Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано! (сборник) - Эдвард Радзинский

Теперь он жил на ее даче по нескольку дней. И жена поняла: время действовать.

Она отправилась к ее матери.

Она начала сразу и жестко:

– Сколько, по-вашему, это будет продолжаться? Уверяю вас, недолго!

Мать молчала, но в ее глазах был опыт: если недолго, зачем ты ко мне приехала?

Жена вынула фотографии очень раздетых манекенщиц и не очень одетых балерин.

– Все эти пять красоток были до нее. И всех он бросил.

«Тогда что же вы волнуетесь?» – спросили старые еврейские глаза.

– Я волнуюсь, потому что это ему вредит; об этом уже говорят, над ним смеются! – Потом добавила совсем миролюбиво: – У вас красивая молодая дочь. Я обещаю найти ей мужа – нечего ей спать со стариком! У вас будут внуки. (Глаза матери вспыхнули – она хотела внуков, и жена отметила удачное попадание.) Дача остается, естественно, за вами, и еще я куплю вашей дочери новую квартиру.

Мать провожала ее, как лучшая подруга:

– Жаль, что вы узнали меня только сейчас. Знаете, какая я была красивая раньше? Был такой фотограф – он даже Сталина снимал… Так вот, он мне сказал: «Ципора…»

Мать была такая же дура, как дочь.

Когда она ушла, мать позвала «толстую корову».

И сразу завопила:

– Я тебя задушу! Как я сейчас тебя задушу! Мамочка (так она звала мужа), держи мои руки!

Дочь слушала равнодушно. Мать так всегда кричала, с того самого раза, когда застукала ее с эстрадником из ЦПКиО. Тогда она завопила в первый раз, и дочь чуть не умерла от страха. Но с тех пор матери приходилось часто вопить – и дочь не обращала на это внимания.

Она просто вышла из комнаты.

Она спустилась во двор. Он ждал ее, как всегда, в машине. Он приехал с какого-то торжественного заседания, весь в орденах. Она прижалась к его орденам, они царапали ей щеку, и она умирала от желания: она обожала славу.

А мать с гордостью смотрела на нее в окно и вздыхала:

– Она красавица, мамочка! Что делать, наша дочь настоящая красавица. И так похожа на меня в молодости.

После неудачи с матерью жена включила связи. Информацию добывали все его бывшие любовницы – они были «из этого мира». Через неделю она знала всю подноготную толстой дуры.

Оказалось, не так давно она мечтала стать певицей, поэтому толкалась во всех полупрофессиональных группах. Что там с ней происходило, представить было нетрудно. В это время она и переспала с каким-то джазистом из ЦПКиО. Джазист ее, естественно, бросил, а она долго караулила его у входа в парк.

О. – так звали джазиста – был сорокалетний мужик, «типичная проститутка», как кратко охарактеризовали его по телефону.

Вечером жена подъехала к ЦПКиО, где ее ждал О. Он был в узком джинсовом костюме, обтягивающем его круглое, сытое тело.

Сначала О. понял ее неправильно: он тут же прижал ее в машине. Но жена так посмотрела на него, что О. мгновенно отпрянул. Жена напомнила ему историю с толстухой, и О. с трудом вспомнил среди бесчисленного хоровода голых тел грушевидное полное тело.

– Короче, – сказала жена, – я хочу, чтобы она полюбила вас снова и чтобы вы полюбили ее. Более того, вам придется на ней жениться. Два года вы не будете отходить от нее, и она должна любить вас, как кошка.

– Сколько ассигнуете? – спросил О. – Речь, конечно, идет не о деньгах. Не в деньгах, как говорится, счастье. Мне нужна машина-иномарка и квартира.

– Я так и думала. К концу недели у вас будет «форд». Начинайте.

– Вот тогда и начнем.

К вечеру жена была в кабинете нашего героя.

– Нужен «форд».

– Кому нужен?

– Любовнику.

– Чьему? – засмеялся он.

– Твоей любовницы, – засмеялась она.

Он оценил шутку и понял всю бестактность своего вопроса. Он обрадовался возможности хоть как-то загладить свое нынешнее счастье и будущее письмецо о разводе и инстанциях.

И он тотчас включился в телефонное безумие и к вечеру выбил «форд».

О. на «форде» подъехал к ее дому. Когда толстуха вышла из парадного и увидела О., коленки у нее задрожали. Она вспомнила, как часами ждала его у парка и рядом с ней его ждали какие-то офигенные девицы.

О. сидел, великолепный, в роскошной машине. Он величественно поманил ее, и она со всех ног бросилась к нему. Молча и мужественно – рывком – О. втянул ее в автомобиль. И умчался.

В тот вечер наш герой тщетно дежурил у ее дома. На следующий день тоже. Теперь она от него убегала.

Наконец состоялось объяснение.

