Эротизм без берегов - Маргарита Павлова

Обладая обычной для этого жанра высокопарной тональностью, стихотворение уже самим названием создает впечатление надвигающейся катастрофы. Произнеся формулу полностью — «Videant consules, ne quid res publica detrimenti capiat», — сенат Древнего Рима во времена кризиса уполномочивал консулов действовать по своему усмотрению: «Пусть консулы следят, чтобы государство не пострадало». Хотя нельзя с уверенностью сказать, к кому поэт обращается (к ученичеству или к обществу вообще), стихотворение явно обыгрывает стандартный набор тем бульварной прессы: угроза тайных обществ разврата («длань позорной „лиги“»), отсутствие родительского надзора («отцы и матери спокойно спят») и популярность «порнографических» авторов («толпой жрецов печатной пошлости»). По сути дела, «Videant Consules!» — традиционная социальная элегия надсоновского типа, с той лишь разницей, что ее главная тема (преждевременная старость души, дряхлость современного поколения) теперь трактуется в «семейном» ключе[423].

Помимо стихотворений, провинциальные газеты охотно печатали письма учеников, призывавших своих ровесников противостоять натиску лигистов и бороться с развратом[424]. Леворадикальный журнал «Молодые порывы», уделявший, по словам редакции, «особое внимание культурно-просветительским начинаниям», опубликовал негодующий протест молодежи, в котором она требовала запрета рекламы не только порнографической литературы, но и презервативов. Хотя о «Лиге свободной любви» тут не упоминается, протест знаменателен тем, что он эксплицитно обращен к «родителям и воспитателям», которые — по идее юных авторов — должны защитить молодежь от таких объявлений. Кроме того, требуя поддержки старшего поколения, составители протеста создают образ молодежи как раздробленного коллектива, «слабая часть» которого «тянулась к заманчивым Саниным». Причисляя себя к «другой части», «чистой молодежи», протестующие все же высказывают сочувствие к своим слабым «сотоварищам», за благо которых они и выступают[425]. Если рассматривать протест как выражение коллективного самосознания молодежи, то становится очевидным, как остро она сама ощущала идею нравственного упадка «детей».

Коллективные протесты молодежи заставляли некоторых журналистов делать утешительные выводы, что среди учащихся существует и антисанинское течение, оздоровительная роль которого могла быть очень значительной[426]. По мнению сотрудника «Полтавского голоса», цитировавшего коллективный протест группы возмущенных гимназисток, спасение от огарчества следовало ожидать скорее от молодежи, чем от взрослого поколения, которое не проявляло подобных инициатив[427]. Таким образом, наряду с точкой зрения на огарчество как на симптоматичное явление, выражавшее упадочный дух времени, существовала и другая, согласно которой оно распространялось только на худшую и в целом нерепрезентативную часть молодежи.

В своей классической работе об английской молодежной культуре 1960-х гг. С. Коэн показал, что сосуществование этих противоречащих друг другу точек зрения характерно для изображения социальных угроз в средствах массовой информации. С одной стороны, молодежь представляется как «зеркало» общества, непосредственно отражающее все его болезни и недостатки. С другой, печать часто подчеркивает, что общество имеет дело с совсем немногочисленной группой хулиганов, которых не следует-де отождествлять с молодежью в целом (что Коэн называет «the Lunatic fringe theme»)[428]. Из вышеизложенного следует, что слухи о лигах свободной любви в бульварной прессе подвергались такому же противоречивому осмыслению, в результате которого поведение молодежи могло считаться то «симптоматичным», то «нерепрезентативным». Недаром репортажи иногда завершались демонстративным заявлением о «непорочности» подавляющего большинства учащихся[429].

