Паутина - Мерси Шелли

Что ж, может быть, хоть это отвлечет его от мрачных мыслей, связанных с недавним нападением на «Тину».

Либо мы и вправду сильно поджарили синапсы напавшему на нас человеку, либо это было нечто иное, вроде странствующего AI, либо мы просто вовремя смылись со старой квартиры Жигана — так или иначе, никаких серьезных последствий пока не наблюдалось. Вначале Жиган ругал Мэриан. Но позже, успокоившись, заметил, что вряд ли это сделала она: у нее было гораздо больше возможностей атаковать компьютер во время нашей с ней беседы.

Однако с тех пор Мэриан не отвечала на мои звонки и не появлялась нигде в Сети. И это расстраивало. История с неожиданно сбывшимся предсказанием привела меня к следующему предсказанию и к новым невыполнимым обещаниям в «Аргусе». Я продолжал играть в игру, в которой один раз случайно выиграл, но до сих пор не знаю ее правил. А Мэриан, кажется, знает. Но молчит.

За неделю я прочел еще две лекции по литературе. После первой завязалась бурная дискуссия о букве «М». А после второй мне прислали с анонимного адреса уморительнейшую анимашку «Ясунари Кавабата показывает Вите Пелевину зимовье горных раков». Было ли это намеком на нашу битву с паразитом, неизвестно; но это сподвигло меня на еще один сеанс общения с Духом Охотника, чтобы решить, как нам разделаться с «Аргусом».

Результат медитации с суперкомпьютером был более чем положительным. У меня в руках оказался такой мощный компромат на сыскное агентство, какого в выступлениях Робина не было уже более полугода. Но я не мог запустить Робина в Сеть без помощи Жигана. Он предупреждал, что наша старая система маскировки никуда не годится и нужно придумать что-то новое. А для этого нужно дождаться, когда выздоровеет «Тина».

Саид, как назло, тоже оказался занят: он уже третий день «пинал ботами» один новый ресурс. Как объяснил Жиган, это была особая процедура хакерского сканирования сервера во время самой уязвимой фазы его жизни — то есть во время отладки перед запуском, когда точно таким же тестированием занимаются и сами владельцы нового ресурса, пытаясь найти у себя «дыры» раньше хакеров. Как раз на днях в Сети должна была появиться группа магазинов с некой новой, особо безопасной системой электронных платежей. Именно эту подсеть, еще не открытую официально, но уже открывшую свои порты, Саид и «пинал» теперь с помощью ботов-сканеров, маскирующихся под безобидные поисковики.

Можно было дойти до Нет-кафе и снова попробовать вызвать Мэриан. Только она ведь опять не ответит, я чувствовал это. Может, она ждет от меня каких-то действий? Я попытался представить, что она ответила бы на этот вопрос, если бы была сейчас рядом.

Ответ пришел моментально. «Если все испробовано и ничего не выходит, поменяй прическу».

С этой женской мудростью мне довелось познакомиться при создании базы афоризмов для нашей виртуальной «Орлеанской». Да, так бы она и сказала. После очередного просмотра телекоктейлей в новой квартире Жигана я решил, что мне самому тоже неплохо бы слегка сменить обстановку. И в выходные отправился в Петергоф.

Раньше я часто бывал в Петергофе — там располагалась вторая половина Университета. По плану, Университет должны были перенести туда весь. Но, как это часто случалось в годы социализма, дело было брошено точно на середине. Строительство шло медленно, город развивался в другую сторону. А потом Университет и вовсе обнищал, и никто больше не думал о переездах.

В начале XXI века произошел окончательный раскол. Поговаривали, что петергофскую часть откупил огромным грантом некий иностранный инвестор которому оказалось дешевле держать свой исследовательский институт в России, чем перекачивать мозги за рубеж.

Про городскую же часть было известно, что она пошла в гору перед скандальными президентскими выборами 2004-го. Именно в Университете был создан «идеальный кандидат», оттянувший на себя значительное число избирателей. Перед самым голосованием он был неожиданно и шумно разоблачен; однако ходили слухи, что разоблачение тоже было частью плана. Говорили, что «идеальный» создавался специально по заказу одного из реальных кандидатов, и его расчет оправдался: именно ему отдала свои голоса большая часть разозлившихся избирателей после того, как было раскрыто, что понравившийся им «идеальный» является цифровой куклой. Таким образом победитель (имя которого стало позже ругательством, и потому теперь его редко упоминают вслух) убил сразу двух зайцев. Во-первых, обеспечил себе президентское кресло. Во-вторых, сразу же начал «разбираться с теми, кто пытался обмануть народ с помощью электронных СМИ». Под видом этих разбирательств была запущена давно подготовленная машина УСОРМа, введен тотальный многоуровневый контроль за средствами связи, а также жесткое процеживание живительных потоков бразильско-гондурасских инвестиций и множество других новшеств, из-за которых на Западе заговорили о «русско-китайской модели», а новому президенту холодной страны дали прозвище «Сормэн».

