Города красной ночи - Уильям Берроуз

– Держитесь все время в шести футах от нас.

Они уходят прочь.

Через полчаса Джим возвращается с книгами. Б & К раскладывают их на столе, и оба они встают и смотрят на них, как генералы, изучающие план боя.

Наконец, Круп кивает.

– Аch, ja. С этими, кажется, все ясно.

Блюм оборачивается ко мне, вид у него теперь почти игривый, потирает руки.

– Ну, что ж, вы и ваш помощник, и этот парень, вы готовы ехать, hein?

– Ехать? Куда?

– Сами увидите.

Ганс, Руди, Вилли и Хайнрих ведут нас под конвоем по какой-то лестнице на крышу; там нас ждет вертолет. У пилота пустое холодное лицо наемного убийцы, в кобуре под мышкой – 45-й калибр. Он похож на американца. Охранники пристегивают нас к сиденьям, завязывают нам глаза, и мы взлетаем.

Полет продолжается около часа.

Затем нас перегоняют из одного вертолета в другой. Театральщина. Вероятно, Дакота. На этот раз летим около трех часов, а затем садимся на воду. Нам снимают повязки с глаз, и теперь у нас уже другой пилот. Внешне он похож на англичанина, и у него борода.

Пилот оборачивается и улыбается:

– Ну, ребятки, приехали.

Нас развязывают, и мы высаживаемся на пристань. Она находится на маленьком озере, как раз такой величины, чтобы можно было посадить гидроплан. Вокруг озера я вижу сборные домики, и дальше на открытом месте – что-то вроде нефтяной вышки. Вся местность окружена оградой из колючей проволоки с вышками для стрелков. Вооруженной охраны кругом столько, что хватило бы на небольшую армию.

Перед одной из хибар беседуют несколько мужчин. Один из них подходит поприветствовать нас; этот тот самый цеэрушный панк Пирсон.

– Ну, Снайд, – говорит он. – Добро пожаловать на борт.

– Ну, Пирсон, – говорю я, – не можешь одолеть врага – вступай в его ряды.

– Вот это верно. Как насчет перекусить?

– В самый раз.

Он направляется к домику, который служит столовой. Там длинные столы, жестяные тарелки и множество едящих мужчин. Одни из них похожи на монтажников, другие на специалистов.

Мое внимание привлекает стол, за которым сидят около тридцати юношей. Это красивейшие парни из всех, что я встречал в таком количестве сразу; каждый из них – идеальный образец англосаксонского юноши.

– Наш генофонд, – объясняет Пирсон.

Толстый дежурный по столовой плюхает нам на тарелки немного рыбы, риса и тушеных абрикосов и наполняет жестяные кружки холодным чаем.

– У нас как в армии, – говорит Пирсон.

После того, как мы заканчиваем есть, он закуривает сигарету и ухмыляется мне сквозь клубы дыма.

– Ну, что ж, полагаю, вы недоумеваете, что все это значит.

– Ага.

– Заходите в мою берлогу, и я объясню. По крайней мере, хоть частично.

Я уже и так немало знаю. Гораздо больше, чем ему положено предполагать. И я знаю, что чем меньше он мне расскажет, тем больший у меня шанс выбраться отсюда живым. Я уже разглядел, что нефтяная вышка – это ракетная пусковая установка. Все встает на свои места.

Он направляется к маленькому сборному домику. Оборачивается к Джиму и Кики:

– Почему бы вам не прогуляться по окрестностям? Порыбачьте немного. Снаряжение можете взять в гарнизонной лавке. Озеро кишит большеротым окунем. Вам здесь понравится:

Я киваю Джиму, и он уходит вместе с Кики. Пирсон отпирает дверь, и мы заходим вовнутрь. Раскладушка, карточный столик, несколько стульев, какие-то книги. Он указывает мне на стул, садится и смотрит на меня.

– Вы видели пусковую установку?

– Да.

– А для чего, по-вашему, она будет использована?

– Очевидно, для того, чтобы что-то запустить.

– Очевидно. Космическую капсулу, которая одновременно будет спутником связи.

Я начинаю понимать, какую связь они планируют установить.

– Итак, представьте себе: на Нью-Йорк падает атомная бомба. Кого в этом будут винить?

– Комуняк.

– Правильно. А теперь представьте: разражается таинственная эпидемия, поражающая белую расу, в то время как желтые, черные и коричневые имеют к ней столь же таинственный иммунитет. Кого в этом будут винить?

– Желтых-черных-коричневых. В особенности желтых.

– Правильно. И значит, тогда у нас будет право в отместку применить любое биологическое и/или химическое оружие, разве нет?

– Вы его все равно примените, будет у вас право или не будет. Но эта эпидемия вполне может выкосить всю белую расу: уничтожить ее как генетическую единицу.

– У нас есть запасы спермы на случай эпидемии. Мы можем восстановить белую расу по своим образцам после того, как мы:

Перед моими глазами промелькнул стол с тридцатью парнями.

