История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года - Сергей Соловьев

Только Никон, Иосиф коломенский и подобные им могли жаловаться на разорение церковного имущества; его не разоряли; но понятно, что в тяжелое время, а таким было почти все время царствования Алексея Михайловича, монастырям и архиерейским домам, как всем и мирским владельцам движимого и недвижимого имущества, было тяжело. У монастырей не тронули недвижимого имущества, не ограничили его распространения; но уничтожены были тарханы, жалованные грамоты архиереям и монастырям на беспошлинные промыслы; у монастырей брали деньги на жалованье ратным людям. Так, в 1655 году царь писал в Тихвин монастырь: «Ведомо нам учинилось, что у вас в монастыре есть деньги многие, и мы указали взять у вас на жалованье ратным людям 10000 рублей; а в оскорбленье себе вы б того не ставили: как служба минется, мы те деньги велим вам отдать». Кроме того, правительство рассылало по монастырям тяжелораненых ратных людей; монастыри их кормили и одевали, наконец, престарелые служилые люди по царскому указу постригались без вклада, тогда как все другие должны были вносить вклад. Мирские люди заключали иногда с монастырями следующие любопытные записи: «Вложися в Тихвинский монастырь N. N., а вкладу дал мерин рыж за 10 рублев, да денег два рубли. И как он придет в монастырь к своему вкладу жить, и нам, игумену с братьею, его приняти и покоити, как и прочую братию, а не лучится ему у своего вкладу жити, пошлет бог по душу его, и нам его написати в литию и в синодик, в вечное поминовение».

Мы уже сказали, что обличения нравственной несостоятельности не могли произвести непосредственного доброго влияния, ибо не могли вдруг отстраниться те условия, которые ее производили. Главные условия были: застой, коснение, узкость горизонта, малочисленность интересов, которые поднимают человека над мелочами ежедневной жизни, очищают нравственную атмосферу, дают человеку необходимый отдых, необходимый праздник, уравновешивают его силы, восстановляют их, одним словом – недостаток просвещения. Отсутствие пищи для духа условливало необходимо господство материальных стремлений, материальных взглядов. Церковь обличала эти стремления и взгляды, требовала их изменения. Но обличения и требования оказывались недействительными; церковь старалась внушить, что брак есть таинство, к которому должно приступать с благоговением, но общество смотрело на него другим взглядом и выражало этот взгляд в «нелепых козлогласованиях и бесстудных словесах», с которыми провожали жениха и невесту в церковь. Иностранцы с изумлением описывают обычай мужчинам и женщинам мыться вместе в общественных банях; церковь вооружалась и против него, но обычай оставался надолго; он всего лучше объясняет нам реакцию, которая высказалась в заключении женщины в терем у людей знатных и богатых; одно явление необходимо вызывало другое. По свидетельствам, достойным полной веры, нигде, ни на Востоке, ни на Западе, не смотрели так легко, как в России, на гнусный, противоестетвенный грех. Иногда следствия были ужасны. Благочестивый Алексей Михайлович считал своею обязанностию заботиться и о душевном спасении подданных: он требовал от воевод, чтоб они в походах силою заставляли ратных людей исповедоваться; понятно, что он должен был требовать этого от мирных граждан. В 1659 году было разослано по приказам повеление: дьякам, подьячим и детям боярским и всякого чина людям говеть на Страстной неделе. В следующем году указ: списки людей неговевших присылать в Монастырский приказ, и таким ослушникам указ будет с опалою, безо всякой пощады. В том же году приказано было в Филиппов пост всем поститься и в церковь ходить каждый день. Еще в начале царствования издан был указ: в воскресный день и господские праздники не работать никому, в субботу прекращать работу, как заблаговестят к вечерне. Не работать: но что же делать? Правительство, которое брало на себя родительские обязанности в отношении к подданным – детям, запретило целый ряд увеселений и повсеместных суеверных обычаев: «В воскресные, господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно, скоморохов и ворожей в дома к себе не призывать, в первый день луны не смотреть, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олову и воску не лить, зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить и с сучками не плясать, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить, кулачных боев не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать. Если не послушаются, бить батогами; домры, сурны, гудки, гусли и хари искать и жечь». Таким образом, в обществе, в котором по известным причинам господствовало открыто стремление к чувственным удовольствиям, правительство предписывало монастырское препровождение праздников, дней отдыха. Батоги грозили одинаково и тому, кто пел на свадьбе непристойные песни, и тому, кто водил медведей, которых поводчики позволяли себе перед детьми самые безнравственные представления, и тому, кто качался на качелях и играл в шахматы! Угрозы были не на бумаге только: в 1669 году великий государь указал стольника князя Григорья Оболенского послать в тюрьму за то, что у него в воскресенье на дворе его люди и крестьяне работали черную работу, да он же, князь Григорий, говорил скверные слова. Но мы, к несчастью, знаем, как батоги и тюрьмы мало содействовали истреблению привычки, позорящей народ наш, и надеемся, что она истребится другими средствами.

