Синдром пьяного сердца (сборник) - Анатолий Приставкин

Клерк, сидевший за окошком, долго вертел наши открытки, разглядывал памятник Дюка, потом скрылся за перегородкой. Когда он вернулся, на лице его было недоумение.

– Сеньоры, – произнес он с вежливой улыбкой, – этот документ мы не знаем. Здесь нет даже ваших фотографий. Из какой вы прибыли страны?

Мог бы и не спрашивать: перед окном во весь свой гигантский рост маячил наш теплоход. Да и кто, кроме советских туристов, мог менять три доллара и при этом предъявлять дурацкие открытки!

Мы указали рукой на теплоход, и он все понял. Но при этом сочувственно развел руками, возвращая нам Одессу с памятником Дюка:

– Простите, сеньоры, но обменять деньги мы не можем.

– Типичный бюрократизм, – сказал один из Львов Толстых, и мы вышли на улицу, на этот раз особенно ощущая свою неполноценность. Даже бесценные доллары, обладание которыми составляло нашу гордость, здесь не захотели брать.

Вспомнилось русское присловье, из другой, правда, жизни, но по такому же глупому поводу: «Что за странная деревня, хлеба не на что купить!» Оказывалось, это можно произнести и в Москве, и в испанской Валенсии с равным успехом. А еще говорили: Валенсия! Вален сия! Европейская житница! Ну что нам Валенсия! Наша Валенсия – это теплоход «Лев Толстой», где хоть водку на боны продадут…

Может, поискать под ногами, ведь теряют же деньги?

Один мой приятель, практичный человек, когда впервые выехал за рубеж, в Югославию, но почти без валюты, наставлял свою жену смотреть под ноги. «Люди везде одинаковы, и везде есть рассеянные, которые теряют деньги». По возвращении я спросил его, как там насчет рассеянных. Он гордо заявил, что за восемь дней пребывания они дважды находили деньги. Небольшие, но хватило на дамскую сумочку жене. «А что вы там видели? – спросил я его жену. «Мы ничего не видели, – созналась она. – Мы все время смотрели под ноги».

В Валенсии же, в порту, мы и столкнулись с одним из наших Львов Толстых по имени Миша Пляцковский. Совсем некрупный, но живой, даже боевитый (ах, как я обожаю это словечко, рожденное в мозгах комсомольских вожаков!), он писал хорошие песни и имел валюту.

– Что за проблемы? – произнес он на ходу. – Вон за углом банк, я только сейчас обменял там сто долларов, и никаких паспортов!

Он указал, где нам искать банк, и исчез – торопился реализовать обмененные деньги. Мы со вздохом посмотрели ему вслед: сто долларов! Возможно ли представить?

Впрочем, у Миши была масса родственников: детей, теток, дядек, племянников и так далее, которых он должен был обеспечить. А я знал двоих писателей, попавших в Германию. Один пропивал дойчмарки в пивных автоматах, в то время как другой, обремененный списком покупок, стоял за спиной друга и подсчитывал: «Колготки пропил… Двое колготок пропил… Трое…»

За углом мы и правда обнаружили банк. Сдали свои три доллара, то есть сдавал Виктор, а мы стояли за его спиной и смотрели, как это делается, когда одни деньги превращаются в другие. Никто из нас никогда в жизни не обменивал валюты.

Молодой клерк, несмотря на жаркий день – в черном костюме и при галстуке, принял наши деньги, заложил в печатающую машину бумагу и что-то на ней отштамповал, нажимая на кнопки…

Хотя чего там считать: три помножить на пятьдесят, будет сто пятьдесят… Это мы и наизусть помнили. Нам отдали бумагу, а в другом окошке по бумаге отсчитали деньги. Мы тут же, не отходя далеко, стали их делить и обнаружили, что нам за три наших доллара (целых три!) выдали всего шестьдесят песет. По двадцать на брата.

– Что-то здесь не так, – сказал с виноватой улыбкой Виктор и снова пересчитал деньги.

– Может, ошиблись?

– Украли?

– Надули? – спросили три Льва Толстых вразнобой, но одно и то же.

Но Виктор, который был опытней нас, произнес слово «нет».

– Нет, – повторил. – Я не думаю, что они тут воруют.

«Тут» – означало за границей, в отличие от России, где каждый из нас знал: «там» воруют, да еще как!

Мы подошли к табличке с курсом валют и еще раз удостоверились, что не ошиблись и за доллар нам полагалось на каждого Толстого никак не меньше пятидесяти песет.

Мы сообща подтолкнули нерешительного Виктора к окошку, наставляя его, как следует поговорить с этим молодым клерком в черном костюме и все, все выяснить. В крайнем случае забрать наши доллары обратно. Мы не настолько богаты, чтобы швыряться в каком-то порту нашей валютой.

