Мадам - Антоний Либера

Я пожал плечами:

— Не знаю… понятия не имею.

— К ррусским! — воскликнул Ежик, — девятнадцатого века! В перриод царрствования Николая Перрвого. Понимаешь, что это значит?… Мы уже такие же, как они! Нас уже перределали! То, что не удалось белому царрю, удалось кррасному!

— Кто написал эти слова?

— Господин марркиз де Кюстин. Фрранцузский арристокррат. В трридцать девятом году девятнадцатого века. Точнее говорря, он записал слова тррактиррщика из Любека, которрый прришел к такому выводу, неоднокрратно наблюдая прриезжих из Рроссии…

LA BELLE VICTOIRE

Я понимал, что дальше с Ежиком нет смысла разговаривать — искать к нему подходы, заманивать его и расставлять капканы, — чтобы вытянуть из него нужную информацию. К тому же у меня пропало вдохновение и желание продолжать игру. То, что я услышал в течение последнего часа, сильно поубавило мой интерес к личности Мадам. Я мечтал поскорее убраться отсюда, оказаться на улице и спокойно переварить ту массу мыслей и впечатлений, которыми меня неожиданно накормили. Поэтому, когда Ежик прервал, наконец, хотя бы на мгновение, свой импульсивный монолог, я этим сразу воспользовался и поспешил сказать:

— Благодарю вас за то, что вы уделили мне столько вашего внимания. Вы меня убедили. Полностью. Я не пойду на этот факультет. Теперь мне все понятно, — и встал со своего места.

— Пустяки, — заметил Ежик. — Ррад был чем-то помочь.

Когда мы вышли в коридор и Ежик зажег там свет, из своего кабинета выглянул пан Константы и присоединился к нам.

— Ну и?.. — спросил он.

— Получилось так, как вы хотели, — пожал я плечами, как бы признав его правоту. — Пан Ежик меня убедил.

— Это хорошо. Очень хорошо, — сказал пан Константы.

— Зачем ему этот сумасшедший дом! — снова заговорил Ежик, подводя итог своей миссии. — Это помешательство на заррубежных поездках и маниакальный стррах, что кто-нибудь там останется! Я еще избавил тебя, — он опять обратился ко мне, — от самых кошмаррных исторрий: как в этом болоте люди сходят с ума и пытаются слинять отсюда. И чем это оборрачивается; как для них, так и для тех, кто здесь остается. Эта атмосферра подозррений: вдрруг кто-то втихарря задумал побег, а кто-то только почву готовит. «Поехал!.. Веррнется? Не веррнется?… Не веррнулся!.. Кто следующий?… Попрросил убежища! Остался!.. Фиктивно вышла замуж…»

— Вы имеете в виду случай с доцентом Суровой-Лежье? — выпалил я неожиданно для самого себя.

Ежик умолк на мгновение и внимательно посмотрел на меня.

— Откуда ты знаешь? — спросил он наконец.

И тогда, уже полностью отдавая себе отчет, на какой риск иду, я сделал ход, открывающий королеву.

— От моей француженки, — спокойно ответил я. — Она писала у нее дипломную работу. И однажды, вспомнив об этом…

— Дипломную писала у Сурровой-Лежье? — не дал мне закончить Ежик.

— Если не ошибаюсь, она назвала именно эту фамилию…

— А кто та дама, которрая преподает тебе фрранцузский? Как ее зовут?

С трудом овладев голосом, я выдал ему бедную Мадам.

— Что?! — вскрикнул от изумления Ежик, и у него вырвался нервный смешок. — La Belle Victoire[102]… прреподает в школе?

Выражение, которое он использовал, «La Belle Victoire», оказалось настолько сильным, что у меня перехватило дыхание. Так вот как ее звали! То есть «Виктория» — это не какое-то семейное прозвище, а полноценное официальное имя, обычно принятое в общении.

— Она не простая преподавательница, — вежливо объяснил я. — Она директор школы. И неординарный. Собирается провести реформу: превратить лицей в современное учебное заведение с преподаванием на французском языке… А что вас так удивляет?

Ежик и пан Константы обменялись многозначительными взглядами и покачали головой.

— Она все же сделала это… — мрачно, вполголоса сказал Ежик, как бы про себя.

— Простите, не понял, — вмешался я, не выдержав напряжения.

— Нет, ничего, ничего… — махнул он рукой. — Се n‘est pas important[103]. — Очевидно было, что он старается прекратить этот разговор. — Ну, я тоже пойду, — с наигранной бодростью обратился он к отцу и снял с вешалки свой плащ.

Я сделал то же самое. Но когда заметил, что мои перчатки лежат на полке вешалки, не переложил их в карман плаща, а, будто инстинкт во мне пробудился, тайком прикрыл их беретом хозяина.

Я спускался по лестнице рядом с Ежиком и напряженно ждал, что вот раздастся стук открывшейся двери и пан Константы позовет меня забрать забытые перчатки. Но все обошлось.

