Современная вест-индская новелла - У. Артур

У него нашли пистолет, две гранаты и пропуск, подписанный Кастильо. Лоренсо понял, что погиб и что судьба его решена. Он опустил голову и пробормотал, чтобы его расстреляли.

— Почему ты это сделал? Почему ты нас предал? — спросил Майор.

Лоренсо рассказал все.

— Я не верил в тебя. Я видел солдат. Я видел их собственными глазами, когда меня повели в Эль-Хибаро. Их были тысячи, этих солдат, и все они были хорошо вооружены, все сытые. Я не думал, что вы долго продержитесь в этих горах, был уверен, что придет день и вы попадетесь в ловушку и солдаты с вами покончат. Вас было так мало, и у вас не было ни оружия, ни патронов, ни продуктов… Кроме того, я мечтал получить десять тысяч и погоны капитана, которые мне должны были дать… если бы я убил тебя.

— И ты верил, что Кастильо выполнит свое обещание? Ты что, не понимаешь, что он обманул тебя? Даже если бы ты убил меня, ты все равно ничего бы не получил. Наоборот, тебя моментально убрали бы. Разве ты не понимаешь, что такого свидетеля они не оставят в живых?

Лоренсо задумался, затем медленно проговорил:

— Может, ты и прав… Мне это не приходило в голову.

Выстрел стер все воспоминания. Он лежал с открытыми застывшими глазами. Командир группы вложил пистолет в кобуру.

— Давайте закопаем его.

Они рыли могилу, когда подошел Майор. Он смотрел, как комья земли, срываясь с лопат, падают на лежащее в могиле тело…

«Если, борясь с такой незначительной группой, плохо вооруженной и экипированной, они были вынуждены обратиться к помощи предателя и даже при этом не достигли своей цели, то сейчас, как никогда, я уверен, что они не победят нас», — думал Майор.

Время подтвердило его правоту.

М. К. Лопес (Куба)

ПОЦЕЛУИ, ЗАСТЫВШИЕ НА КАМНЕ

Перевод с испанского Ю. Погосова

Ты смеешься, и каштановая прядь падает тебе на лоб, ты говоришь, но я не различаю слов, я лишь слышу твой голос, он звучит, как и прежде. А это было так давно…

У меня на коленях газета, и я закрыла глаза. Я вижу тебя в один из тех вечеров. Они навсегда запечатлелись во мне, и времени не стереть их. Они вечны, Лало! Ты слышишь меня? Рука моя движется под газетой, я глажу свои колени и вижу то, что так и не сбылось…

По комнате ходит Пабло, он роется в шкафу, стучит вешалками.

— Пойдешь со мной?

Медленно открываю глаза, боясь вернуться в реальный мир. Пабло надевает рубашку и смотрит на меня.

— Нет, Пабло, мне не хочется.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Как ничего? Смотришь как лунатичка. Ты что, заболела?

— Нет, Пабло.

— Ладно, перестань. Ты мне не нравишься такой. Если останешься — совсем раскиснешь. Пошли со мной.

— Нет, Пабло.

— Я ухожу.

Пабло наклоняется и целует меня. Он уходит, хлопнув дверью что есть силы.

Нехорошо говорить так, но временами меня удивляет, что рядом со мной — Пабло. Ты не знаешь его, мы поженились около года назад. Он не похож на тебя — и вообще никто не похож на тебя, — но он неплохой парень. О Лало, увидеть тебя семь лет спустя! Я вчера не пошла туда: боялась натворить каких-нибудь глупостей, разреветься или попытаться дотронуться до тебя. К тому же надо было выдержать столько чужих взглядов… Но я знала, сегодня ты ждешь меня в парке.

Я вырезаю заметку и прячу ее в коробку из-под конфет, которые ты подарил мне в тот знаменательный день. Твое именное кольцо в честь окончания колледжа. Никто не знает, что оно у меня. Открытки, которые я получала каждый четверг вместе с цветком. Только один цветок. Тебе повезло — у твоего отца был цветочный магазин. Это ты сам так сказал. Ты помнишь? Твоя зачетка за первый курс медицинского факультета. Ты хотел ее выбросить. Пистолет, который ты торжественно вручил мне в парке. И ни одной фотографии. После отъезда в Тампу[39]ты не писал мне, а фотографии послал своей матери. Лидия собиралась попросить их, чтобы показать мне, но не то передумала, не то не решилась, а потом мы переехали в другой район города и я потеряла ее из виду.

У меня сохранились только три твоих письма. Я их так зачитала, что сейчас едва разбираю буквы. Две вырезки: из газеты «Революсьон» и журнала «Боэмия». Но в них напечатали не твои фото. Ты там не похож на себя. На них изображен не мой Лало. Не знаю почему, я не узнаю тебя на них… А сейчас я думаю о том, что осталось всего несколько часов до нашей встречи, когда я смогу обнять твою голову, смогу поговорить с тобой. При мысли об этом меня охватывает дрожь. Лало, ты остался таким же, каким я тебя знала? Я вне себя от нетерпения. Как и раньше. Нет. Сейчас я волнуюсь намного больше, чем тогда. Словно все эти годы мое волнение росло, усиливалось, побуждаемое надеждой и воспоминаниями. Я чувствую, как что-то сжимается у меня в животе, щекочет внутри, напрягает все тело, заползает в грудь, пальцы, волосы… Я оденусь так, чтобы тебе понравиться. На руке у меня будет твое кольцо, а в сумке — твой пистолет.

