Можайский — 1: начало - Павел Саксонов

— Даже не знаю…

Отразившаяся на лице Сушкина борьба между здравым смыслом и фактами не ускользнула от внимания Ефима Карповича. Заведующий опять покачал головой и добил репортера замечанием:

— Это в приемном. А на улице?

Сушкин, перед мысленным взором которого тут же отчетливо встала та толпа разношерстного люда, через которую ему с поручиком пришлось пройти, чтобы попасть в Стол, растерялся окончательно.

— Вот видите. Мы совершенно не справляемся. Большинство из этих людей не успеет даже запрос подать до закрытия!

— Закрытия? — это уже опять встрепенулся поручик. — Но сейчас еще и десяти утра нет!

— Вот именно, милостивый государь, вот именно!

Старомодное «милостивый государь» прозвучало, как хлопок холостого снаряда: без жертв и без намерения жертвы учредить, но очень неприятно. Поручик покраснел и уже сердито посмотрел на заведующего:

— Мы не можем ждать ни три недели, ни две, ни даже один день! Сведения нам нужны немедленно. Окажите любезность, господин Привродский: распорядитесь заняться нами прямо сейчас. Даже если из-за этого все, находящиеся там, — поручик, на манер пистолета, выставил в сторону приемного отделения указательный палец, — не смогут подать запросы до второго пришествия Христа!

Ефим Карпович ответил по-прежнему грустно, беззлобно, но твердо:

— Я не позволю вам отвлекать от работы моих людей. И уж тем более не позволю вам вмешиваться в заведенный порядок подачи запросов. И уж совсем безо всяких сомнений, я не позволю вашим делам нарушить очередность. Вы, молодой человек, не будете на моих глазах скакать по головам или хотя бы через оные. Вам это понятно?

Поручик из красного стал пятнистым: кровь отлила от его щек, но уши побагровели, как побагровела и шея. Румянец переметнулся на скулы.

Николай Вячеславович встал со стула, чуть ранее любезно предложенного ему заведующим, и, не замечая, что выглядит довольно нелепо в расстегнутой форменной шинели и взъерошенном неуставном кашне, воскликнул:

— Да что вы себе позволяете? Вы… вы… злоумышленник, честное слово! Пособник! Не будь вы государственным служащим, я… — поручик запнулся: даже в запале он вдруг сообразил, что его поведение смешно, а невысказанные им угрозы — невысказанные к счастью — были бы еще смешнее: по очевидной своей нереализуемости и просто абсурдности.

Ефим Карпович смотрел на него с грустным спокойствием и без осуждения. Едва поручик запнулся, он жестом предложил ему снова присесть и со вздохом сказал:

— Буйство и разум — две вещи несовместные[44]. Я рад, что разум ваш, молодой человек, похоже, возобладал над запалом. И тем не менее, я вынужден повторить: мы работаем в обстоятельствах чрезвычайных и не можем отвлекаться на частные изыскания, не подкрепленные к тому же никакой формальной просьбой. Вот что это, например?

Ефим Карпович вернул поручику записку Можайского, адресованную в Архив.

— Зачем вы дали мне то, что до меня не имеет никакого отношения? Разве я — Семен Петрович[45]? И разве я начальствую над общим полицейским архивом?

— Но Юрий Михайлович не мог предположить…

— Что вы нарушите его распоряжение и явитесь не в Архив, а в Адресный стол? Да, — на лице управляющего, в первый раз за всю беседу, промелькнуло что-то вроде намека на улыбку, — дилемма.

— Подождите! — Сушкин, незаметно для Ефима Карповича, пнул поручика по ноге и одновременно с этим очень серьезно посмотрел на самого управляющего. — Так мы ни к чему не придем. А между тем, дело и впрямь не терпит отлагательств и проволочек. Скажите, Ефим Карпович, обязательно ли, чтобы запросом занимались ваши люди?

— Гм… — Управляющий — человек вообще-то совсем не вредный, если вдруг у читателя сложилось о нем такое впечатление — призадумался.