Пока Виктор вел переговоры – а все это происходило на странной смеси языков: английского, немецкого и польского – и что-то горячо втолковывал клерку, мы на расстоянии с тревогой следили за лицом клерка. Но тот был невозмутим. Он попросил у Виктора наш квиток, снова пощелкал на своей машинке и вернул, терпеливо что-то поясняя и водя пальцем по бумаге. Лицо Виктора в течение разговора меняло свои цвета и в конце стало совсем белым.

Он вернулся к нам еще более обескураженный.

– Пошли, – буркнул он и первым торопливо зашагал к выходу.

– Так в чем же дело? – нетерпеливо спросили мы в один голос.

Но все уже догадывались: нас здесь здорово обжулили.

– А в том, – сказал Виктор, останавливаясь и указывая на вывеску, – что мы попали в частный банк!

– Ну и что?

– А то, что у них высокие первоначальные налоги!

– Какие такие налоги! – вскричали мы на всю улицу.

– Налоги на обмен, – пояснил он сердито.

– Или – на обман?

– А как же Миша? Он-то сто долларов…

Виктор лишь махнул рукой:

– Ну поймите, если с трех долларов два берут за обмен и со ста тоже два, Миша мог этого и не заметить… Наступила пауза. Кто-то из Толстых пробормотал:

– Вот вам и капиталистические акулы… Стяжатели и хищники…

На лекциях по марксизму-ленинизму нам без конца долбили об этом продажном из миров, где человек человеку волк и готов своего ближнего обобрать до нитки. Что он и сделал! В данном случае нищих советских туристов ограбили хищные испанские банкиры… Напились, как пишут в газетах, пролетарской кровушки. Трех долларов наших им не хватило, чтобы набить доверху свою мошну!

– А если мы не хотим обмана… Нет, обмена? – воскликнул кто-то из Толстых, кажется, это был наш башкир, который успел принять для спокойствия свою таблетку, но при этом продолжал волноваться.

Виктор лишь грустно усмехнулся:

– Но мы же обменяли.

– А если обратно. Мы им песеты, а они нам доллары?

– Можно и обратно, – кивнул он. – Только этот типчик объяснил, что при обратном обмене тоже ведь налог берут. Ну получим мы половину доллара… на троих… Вместо тре-ех. Ни хрена себе считают!

– Тогда спасибо, что хоть шестьдесят песет дали.

– А что толку, разве на них что-нибудь купишь?

– Да что-то можно…

– Что?

– Надо посмотреть, – предложил Виктор, но как-то очень обреченно. – Вот если бы купить оливкового масла…

– На двадцать песет?

– Зачем? На шестьдесят. А потом разлить на троих…

– То есть сообразить на троих?

– По граммульке…

– Но тогда и пипетку, чтобы по капле мерить!

Мы уже шутили, а это означало, что все пришли в себя. Мысль об оливковом масле нас взбодрила, и мы двинулись в магазин, который – из окна автобуса приметили – находился кварталах в трех от порта. Виктор по-прежнему нес впереди наше богатство: шестьдесят песет, – а мы с двух сторон и с тыла его охраняли.

В просторном супермаркете мы быстро разыскали полку с оливковым маслом, но самая дешевая баночка стоила много выше нашей общей суммы. Львы Толстые поскребли в затылках, разглядывая неприлично высокие ценники, и пустились бродить по магазину, но уже не ради покупки, а так, из любопытства.

Тут я и наткнулся на полки с вином. Скажу, что разглядывать эти полки – одно расстройство, ибо каждый сосуд с драгоценной жидкостью стоил во много раз больше, чем наши коллективные деньги. Но я бы не был мужчиной, если бы это пропустил… Зрелище для души. Этакая ярмарка цветных этикеток, шрифтов, названий, изображений, печатей и дат…

Бутылки, бутыли, графины, вазоны, керамика, хрусталь, фарфор, стекло… Корзиночки… корзины… А одна огромная стояла в самом конце полок и была наполнена доверху бутылками с вином, на которых был изображен Санчо Панса верхом на осле… Цена на бумажечке, косо приклеенной к корзине, стояла – двадцать песет.

Это была судьба.

Мои дружки еще сомневались, брать – не брать, все-таки это не оливковое масло, о котором они возмечтали.

Но я сказал так:

– Да взгляните же! Это же не бутылка, это шедевр! Это настоящее испанское вино, которого никто из вас не пил… Она только здесь стоит треть доллара, потому что это Испания… А как погрузимся на теплоход, ее цена будет доллар! А как отплывем, все три доллара! А в Москве – и все пять! – Я добавил, учитывая литературную закваску моих спутников: – А Санчо Панса вам ни о чем не говорит?

Толстые согласились, что Санчо Панса – довод убедительный.

Они, как и я, купили по бутылке вина и даже немного повеселели: судьбу не обдуришь, ясно, но верить случаю надо. А случай был теперь на нашей стороне. Вот так мы и утешились. И привезли те бутылки домой, в Москву…