Стеклянный мост - Марга Минко

Вспоминая ее впоследствии, я спрашивала себя, не было ли тогда в ее взгляде откровенного недоверия и даже враждебности. В ту минуту я этого не сознавала, не такие были обстоятельства, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Может быть, я ошибалась. Мне так и не представился случай поговорить с ней; я снова увидела ее только летом 1947 года на террасе кафе "Америкэн" на Лейдсеплейн. Она оживленно беседовала с худым юношей в очках, а рядом с ней сидел рыжеволосый малыш. Не знаю, вспомнила ли она меня. Я, во всяком случае, к ней не подошла. Боялась встречи, воспоминаний — своих собственных и ее? Позднее я не раз ловила себя на том, что избегаю тех, с кем сводила меня война; эти люди рисковали жизнью, спасая меня, и, как знать, наверно, ожидали от меня чего-то в ответ. Я сторонилась их.

Рулофс, посмеиваясь, царапал карандашом промокашку. Это действовало мне на нервы. Он попросил меня показать документы и внимательно их рассмотрел.

— Удостоверение заменим, оно никуда не годится. Попадешься при первой же проверке. — Он встал и надел темно-синий пиджак. — Отправляемся сейчас же. Тебе повезло, у меня как раз есть подходящий адресок. Автобус отходит через пятнадцать минут.

— Куда мы едем?

— Здесь недалеко, за городом. На ферме.

— На ферме?

Все-таки. Неужели только сегодня утром Руфь предложила мне поселиться на ферме, а я отнеслась к этому без всякого энтузиазма? Теперь кажется, будто оба разговора разделены долгими днями.

— Да, а что? Вам хотелось бы занять номер в отеле? Я бы составил вам компанию.

Он громко расхохотался, плечи его затряслись.

В тот же вечер мы шагали от автобусной остановки по темной, обсаженной деревьями проселочной дороге. Внезапно он остановился вплотную ко мне, и я почувствовала на себе его руки. Ничего подобного я не предполагала: когда мы ехали в автобусе, он говорил мало, больше смотрел в окно. Как я ни сопротивлялась, он крепко держал меня и подталкивал к обочине, где в тени деревьев попытался повалить на землю. Ветки кололи мне лицо, щекой я чувствовала его свистящее, как у больного бронхитом, дыхание. Ему удалось расстегнуть на мне пальто, его рука скользнула под юбку. Я отбивалась изо всех сил, нанося удары и пинки куда придется.

— Ну и дикарка, бог мой, какая же ты дикарка. — Он задыхался. — Давай присядем.

Но я уже вырвалась и пустилась бежать, слыша за спиной его шаги, тяжелые, будто конский топот.

— Остановись! — крикнул он вдогонку.

Я добежала до развилки, и минутного колебания оказалось достаточно, чтобы он нагнал меня. Нет, невозможно, думала я, этот тип не тот, за кого себя выдает, я попалась. Он схватил меня за плечо. Я тут же высвободилась, предпочитая держаться на расстоянии.

— Где находится эта ферма? Я доберусь сама.

— Нет, нет, я провожу тебя. Они ждут нас вдвоем. Пошли.

Остаток пути мы прошагали молча.

На ферме, когда я, проворочавшись несколько часов с боку на бок, наконец уснула в своем закутке, мне приснился отец. В знакомом темном пальто, со шляпой в руке, он шел мне навстречу, чуть улыбаясь. Ветер трепал его седеющие волосы. Он приблизился к высокому горбатому мосту, который показался мне знакомым, хотя эти места я видела впервые: унылая пустыня и невесть откуда взявшийся мост. Для чего он стоял здесь, этот мост, под которым не было воды? У самого моста отец замедлил шаг, остановился, а потом начал переступать с пятки на носок, словно делая танцевальные па. Мост был хрупкий, почти прозрачный; его опоры тонули в клубящейся мгле. Так бывает на лугу: коровы словно парят в низком слоистом тумане. Мост разделял нас. Я махала отцу, звала его, но он не перешел мост. Он просто не видел меня.

Он был настойчив, и мне не удавалось избегать его. На следующей же неделе он принес мне продовольственные карточки и новое удостоверение.

— Я и пожитки твои сумел из дома вытащить, — сказал он. — Мы не из пугливых.

Я очень удивилась, увидев у него в руках свою старую дорожную сумку, но ничем этого не показала. В последующие месяцы он регулярно навещал меня, притворяясь, будто между нами ничего не произошло, будто его визиты были мне приятны. Заметив, что он входит во двор, я каждый раз вздрагивала и старалась сделать все, чтобы только не остаться с ним наедине.