Вместе с непристойными запрещены были самые невинные удовольствия. Но батоги и тюрьма не грозили за порок, против которого слышались сильные вопли, которому все предавались, – наказания не было за пьянство. Пьянство, господствовавшее в древней Руси, всего лучше показывает нам, с каким обществом имеем дело; человеку для восстановления, уравновешения сил своих необходимо покидать иногда будничные, ежедневные занятия и переноситься в иной мир, переменять занятия и состояние духа: для человека образованного, для которого открыто широкое многообразие божьего мира и человеческой деятельности, эти переходы легки и естественны; но для человека, замкнутого постоянно среди немногих явлений бедной жизни, обыкновенно является стремление искусственными средствами, вином и опиумом или чем-нибудь другим, переходить в иное возбужденное состояние, производить искусственно веселое, праздничное состояние духа, переноситься в другой, фантастический мир, забываться. Сам благочестивый и нравственный Алексей Михайлович любил иногда забываться таким образом. В 1674 году 21 октября было у государя вечернее кушанье в потешных хоромах, ели бояре все без мест, думные дьяки и духовник. После кушанья изволил себя тешить всякими играми, играл в органы немчин, и в сурну, и в трубы трубили, и в суренки играли, и по накрам, и по литаврам били; жаловал духовника, бояр и дьяков думных, напоил их всех пьяных, поехали в двенадцатом часу ночи.

Главное зло для подобного общества заключалось в том, что человек входил в него нравственным недоноском. Для старинного русского человека не было того необходимого переходного времени между детскою и обществом, которое у нас теперь наполняется учением или тем, что превосходно выражает слово образование. В древней Руси человек вступал в общество прямо из детской, развитие физическое нисколько не соответствовало духовному, и что же удивительного, что он является пред обществом преимущественно своим физическим существом. Быть может, скажут, что и в старину, до эпохи преобразования, русские люди учили детей своих и между старинными русскими людьми были люди грамотные, начитанные. Бесспорно, что некоторые учились, что были люди грамотные и между крестьянами, зато были неграмотные между знатью, и это всего яснее указывает на случайность явления. Дело не в том, что учились, но многие ли и чему и как учились? Давно начались толки о необходимости завести училище, где бы учили не читать и писать только; но не ранее конца XVII века собрались учредить такое училище; главным препятствием делу был недостаток учителей, опасение, чтоб не взять учителей неправославных. До учреждения академии русский человек, хотевший учить детей своих, брал в дом учителя, какого-нибудь западнорусского шляхтича; но многие ли богачи-вельможи это делали? Да и примеры эти относятся ко времени перед самым преобразованием; люди, воспитанные таким образом, действуют уже в петровскую эпоху, людям небогатым и незнатным, но хотевшим выучить детей своих грамоте, оставалось посылать их в школу, содержимую каким-нибудь учителем. Здесь учили читать и писать, кроме того, добросовестный учитель прочитывал перед учениками так называемые азбуковники, сборники, содержащие наставления, как ученики должны держать себя в школе, также высокопарные определения разных наук или мудростей, иногда и самое содержание наук, грамматики, риторики. Школу азбуковники называют храмом учителевым и этим всего лучше определяют старинную школу; хорошо также уясняет дело наставление азбуковников, чтоб ученики, уходя домой, не оставляли указки в книге и не бросали книг на скамейках, а отдавали бы их старосте или старшему, который должен прибирать их на место. Ученики обязаны были, по азбуковникам, носить воду в школу, к учителю в день недельный на поклон приходить и от снедных брашен и пития ему приносить. Азбуковник, дававший несколько сведений, был роскошью, дополнением к обычному курсу, т. е. Часослову и Псалтырю, добрый учитель прочитывал ежедневно статьи его пред учениками; но и эти поверхностные учебники, заключавшие в себе всю школьную мудрость, являются поздно. Главное и постоянное было выучиться читать и писать, чтоб иметь возможность заниматься делами. Авторы азбуковников знали очень хорошо эту цель учащихся, т. е. родителей их, и привлекают к изучению азбуки, Часослова и Псалтыря обещанием, что после этого изучения ученику откроются все книги печатные и письменные «и всякие дела и крепости, откуда вразумляются и вчиневаются и чем устрояются». Как рано относительно образования молодые люди в старину вступали в жизнь и на службу, видно из того, что сын одного из самых образованных тогдашних вельмож, князя Василья Васильевича Голицына, Алексей, уже ездил в походы за государем, подавал челобитные о землях и в то же самое время только начинал склады писать. С одной стороны, древний русский человек начинал очень рано общественную деятельность недоноском относительно приготовления, образования, с неокрепшими духовными силами; с другой стороны, он делался самостоятельным очень поздно, потому что вместо широкой нравственной опеки общества он очень долго находился под узкою опекою рода, старых родителей (старших родственников); но легко понять, как должна была действовать эта долгая опека на человека возмужалого, который сам был отцом семейства. Таким образом, два обстоятельства вредно действовали на гражданское развитие древнего русского человека: отсутствие образования, выпускавшее его ребенком к общественной деятельности, и продолжительная родовая опека, державшая его в положении несовершеннолетнего, опека, необходимая, впрочем, потому, что, во-первых, он был действительно несовершеннолетен, а во-вторых, общество не могло дать ему нравственной опеки. Но легко понять, что продолжительная опека делала его прежде всего робким перед всякою силою, что, впрочем, нисколько не исключало детского своеволия и самодурства.