Любовник Большой Медведицы - Сергей Песецкий

— Шломо, сколько за баядеру приданого дашь? — рассмеялся Лорд.

— Ой, какое ей приданое? Что ей приданое? Она ж сама — золото!

— Но, но, не надо! Самое малое, полмиллиона!

Жид чуть усмехнулся, погладил ухоженную бородку и спросил:

— А что мне пан Болеслав скажет? По какому делу пан пришел?

— Тут хлопец наш вернулся, — Болек кивнул в мою сторону. — Шломо знает, о чем я. Тот, кто в марте нам партию спас, а сам попался. В ДОПРе сидел и в ЧК. Все деньги там у него забрали, судили на ссылку. А он по дороге удрал!.. Ему бы премию от Шломо… на фарт.

— Так это тот самый Владек?

— Так.

— Я сейчас, — сказал Шломо и вышел.

Вскоре вернулся в сопровождении молодого, разодетого и донельзя элегантного жида. Я чуть узнал Леву. Поздоровался с ним. Пару минут поговорили, и сказал Лорд:

— Шломо, тряхни мошной! Надо нам выпить за возвращение хлопца. Он за твой товар бока порвал себе еще как и три месяца после вшей кормил. Небось, и забыл уже, какая водка на вкус.

Шломо вынул из кармана длинный, бисером расшитый кошель — наверное, своими руками сделанный подарок от родни. Вынул из него и выложил на столе, осторожно касаясь золота пальцами, десяток червонцев. Придвинул ко мне.

— Пожалуйста! На удачу пану Владу.

Взяли мы деньги и распрощались с Шломо.

— Крохобор! — пожаловался Лорд, когда шли по улице. — Ты ему столько тысяч спас, а он всего сотню и отжалел. — И добавил, помолчав немного: — Потому шухер играем и агранды устраиваем. А он предпочитает все потерять, но за работу не платить как следует!

Направились мы к Гинте. Когда зашли в салон, увидел веселые лица хлопцев. Увидев меня, контрабандисты закричали:

— Ура-а!

— Здорово!

— Сюда его!

Увидел за столом завсегдатаев пивнухи: Болека Комету, Фелека Маруду, Мамута и Щура. Был там и Вороненок, очень молодой с виду контрабандист, на вечеринке у Сашки игравший на пару со мной в карты и ляснувший Альфреда бутылкой в лоб за крапленые карты. Рядом с Кометой сидел Юрлин, известный проводник — машинист, давно уже водивший группы и ходивший даже летом. Был то мужчина лет пятидесяти, высокий, широкоплечий, рыжий. И пьяный. Хохотал во всю глотку и повторял:

— Лишь бы только тихо!

В углу дремал гармонист Антоний.

Когда я подошел к столу и поздоровался, Болек Комета поднял руки вверх и провозгласил:

— Скажу и докажу вам, хлопцы, что по такому поводу, — он имел в виду мой побег, про который знало уже много хлопцев, — три дня и три ночи нужно стаканами… нет, не стаканами — ведрами водку глушить!

— Умно! — подтвердил Лорд.

— Лишь бы только тихо, — вставил Юрлин.

Началась гулянка. Я пил только пиво, и того помалу.

Не слишком здоровым я себя чувствовал. Антоний играл на гармони. А я платил за всех.

Потом, измученный шумом и гамом, отправился домой вместе с Юлеком и лег спать.

Узнал я: Юзеф Трофида отбыл срок и вернулся в местечко. Я попросил Юлека, чтобы разбудил меня вечером, в восемь. Однако проснулся сам без четверти восемь. Оделся и вместе с Юлеком пошел на Слободку. Там остановился.

— Ты, Юлеку, иди домой, — говорю ему.

— Ты смотри, чтоб плохо тебе не стало.

— Да я здоровый, иду всего только к Трофидам.