Однажды я срезала шпинат на грядках за домом — вдруг он, как из-под земли вырос. Было жарко, конец июля. Деревенская работа пришлась мне по душе больше, чем я думала. Сперва мне доверяли нехитрые дела: прополоть огород, задать корм курам, вымести сарай; потом стали брать в поле, я привыкла ходить в кломпах, ухаживать за коровами, притерпелась к запаху навоза. Куда тяжелее было мне по вечерам, когда закрывалась дверь моей каморки. В тесном, темном закутке я чувствовала себя вещью, запертой в шкафу. Это ощущение преследовало меня во сне.

— Наконец-то застал тебя одну, — сказал Рулофс.

— Решил помочь мне нарезать шпинат?

— Я-то рассчитывал сегодня на более интересное занятие.

— Увы и ах! У меня полно работы в огороде.

Продолжая щелкать ножницами, я подтолкнула корзину вперед.

— А я бы не прочь поработать с тобой где-нибудь на сеновале.

Он подошел ко мне так близко, что я была вынуждена выпрямиться во весь рост.

— Зачем ты занимаешься подпольной работой? — спросила я.

— Обожаю евреечек.

— Я так и думала.

— Мне приятно рисковать ради них.

— Это я тоже заметила.

— Где хозяева?

— В поле. Хочешь — позову?

Он засмеялся своим отрывистым хохотком, который, как мне бросилось в глаза еще при первой нашей встрече, сопровождался судорожным подергиванием плеч.

— Они все равно не услышат.

Он попытался обнять меня.

Я рванулась к коровнику, схватила с тачки вилы и повернулась к нему. Он по-прежнему стоял между тычинами, увитыми фасолью, спиной ко мне; продолговатые листья веночком легли ему на шею. И тут я поняла, куда устремлен его взгляд. К ферме подъезжал грузовик с немецкими солдатами; шофер сбавил скорость и затормозил у ворот. Рулофс попытался принять непринужденный вид — руки в карманах, голова чуть склонена набок, — но я чувствовала: он в панике. Четверо солдат в касках, сидевшие в кузове, как по команде, повернули головы в нашу сторону. Собака выскочила из конуры и залаяла, куры взбудораженно клевали что-то во дворе — ничто больше не двигалось между немцами и нами. Солнце палило, не было ни ветерка.

Один из солдат вышел из машины и направился к нам; он снял каску, расстегнул ворот френча и шагал размеренно, без спешки. Тропинка, по которой он приближался, была длиной метров тридцать. Тут я увидела, что Рулофс поднял корзину со шпинатом и, пригнувшись, идет по полю. Солдатские сапоги буравили в песке впадинки, которые тотчас же затягивались. Когда он подошел ко мне, каблуки его покрытых пылью сапог щелкнули. Он спросил, не найдется ли у меня попить — воды или молока. Это было бы sehr liebenswurdig[9] с моей стороны, добавил он, потому что сегодня furchtbar heiss[10]. Он снял фляжку с ремня и протянул мне. Я кивнула головой, будто смысл его просьбы дошел до меня только теперь.

В кухне я никак не могла найти то, что мне было нужно. Я искала молоко, а хозяева поставили бидон в ведро с водой. Я ощупью наливала флягу, чувствуя, как по рукам текут струйки, слыша, как звенят брызги на каменном полу. Половина пролилась мимо. Я наполнила фляжку до краев и обтерла ее.

Потом я смотрела, как они по очереди пьют в машине. Это тянулось бесконечно, и я принялась мести двор с таким ожесточением, что куры кинулись врассыпную, а собака укрылась в сарае. Грузовик тронулся, и мне пришлось опустить метлу, когда солдаты дружно мне отсалютовали.

Лишь после того, как машина скрылась за поворотом, Рулофс появился из-за тычин с фасолью. Лицо его посерело.

— Тоже хочешь пить? — спросила я.

— Кофе есть?

— У них всегда есть кофе.

На керосинке целыми днями грелся кофейник с мешаниной, которую я называла "деревенской смесью" и в которой преобладал цикорий. Лучше всего было пить ее, разбавляя теплым молоком. Я наполнила две чашки и села за стол напротив него.

— По-моему, он принял тебя за хозяина.

— Тебе нельзя здесь больше оставаться.

Он барабанил пальцами по голубой клетчатой клеенке.

— Если бы он заметил во мне что-нибудь подозрительное, они бы уже давно вернулись.

Я выглянула в окно. Все спокойно, наконец-то можно снять платок.

— Не верю я им. Вот увидишь, они вернутся.

— Но ведь документы у меня в полном порядке.

— Откуда мне знать, что они придумают. Может, начнут патрулировать здесь, на польдере. Теперь оставаться на ферме опасно. Я найду тебе другое место.

— А я успела привыкнуть к этому.

— Завтра же переправим тебя. Соберись пораньше. Сам я не смогу прийти за тобой.