К счастью, Сормэн, как и большинство отечественных правителей, не отличался здоровьем. Он, как выражался Жиган, «отбросил дерьмотроды» аккурат перед очередными выборами, ровно через четыре года после того, как «умер» созданный по его заказу «идеальный кандидат». Еще через несколько лет «Усовершенствованная система оперативно-розыскных мероприятий» развалилась на частные охранно-сыскные агентства. Зато городская часть Университета продолжала процветать, раскрутившись на предвыборных технологиях.

Между двумя Университетами шло неявное, но ощутимое соперничество: как сыновья одного родителя, оба претендовали на отцовский титул.

Однако соперничество порождало и взаимный интерес. Именно в Петергофе я познакомился с Ритой, учившейся тогда на химическом. До того судьба редко посылала мне симпатичных женщин, которые были бы столь же интересными собеседницами. На лестничной площадке общежития, куда мы одновременно вышли покурить, Рита в первую же минуту знакомства сообщила мне, что ненавидит Джона Леннона, потому что он был очкариком.

В общем, она мне сразу понравилась. Я был старше и с гораздо большей иронией относился к нашим физико-лириковым спорам; она же в своем гневе на гуманитариев была прекрасно-необузданна. Во время особенно жарких дискуссии я старался свести спор к идее, что обе спорящие стороны ущербны. Любимым аналогом здесь было «Основание» Азимова. «План Селдона» в точности описывал то, что произошло с нашим Университетом и о чем мы любили спорить с Ритой. Ведь в Петергоф могли переехать любые факультеты — но переехали почему-то только естественные науки, гуманитарии же остались в городе. Дальнейшее разделение Университета создало два соперничающих «Основания». В городской половине, где преподавал я, властвовала имагология — наука об образах и их воздействии на человека. В петергофской части, где училась Рита, делали ставку на новые технологии, на перекраивание природы. Противостояние способствовало развитию обеих половин, сделав два Университета ведущими научными центрами страны, замечал я.

В ответ на это Рита фыркала и сообщала, что Азимов был всего лишь посредственным химиком прошлого века и, как все посредственные химики прошлого века, мыслил в банальной системе «плюсов» и «минусов».

В последние годы я редко бывал и в том, и в другом Университете. Однако в Петергоф все-таки ездил — из-за Парка, который я успел полюбить во время наших с Ритой прогулок. Когда-то мы вместе облазили все его закоулки, и больше того — мы знали его как живое существо, открывающее свои секреты не всем, так что хоть трижды подряд пройди одной и той же тропинкой, запросто пропустишь самое важное. Но мы были терпеливы, мы приручали этого скрытного зверя много лет и потому знали, с какой стороны каждый дворец прячет свое эхо зимой, а каждый фонтан — свою радугу в дни весенних споров солнца с тучами; мы знали, где деревья бросают осенью самые красивые листья, и где нужно сесть у залива летом, чтобы услышать в говоре волн детский смех, а не взрослую ругань. Иногда я ловил себя на том, что после расставания с Ритой в моих посещениях Парка сквозит тайная надежда снова столкнуться с ней там, среди зелени, размеченной мокрым золотом статуй и сухими вороньими перекличками. Я понимал, что это желание — психологический атавизм, остатки былой привычки. Вряд ли я так уж хотел возобновить наши отношения, вряд ли скучал по ней. И в общем-то даже знал, что говорить будет не о чем, обоим скорее всего будет неинтересно… Но пустое, бессмысленное желание «просто случайно встретить» иногда появлялось.

Да хоть бы и так, отвечал я себе и на этот раз, покупая крем-брюле на выходе из метро «Балтийская». Большинство открытий в своей жизни мы делаем в поисках чего-то другого.

Первое «открытие» ждало меня на вокзале. Красочный стереостенд сообщал, что сегодня состоится открытие фонтанов. Это звучало, как добрый знак. Стенд также говорил, что отныне фонтаны всегда будут открывать в марте: в Парке установили систему искусственного подогрева, и весна там будет наступать на полтора месяца раньше. Я вспомнил, что слышал об этом в новостях. Комментатор еще иронизировал — мол, в этом году весна только в Петергофе и наступит.