Юлек вернулся, а я пошел на подворье к Трофидам. Там все было как раньше. Через окно заметил горящую на столе лампу. Открыл дверь, зашел в избу. У лампы с голубым абажуром за столом сидела Янинка, уперев подбородок в ладони. Девочка долго смотрела на меня через зал, а потом, закрыв книжку, сообщила:

— А я вас ждала!

— Да? А откуда знала, что приду?

— Я знаю, — Янинка усмехнулась. — Мне кошка рассказала. Она у мельницы рыбу ловила, а после все умывалась и умывалась.

Янинка показала мне, как умывалась кошка.

Послышались шаги в сенях, и в зал вошел Юзеф Трофида.

— А, это ты!.. Я тебя ждал. Знал: вернулся ты. Ну, файное дело? Выпьем чего? Чаю, водочки?

— Чаю лучше.

— Ну и лады. Сейчас мы бурду эту сладим!

Юзеф пошел в кухню. Удивило меня, что Гели дома не было. Думал, она в город пошла.

Когда стали чай пить, принялся я расспрашивать Юзефа, что делал, пока меня не было. Потом рассказал подробно про свои приключения. Янинка слушала, но ни словечком в разговор не вмешалась. И вот я спросил Юзефа:

— Как Геля поживает?

Лицо Юзефа исказилось судорогой. Глаза широко раскрылись. Долго смотрел на меня, не отвечая. Тут я услышал тихие всхлипы. Янинка встала и пошла в спальню. Я понять не мог, в чем дело. Отчего простой вежливый вопрос про Гелю их так расстроил?

Наконец Юзеф выдавил из себя:

— Так ты… ты вправду не слышал?

— Нет. А что такое?

— Нету Гели, — ответил Юзеф, понурившись. — Нету ее. Нету больше.

— Умерла?

— Она… — Юзеф повернул голову, тяжело, натужно, будто груз привешенный поднимал, потом встал зачем-то и сказал очень тихо:

— Повесилась она.

— Повесилась?

— На груше.

Меня та новость как молотком ударила. Сижу и ног под собой не чую. Вдруг — непонятно, почему — вспомнилась мне Геля на лестнице в саду. Срывает яблоки, а расфранченный Альфред с тросточкой в руке стоит и подсматривает за ней. Говорит что-то ей. Она краснеет. Потом Альфред тянет руку и гладит ее по икре.

— Зачем она так? — спрашиваю.

Юзеф долго смотрел мне в глаза. Вижу, не понял вопроса. Тогда повторил.

— Зачем? — выговорил Юзеф тихо. — Затем, что беременная была.

— А-а…

— Так. Беременная была и боялась, что станут говорить про нее. Какая дура, дура… Пока я есть, никто б ее и пальцем не тронул, а она…

Поздно вечером я вернулся домой. Юзеф предлагал мне пожить у него, но я сказал, что поговорю с Петруком и Юлеком. Обидно мне было ужасно и гнусно на душе. Ненависть к Альфреду во мне просто кипела. Шел, задумавшись, и не заметил даже, когда свернул не в ту сторону. Осмотрелся наконец: дом какой-то знакомый. Ага, это ж Еськи Гусятника хата!

Пошел к дверям и постучал. Через минуту услышал в сенях голос Еси.

— Эй, кто там?

— Я это, Владек.

— А, сейчас!

Отомкнул торопливо дверь, впустил меня. Комната была пуста. На столе лежала какая-то еврейская книжка, на ней — очки в роговой оправе.

— Может, выпьешь? — спросил Еся. — Вишневка есть отличная. Жена делала. Золотые руки!.. Ах, какие у женщины руки! Брил-ли-ан-то-вы-е!

Принес графинчик вишневки, и выпили мы с ним несколько рюмок. Жиды стаканами пить не любят. Начали говорить о разном. Про мой засып Гусятник уже знал.

— Кто-то нас заложил у Бомбины, — говорю ему. — Иначе ни за что бы они мелину нашу сами не отыскали! Засада была. И засели, точно зная, что мы идем. Понимаешь?