Однако необходимо отдавать себе отчет в том, что представление о небывалой распущенности школьной молодежи в известной степени разделяла и она сама. Об этом свидетельствует дискуссия в орловской прессе в 1907 г. и коллективные протесты школьников других городов в 1908 г. Можно сказать, что реакция учащихся на слухи о лигах свободной любви воплощала в себе тот самый парадокс, который описал Коэн: предполагаемое поведение лигистов воспринималось как нерепрезентативное, вызывая протест у тех, кто причислял себя к «чистому большинству»[430]. В то же время существовало устойчивое мнение, что открытый разврат широко распространен среди молодежи и что в целом «мы дожили до великого позора»[431]. Для становления этого сложного и отчасти противоречивого представления молодежи о себе особенно важными представляются следующие три фактора: «старый» вопрос школы и семьи, восходящий еще к реформам системы среднего образования; литературный стереотип развращенного подростка (Найденов, Гарин (Михайловский)) и, наконец, сенсационный дискурс бульварной прессы, распространявшей слухи о безнравственности учащихся. История «Лиги свободной любви» — история молодежной идентичности, которая возникла именно на пересечении названных дискурсивных рядов.

Уже к июню 1908 г. всеобщее волнение по поводу «Лиги свободной любви» улеглось. Хотя официальные следствия обнаружили среди учащихся (в оценке министра Шварца) возмутительное падение нравов, требовавшее немедленного восстановления дисциплины, доказать существование молодежных обществ, посвященных открытому разврату, так и не удалось[432]. Ознакомившись с результатами расследования дела о местной «Лиге свободной любви», редакция «Минского курьера» ограничилась коротким сообщением, что учащиеся города Минска «в лиге никакого участия не принимали»[433]. Намекнув таким образом на возможность существования Лиги, газета, видимо, сочла тему уже исчерпанной и больше к ней не возвращалась. В печати других городов «Лига свободной любви» также перестала быть предметом горячего обсуждения.

Успокоительные результаты расследований убедили далеко не всех. Осенью того же года «Русская школа» опубликовала длинную статью в четырех частях (общий объем 75 страниц), в которой автор доказывал достоверность слухов и высказал вдобавок предположение, что власти пытаются замять историю о лигах[434]. Не менее характерно, что и литературные критики, разбиравшие то или иное «порнографическое» произведение, могли упомянуть о лигах как о явлении совершенно реальном[435]. Еще в 1913 г. популярный «Синий журнал» напечатал статью о «лигах любви» в дореволюционной Франции, пытаясь тем самым доказать их существование и в современной России[436]. Хотя изредка и звучало мнение, будто описания огарчества — клевета, в частности, на освободительное движение[437], доверие к слухам было таково, что они оказали известное влияние как на самосознание современников, так и на историческую репутацию 1907–1917 гг. как «самого позорного и бесстыдного десятилетия истории русской интеллигенции»[438].

Учитывая эту репутацию, сопоставление истории «Лиги свободной любви» с не менее сенсационными слухами о Лиге самоубийц могло бы оказаться перспективным, тем более что тема суицида иногда всплывала в связи с огарчеством. Трафаретный сюжет разбитой молодой жизни, который мы находим в репортажах об «огарках», предполагал, что лигисты заражаются сифилисом и/или совершают самоубийство. Весьма характерно, что после публикации в 1908 г. своих первых «социально-беллетристических очерков» под названием «Тайные общества молодежи» Р. Добрый написал и своего рода продолжение: «Почему молодежь кончает самоубийством?» (1911).

Однако при всем сходстве между слухами о лигах свободной любви и лигах самоубийц не следует упускать из виду, что последние скоро были объявлены «общероссийским феноменом», в котором участвовали все классы и люди разного возраста[439]. Слухи о клубах самоубийц знали и Западная Европа, и Соединенные Штаты. Миф же о «Лиге свободной любви» был нарративом именно о школьной молодежи, о детях русской интеллигенции. Как я пытался показать, в развитии этого нарратива сама молодежь сыграла существенную роль. Не желая отрицать те универсальные аспекты, которые, несомненно, присущи легенде о «Лиге свободной любви» (вспомним хотя бы шабаш ведьм в Средневековье), хотелось бы подчеркнуть, что эта легенда, в силу своей политической окрашенности, коренится в стереотипах русской культурной истории, в частности в истории русской интеллигенции. Кажется, именно в этом и заключается специфика мифа о «Лиге свободной любви».

Дмитрий Токарев