Я схожу у «Сорренто». Ты не знаешь, что это такое. Это пиццерия, которую открыли в помещении бывшего кафе «Аполо». Ведь на углу, где мы впервые встретились, уже нет остановки… Автобусные маршруты сейчас изменились. В Сантос-Суарес и Санта-Эмилию автобусы ходят не так, как раньше. Я переживаю сейчас все заново. Не знаю, для чего я это делаю. Для того чтобы воскресить прошлое, вспомнить каждый уголок, где мы встречались, каждый тротуар, по которому вместе ходили, или, может быть, я просто не решаюсь пойти на встречу с тобой? Меня начинает лихорадить, как только я подумаю о том, что ты меня ждешь, как всегда, в том парке.

Здесь мы познакомились. Ты был одет в форму католического колледжа маристов. В прошлый раз я увидела парнишку в голубой рубашке с инициалами, вышитыми на кармане… Сколько лет я не видела этой формы! Помнишь, в автобус, в котором мы ездили, в основном садились ученики вашего колледжа и нашей школы имени Эдисона. Я прохожу мимо цветочного магазина твоего отца. Теперь он закрыт, металлическая дверь покрылась грязью — отец с мачехой и твоим братишкой уехали. В первое время после победы Революции он еще надеялся, что ты вернешься. Тогда я еще встречала его на разных митингах и собраниях, а потом потеряла из виду. Я избегаю этих улиц, ведь каждая из них была свидетельницей нашей любви. Вот и Санта-Эмилия. Я поворачиваю на Раби, чтобы вернуться в Сантос-Суарес. Я еще не хочу видеть тебя. Не могу, не решаюсь. Лучше подожду, пока стемнеет. Я могу не спешить, так как знаю, что ты меня ждешь, что не уйдешь, не повидав меня, что с сегодняшнего дня ты — мой и я могу говорить с тобой, когда захочу.

На этом углу, где когда-то было общество имени Мануэля Курроса Энрикеса, сейчас районная контора управления городской реформы. В этом зале, заставленном столами, где громоздятся папки с бумагами, в день моего пятнадцатилетия праздновали мою конфирмацию и мы с тобою впервые танцевали. А вот и улица Сан-Бенигно. Я вижу дом твоей матери, в котором ты жил и продолжаешь жить. Она давала напрокат свадебные наряды, и в холле у вас всегда стоял женский манекен. Когда я смотрела на него, то вместо его гипсовой физиономии представляла свое лицо. Твой дом на замке. А напротив — кинотеатр. Туда мы не ходили, потому что он был слишком близко к дому. Поворачиваю на Флорес, чтобы пройти мимо дома, где жила я. Исчезли вьюнки, которые когда-то обвивали колонну галереи и поднимались до самой крыши. Помнишь тот вечер, когда ты, проходя мимо нашего дома, увидел меня? Ты начал кружить по кварталу и, каждый раз появляясь у нашей галереи, смотрел на меня, а я делала вид, что разговариваю с мамой об уроках музыки. И с того дня по четвергам я неизменно получала розовый цветок в целлофановой коробке с открыткой без подписи, но я знала, что она — от тебя.

Здесь каждая улица — воспоминание, каждый угол напоминает о встрече или расставании. Иногда я ищу какие-то уголки и не нахожу — все так изменилось, и мне начинает казаться, что они никогда не существовали. А ты существовал, Лало? А я существовала в те годы? Та девушка — это действительно я? После занятий в колледже мы ходили по этим улицам. Мы встречались на углу Сан-Мариано и улицы Десятого октября и шли домой пешком. Первым был мой дом, и на Сапотес мы расставались, чтобы нас не увидели вместе. Как раз вот здесь, на этом цементе, остались следы наших ног. Наши слившиеся тени бесшумно скользили по этим тротуарам, мы шли, ни на кого не глядя, боясь, что кто-нибудь узнает нас. Нам казалось, что все люди вокруг чем-то опечалены, и мы жалели их, ведь не было никого счастливее нас! И не было в мире ничего более прекрасного, чем шагать, взявшись за руки, и наступать на солнечные блики, пробивавшиеся сквозь листву. Мы молчали, но красноречивее слов были наши глаза…

Вот и кинотеатр «Аламеда». Он совсем не изменился, хотя, как сейчас внутри, не знаю — с тех пор я в нем не была. А вот и «Санта-Каталина». Здесь ты учил меня курить эти длинные «Честерфилд», и я, глотая дым и кашляя, пряталась от чужих взоров. «Лос-Анхелес», «Мара»… Они остались почти такими же. Но больше я в них не бывала. Помнишь, однажды в «Маре» мы, забыв обо всем, так целовались, прижавшись друг к другу, что не заметили, как подошла билетерша и осветила нас ручным фонариком. Она молчала, а мы растерялись — в эту минуту нам казалось, что мы умираем со стыда. Когда мы выходили, я попыталась заговорить, но у меня ничего не получилось. «Ты сильно покраснела», — сказал ты, а у самого лицо стало совсем пунцовым.