, без конца ищет глазами Альпинокса, угадывает его то под одной, то под другой маской, но не находит доказательств, в результате она прозевала Драконита и фон Вассерталя и, растерявшись, решила прежде всего в первую очередь позаботиться о Сидонии, которой впервые предстояло показаться в маске только в воскресенье, в первый из трех «святых» дней. Этим Амариллис Лугоцвет хотела помешать Сидонии, чей шутовской талант был всем известен, с самого начала выложиться перед еще немногочисленной публикой и пристать к какой-нибудь клике, которая захватит ее и не отпустит.

Большое шествие должно было состояться в понедельник, и Амариллис Лугоцвет надеялась, что среди массы народа, которая в нем участвует, Сидония будет не так выделяться и сможет сама лучше приглядеться к отдельным людям. Ей скорее представится случай завязать с кем-то знакомство, если она не будет центром внимания, каким она неизменно оказывалась в маленьких группах.

Была середина февраля, и, хотя незадолго до того бушевали вьюги и снегопады, зима, проявив большую суровость и растратив себя, казалось, немного сдала. В полдень с покатых крыш домов сходили маленькие лавины и капала вода, еще недавно твердевшая ледяными сосульками. На открытых солнцу горных склонах показались первые, пусть небольшие, проталины, а по ночам с ревом носился ветер, взламывая ледяной покров озера. Все же нельзя сказать, что началась уже настоящая оттепель, — это было скорее предвестие того, что должно было развернуться только через две-три недели. Но и этого оказалось довольно, чтобы вдохнуть в людей ожидание весны, с каждым днем делавшееся все сильнее. Словно они уже переступили порог зимы и неуклонно приближаются к весне.