Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве - Наталья Максимовна Давыдова

Подремав в докторской бричке, Александр чувствовал себя на удивление свежим. Мария затопила печку, поставила чайник. Александр спросил:

- А почему именно Малова прочили в министры иностранных дел?

- Кого же еще? - удивилась Мария. - Образованный человек, окончил Московский университет, учился в Гёттингене. Ни у кого, по-моему, сомнений не возникало, что он министр.

- А почему, скажем, не министр просвещения?

- Не знаю, - засмеялась Мария. - Я к этому всерьез не относилась. Все вздор, детские шалости. Да вы и сами слышали... Хотя теперь припоминаю, что действительно был разговор и о других кандидатах. У нас умных и образованных людей много. А Малова предпочли, кажется, потому, что он по службе у Силантьева с иностранцами торговые переговоры вел. И за границей часто бывал.

- Теперь понятно, - сказал Александр.

- Я все-таки по твоему совету посадил сотрудника силантьевские бумаги разбирать, - сказал Кандюрин. - Посмотри-ка, какое письмецо он нашел.

«12.2.19 г. Дорогой господин Нансен, позвольте рекомендовать Вам моих друзей, господина Григория Силантьева и госпожу Елизавету Малову. Я искренне надеюсь, что оба они, будучи людьми весьма энергичными, могут оказаться полезны Вам в Вашей благородной и столь важной деятельности - помощи людям, лишенным крова и отечества. Вспоминаю Вас, нашу встречу в Лондоне, по-прежнему горячо сочувствую Вашим начинаниям. Искренне Ваша Анна Орлова».

- Теперь как будто яснее становится, почему Малов перебрался в усадьбу, а Силантьев задержался в Ельце, - сказал Кандюрин.

- Получается, вопреки тому, что мы думали, чисто семейная драма?

- Получается так. Видно, предложил Силантьев Елизавете бросить супруга и бежать вместе. И она согласилась.

- Да, но письмо датировано февралем. Что же не пускало их до конца июля? Причем Орлова сказала, марте - апреле что-то произошло. Что?

- В марте начал наступление Колчак. В середине апреля, как мы теперь знаем, перед его войсками была поставлена задача соединиться с деникинской армией и начать совместный поход на Москву.

- Верно, -- согласился Александр. - Однако Орлова сказала, что Силантьев стоял перед каким-то решением, чуть ли не предчувствовал свою гибель. Нет, что-то у нас еще не сходится. Может быть, попробовать поговорить с Елизаветой?

- Вряд ли она тебе что-нибудь скажет.

- И все-таки попробовать надо, - решил Александр.

Александр читал свою пьесу «Красная правда» в недавно устроенном его стараниями батальонном клубе, под который заняли боковой флигель черникинской конторы.

Народу пришло очень много. Сам автор позвал Воронова-Вронского и Щекина-Кротова; Щекин-Кротов привел с собой итальянца Жана Антонио Рибо, который уже второй месяц бродил по уезду, изучая опыт сельхозкоммун, а Воронов-Вронский - юную пару, актера Макасея Холмского и Марину Игнатьеву из Петроградского института живого слова. «Соха и молот» прислала корреспондентов Лапинера и Задонского. Александр пригласил и Марию Салопову.

Несколько дней назад, случайно увидев у него на столе мятую и грязную рукопись, Мария разохалась: нельзя так! нужно перепечатать. Есть машинка, только ею давно не пользовались. Васятка, уже починивший штабного «Адлера», вызвался теперь довести до ума и «Ремингтон» Салоповой.

Сейчас Мария волновалась, будто она пьесу не перепечатала, а написала, и все время держала перед глазами текст, как держат в концерте партитуру некоторые меломаны.

Горшков тоже пришел торжественный, словно перед премьерой - он с уважением относился к комиссару и с трепетом ко всякому культурному событию. Из батальонных были Шилов с Одинцовым. И, конечно, ставшие комиссару друзьями Ермилло, Коварский и Васятка, который взял на себя обязанности адъютанта при политкоме. Явилась и девица Кокоткина, напялившая диковинную кружевную шляпу.

Александр начал читать пьесу, и внезапное волнение охватило его. Когда три месяца назад он читал ее мгебровцам, волновался меньше. За эти три фронтовых месяца его жизненный опыт, казалось, вырос неизмеримо. Ведь пьеса писалась о классовой борьбе, о том, как народные массы приходят к осознанию необходимости этой борьбы, начинают видеть в ней единственно возможный путь к социализму. Сейчас сама судьба привела автора в гущу народной стихии, в центр исконной земледельческой России, туда, где каждый крестьянин решал для себя вопрос - с кем он, с красными или с белыми. В одном из вариантов пьеса так и называлась «Красные и белые». Да, привела судьба, будто нарочно, чтобы мог сопоставить изображенное с реальностью, проверить правильность своих политических и художественных взглядов. Знать недаром в далеком промерзшем за зиму Петрограде ночами грезились ему русская деревня и старый Ипат, который поначалу считает революцию лишь «беспорядком» и «озорством», мечтает породниться с местным кулаком, пусть хоть дочь поживет «богато да спокойно», но затем, видя бесчинства, творимые белыми, ворвавшимися в деревню, переходит на сторону красных, благословляет их победу. На фронте Ипат думал: «вернусь домой, отдохну, а тут борьба да фронты новые». Эти слова, сперва брошенные неодобрительно, в дальнейшем оказываются ключевыми для всего переворота, который произошел в мироощущении Ипата. На «новые фронты» он отправляется уже сознательно, сражаться «за власть нашу, рабоче-крестьянскую».

Обсуждение было бурным. Первым выступил молодой человек, прибывший из Задонска, внештатный корреспондент «Сохи и молота» Николай Задонский. Речь его была пылкой, но целиком посвященной не Вермишеву, а Маяковскому, что, однако, никого не смутило, поскольку люди были опытные, современные и знали, что при любых дискуссиях половина речей бывает не по делу.

- Я лично считаю, что театр давно умер, поэтому пьесы меня не интересуют, - заявил Николай Задонский, былинный пшеничный красавец, кровь с молоком, одет в черную блузу, брюки с напуском, сапоги гармошкой. - Но вот что вы должны знать! В Ельце появилась книжка Владимира Маяковского! И чего только нет в этой книжке! Чего только не проделывает поэт, лишь бы порадовать пресыщенную публику. Он ловит арканом в небе бога, воспевает облако в штанах. Если что и можно разобрать в этой книжке, то прежде всего удивительное самолюбование, которое видно даже по заглавиям отдельных стихов. «Я», «Я и Наполеон», «Себе, любимому, посвящает эти строки автор».

Не знаю, что поймет в такой книжке рабочий и крестьянин. Правда, в некоторых местах есть у Маяковского намеки на симпатии к рабочим, революционерам. Мистерия-буфф! Но весьма туманные и пролетариату непонятные. Радоваться не приходится, что к нам в Елец попала книжка футуриста Маяковского!

- Не прав уважаемый оратор, - подал реплику Александр. - А Петроградский наркомпрос прав. Поэзия смелая, революционная. «Мистерию-буфф» я видел в ноябре прошлого года. Отличная пьеса, блестящий спектакль. Маяковский сам играл в ней. От футуризма он, может, и не освободился, но он талантлив, и антибуржуазность