–Изящно. И вы хотите, чтобы я написал сценарий.

– Именно. Вы и так уже написали достаточно для того, чтобы дело завертелось.

– Как насчет графини де Гульпа? Какое отношение она имеет ко всему этому?

– А, графиня! Она не при чем. Ее роль совсем не так велика, как вы думаете. Она вряд ли пойдет на истребление черной и коричневой рас, потому что делает на них деньги. Она все еще мыслит денежными интересами.

– А ее лаборатории?

– Не так уж много от них пользы. Определенные виды специальных экспериментов представляют, возможно, некоторый интерес. Она, например, добилась успеха в реанимации обезглавленных мужчин. Их она дарит своим друзьям в качестве рабов-любовников. Их кормят через прямую кишку. Не вижу для них никакого практического применения. Мы думали о том, чтобы использовать ее в скандалах для дискредитации рядовых цеэрушников, но сейчас это уже не так важно.

– Осмелюсь предположить, вы можете прямо отсюда стереть ее с лица земли ракетами.

– Запросто. А можем использовать биологическое оружие.

– Черная Лихорадка?

– Да. – Он указал на рацию. – Вообще-то, я могу отдать приказ прямо сейчас.

– Так чего же вы хотите от меня?

– Вы закончите сценарий. Ваш помощник сделает иллюстрации.

– А потом?

– Вам пообещали миллион долларов за то, чтобы вы нашли книги. Вы их нашли. Конечно, деньги ничего не будут значить, когда мы запустим эту штуку, но мы позаботимся, чтобы вы жили комфортабельно. В конце концов, у нас нет никаких причин вас убирать: ваши услуги могут нам понадобиться в будущем. Мы, по правде говоря, неплохие парни:

Насколько неплохими будут эти неплохие парни, когда они получат от меня все, что им нужно? Если мне вообще будет позволено жить, это, конечно же, будет жизнь заключенного.

Я пытаюсь всучить Блюма дешевую идейку под названием «Голый Ньюгейт», про молодого красивого разбойника с большой дороги и дочь шерифа. Блюм это не покупает.

– Любой голливудский поденщик, получающий тысячу долларов в неделю, мог бы накатать такое дерьмо.

Затем Пирсон приглашает меня выпить и «поболтать». Это звучит зловеще.

– Ммм, э-э, кстати: Блюм что-то не очень доволен сценарием.

– Симпампотная малышка, сжувала весь сценарий.

Он смотрит на меня в упор.

– Что это вы, Снайд?

– Это шутка. Фицджеральд в Голливуде.

– А-а, – говорит он, слегка напуганный упоминанием Фицджеральда: может быть, по штату ему полагалось об этом самому знать. Он прочищает горло.

– Блюм говорит, что ему нужно что-то такое, что он называет искусством. Он узнает это, когда увидит, а сейчас он этого не видит.

– Что мне нравится, это таки культура! Что мне нравится, это таки искусство! – визгливо кричу я на манер чокнутой еврейской мамаши.

Он смотрит на меня долго, невыразительно и кисло.

– Пошутим еще, Снайд?

– Я дам ему то, что он хочет. Завтра я ставлю один маленький спектаклик: очень артистично.

– Желательно, чтобы он оказался хорош, Снайд.

Стройный юноша-блондин в элегантном костюме девятнадцатого века стоит на эшафоте. Ему на голову надевают черный капюшон, прошитый золотыми нитями.

Вклеенный в мертвые оспяные ночи прошлого века. Эта шелковистая задница в желтом свете.

(Расцвеченные желтым волны шторма: пальмы… широкая полоса песка… бревенчатая мостовая… не помню приземления… я так вообще-то не думаю… тень телеги… пахнущий деревьями цемент: темно-зеленая вода.)

– Славный английский солдат удачи, сэр. Поработаю на вас, да, нет?

Зачарованные годы прошепчи озеро красный тяжелый свитер, консервные банки в желтом свете. Вздох сложенных гармошкой флагов в грустной золотой волне заката поющая рыба мерцающее небо свежий запах сырых фиалок. Мужской запах грязной одежды красные лица дыхание густое на потускневших зеркалах.

Закат, гудки поездов. Я еду на поезде с Уорингом. Дороги из красной глины и осколки кремня блестят в лучах заходящего солнца.

Пилотирует самолет через время в ждущее такси, крутая каменная улица, мальчик с эрекцией желтые прыщики губы конца века раскрыты: рыжие волосы веснушки стремянка.

Молодое лицо проплывает перед его глазами. Губы, расплывшиеся в двусмысленной зовущей похотливой улыбке шевелятся молчаливыми словами, ворочаются и царапаются у него в горле с привкусом крови и металлической сладости. Он чувствует головокружительную смертельную слабость, дыша сквозь зубы, его дыхание холодно, как лед.