– Ты дед, – сказала она, с отвращением глядя ему в глаза. – Тебе сто лет в обед, у тебя вон изо рта пахнет.

Наш герой заболел. Он лежал на даче, печальный и старый. Он с завистью вспоминал прекрасную смерть П. рядом с любимой. Он готовился умереть. И наверное, он умер бы, – если бы не очередной пленум художников в Латвии и маленькая конференция в защиту мира в Коста-Рике.

Но в Москву он вернулся вялый, целый день сидел дома и даже по телефону звонил как-то машинально, без прежней страсти. Жена, конечно, действовала: она его любила. Она знакомила его с какими-то манекенщицами, – но пылкости не было. Не было пылкости! В тоске он решил поехать в Ленинград, потому что толстуха была родом из Ленинграда.

И – самое смешное: в Ленинграде он познакомился с толстой некрасивой девушкой, у которой тоже была мать-еврейка и которая жила в маленькой квартире в ленинградских Черемушках, то есть черт знает как далеко. И дальше все повторилось. Началась безумная любовь! Но истеричка мама не захотела переезжать в Москву. Проклятая мать лишила его прекрасных толстых коленок: еврейская дочь, естественно, обожала еврейскую маму, она осталась с ней. Теперь у него было только одно счастье – ежедневно слушать по телефону ее голос. Он не мог жить без ее голоса. Но треклятая судьба: у нее не было телефона. Этот чертов дом на окраине Ленинграда готовились телефонизировать через тысячу лет.

Но для него, с его связями, поставить телефон в любой точке Земли – что другому плюнуть.

И опять – очередная беда! В Ленинграде на телефонах сидела старая большевичка. И ставила она телефоны только в порядке общей очереди. «Это наш парень… это наша девка…» – все эти магические московские слова в колыбели нашей Великой Революции не имели никакого значения из-за проклятой старухи!

А он должен был с ней разговаривать! Он умирал без ее голоса. И он, который все мог, он, который со своими звонками и связями мог получить квартиру в Зимнем дворце, мог посадить себя вместо памятника Петру Великому, – не мог поставить дерьмовый телефон любимой женщине! Проклятая старуха!

И он метался между Москвой и Ленинградом, худел, болел.

Неужели это была старость? Неужели надо было признать свое поражение и решить, что теперь так будет всегда, пока он не умрет? И ждать, пока умрет человек, которого ты любишь?

Нет, жена всегда была несгибаема. И она решила бороться до конца. «Все дело в очередной игрушке, – сказала она себе. – Найдем ему новую. Надо занять его сыном. Просто занять его сыном, и все!»

Наступал Новый год, и жена смертельно боялась, что он опять ускачет в Ленинград. И вот тогда-то она и начала историю с сыном.

Их сын был модный молодой поэт. Точнее, он начинал как молодой и модный поэт. Он тогда писал авангардные стихи, и имя его было на устах, его ругали, его хвалили, но главное – о нем спорили.

Но постепенно гены брали свое, и сын начал писать стихи, столь же странные по форме, но совсем не странные по содержанию. Там были сибирские стройки, БАМы, пилорамы – весь набор, над которым сын потешался прежде. Теперь его свободомыслие стало выражаться несколько странно: сын постоянно женился на иностранках. Иностранки рожали ему детей, после чего отбывали обратно к себе на родину. Но сын неутомимо продолжал жениться. И теперь иностранные дети самых разных национальностей: арабы, англичане, ирландцы и даже девочка из Зимбабве – бегали по их даче. Все это несколько напоминало Ноев ковчег. Но его сыну все было можно! Это особенно раздражало нашего героя. Его сыну было можно то, при одной только мысли о чем он сам бы умер от ужаса в каком-нибудь сталинском сороковом году.

Вот с этим сыном и его новой женой, шведкой почему-то из Сингапура, и с приехавшим из Ленинграда новым молодым руководителем союза и предложила ему жена встречать на даче Новый год.

В этом молодом руководителе и крылась западня. Жена пригласила его к ним, так сказать, ради сына. Молодого руководителя нужно было обольстить и обаять (а обольстить и обаять, естественно, должен был наш герой). Сыну теперь это было ой как нужно – сын начинал путь! Жена понимала: мужу невозможно будет отказаться от Нового года в кругу семьи. Но все же она волновалась.

К ее изумлению, муж не стал отказываться – его глаза даже загорелись! Он захотел обаять, он был прежний!

И вот – Новый год: пьяный сын, пьяная шведка из Сингапура – здоровенная, белобрысая, страшно похожая на соседскую домработницу Машку, но ни слова не понимающая по-русски. В самый торжественный миг, когда часы били полночь, шведка почему-то ушла в сауну и там пропарилась все таинственные новогодние минуты. И наконец, сам молодой руководитель – в модном клетчатом пиджаке, черный, волосатый, страшный. На клетчатом фоне выступала огромная челюсть снежного человека.