Мы вышли на улицу. Темно, сыро, туман. Осенняя, октябрьская пора. Ежик все время молчал, занятый своими мыслями. Я тоже не мог выдавить из себя ни слова.

У ближайшего переулка я остановился:

— Мне в эту сторону, а вам?

— Мне пррямо, дальше пррямо, — апатично отозвался он, будто только что проснувшись.

— Тогда, до свиданья. Еще раз благодарю.

— Пока! — он пожал мне руку. — Всего хоррошего.

Я прошел по переулку каких-нибудь пятьдесят метров, после чего вернулся на угол и, убедившись, что Ежик уже скрылся во тьме и тумане, поспешил назад.

Белую фарфоровую кнопку довоенного звонка в декоративной розетке справа от двери я вновь нажал в девятнадцать десять.

МАКСИМИЛИАН И КЛЕР

— Да? — послышался из-за двери голос пана Константы.

— Простите, это опять я, забыл перчатки.

В ответ раздалось короткое деловое «а!», после чего щелкнул замок.

— Извините меня за рассеянность, — начал я, переступая порог. — Пан Ежик настолько смутил меня своими рассказами, что я совсем потерял голову.

— А что я говорил тебе. Предупреждал ведь, — сказал пан Константы, разводя руками, и повернулся к вешалке в поисках перчаток.

— Знаете, что меня во всем этом больше всего поразило? — бросил я вопрос-лассо, чтобы стреножить его.

— Ну-ну?

У меня получилось.

— Эта атмосфера подозрительности и ужас ожидания побега. Я действительно не мог даже предположить, что происходит нечто подобное.

— К сожалению, это так, — печально сказал он и опять направился к вешалке.

Я понял, что мешкать нельзя.

— Но все же… — вздохнул я, — как тесен мир! Я, случайно, вспомнил о моей преподавательнице французского, и оказалось, что пан Ежик знает ее… Вы, если я не ошибаюсь, тоже…

— Мне ли ее не знать! — пан Константы снисходительно рассмеялся и опять приостановил поиски перчаток. — Я ее с самого рождения знаю.

Я остолбенел от неожиданности. Будто под собственным домом нашел золотую жилу. Однако мгновенное потрясение, которое я испытал, мне удалось скрыть под маской легкого светского удивления.

— Да неужели?! — непринужденным тоном обратился я к пану Константы, будто вел беседу в английском салоне. — Вот так история!.. Как же это произошло?

— Я хорошо знал ее отца, — объяснил пан Константы. — Мы вместе занимались альпинизмом. В тридцать четвертом году поднялись на Монблан…

— В тридцать четвертом? — перебил я его.

— Да, а что?

— Ничего, ничего… — махнул я рукой, лихорадочно пытаясь найти подходящий вопрос, но только добавил тоном знатока: — Летом, разумеется…

— Конечно же летом, — не задумываясь, подтвердил он. — Но какое это имеет значение?

— Я лишь хотел уточнить, о каком именно восхождении идет речь, — нашел я наконец нужный ход (прямо скажем, средненький). «Если она не родилась раньше срока, то тогда уже произошло ее зачатие», — успел я подсчитать.

— В тридцать четвертом году я только один раз выезжал в Альпы, — пояснил для порядка пан Константы.

— Ну и как?.. Расскажите, пожалуйста. Это очень любопытно, — вернулся я на позиции светской беседы (будто меня действительно интересовали альпийские приключения, а не отец Мадам).

— Он был странным человеком. Два характера в одном. Педант и, одновременно, фантазер. Рационалист-романтик. С одной стороны, основательный… более того, безупречный! На него можно было положиться, как на швейцарские часы. Если он о чем-то договаривался, то всегда держал слово, хоть весь мир рухни. С другой стороны, он был идеалистом, и его странные фантазии и безумные идеи могли любого вывести из равновесия. Два темперамента время от времени в нем объединялись. Не имея понятия, что может произойти в будущем, и даже ясно осознавая, насколько будущее бывает изменчивым, он договаривался о встрече, по срокам весьма отдаленной, и даже в местах, вовсе ему не знакомых, и, будто Филеас Фогг[104], не ожидая подтверждения договоренности или каких-либо уточнений, в назначенное время являлся на место встречи.

Однажды, к примеру, произошел такой казус.

В конце октября здесь, на одной из варшавских улиц, мы случайно встретились и поделились своими планами. Он сказал, что скоро уезжает: сначала в горы Шварцвальда, а потом в Шамони, чтобы совершить там несколько восхождений за долгий зимний сезон. Я в ответ сообщил ему, что тоже отправляюсь в Альпы, но только в Швейцарию и на летний сезон. Он начал расспрашивать меня о деталях экспедиции: раньше он в этой стране не был и очень хотел бы туда поехать. Я, насколько мог подробно на тот момент, рассказал ему о предстоящей поездке. План был достаточно конкретным, но, разумеется, в деталях я еще не успел определиться.