— Я вот что предлагаю…

— Я понял. — Судя по изменившемуся с грустного на более оптимистичное выражению лица, управляющий принял решение. — Но знаете ли вы, как осуществляется поиск?

— Полагаю…

— Я знаю. — Поручик тоже повеселел. — Прибылые, убылые, разные цвета, алфавитные дуги. Это — если вкратце.

— Очень вкратце. — Управляющий встал из-за стола. — Ну что же: пойдемте!

Следуя за Ефимом Карповичем, поручик и репортер прошли в обширную, заставленную столами, комнату. В сущности, это была и не комната даже, а целая их анфилада, объединенная в единое пространство отсутствием продольных стен — у самих комнат; и дверей — у подобия коридора, тянувшегося навылет через все помещение. У каждого окна «коридора» стояло по рабочему столу — за ними можно было работать с документами. Непосредственно в «комнатах» находились столы с теми самыми, «алфавитными», дугами — впечатляющими для непривычного взгляда «сооружениями» с разновысокими, плотными, кренившимися в разные стороны, но, разумеется, никуда не падавшими стопками бумажных листов. Над каждым «проемом» «коридора», делившего помещение на «комнаты», была закреплена табличка с указанием литер.

По всему помещению туда-сюда сновали люди. За рабочими столами сидели писцы. На первый взгляд могло показаться, что и тех, и других очень много, но их суетливость, торопыжничество, если можно так, не очень, впрочем, подходяще в данном случае выразиться, с головой выдавали их недостаточное количество. И в самом деле: наспех заполняемые бланки, стремительность движений, не только не уменьшающаяся, но и с каждой минутой растущая стопка бумаг подле каждого из писцов, там и сям возникающие перебранки, напряженные спины, утомленные лица, хотя рабочий день всего-то и начался, что три четверти часа назад, свидетельствовали о безуспешной и с каждой минутой все более проигрываемой гонке со временем. Но лучше всего, пожалуй, отчаянную нехватку персонала подчеркивали пустые стулья: то за одним из рабочих столов, то за другим обнаруживались свободные места, которых в нормальных условиях быть не должно.

Ефим Карпович, проходя по «коридору» и видя незанятые стулья, каждый раз болезненно морщился. Поручик и репортер, слегка ошарашенные подлинным объемом того, что и являлось в действительности Адресным столом (в противовес привычке называть таковым разве что только приемное помещение, где принимались запросы и выдавались подготовленные на них ответы), крутили головами и не верили своим глазам. На их лицах появилось выражение не только изумленного удивления, но и сомнения в том, что им по силам будет справиться с самоуверенно возложенной на себя задачей.

— Ну, вот. — Ефим Карпович остановился примерно на половине расстояния между противоположными концами «коридора» и указал на очередные свободные места за очередным рабочим столом. — Располагайтесь.

Поручик и репортер переглянулись. Управляющий, верно уловив характер их взглядов, сдержанно и все же явно насмешливо улыбнулся:

— Да вы, господа, никак передумали?

— Нет, нет, просто…

Поручик с сомнением посмотрел на свисавшую с потолка — на длинном шнуре — электрическую лампу под страшноватого вида и почти ее не защищавшим жестяным абажуром. Лампа была включена: дополуденный мартовский свет вливался через пыльное окно тенями — не будь над столом искусственного освещения, работать за ним было бы решительно невозможно.

Эта сиротская — не по количеству (аналогичные лампы свисали с потолка помещения повсеместно), а по отчаянно-бедственному виду — лампа производила тягостное впечатление. И поручику, привыкшему ко всякого рода казенщине, и, тем более, репортеру, проводившему жизнь в преимущественно красивых помещениях с красивой обстановкой, стало тяжело и как-то неприятно-тоскливо: как будто их вышвырнули с веселого праздника и усадили на покрытую тающим снегом панель под окнами богатого особняка. Или даже вот так: как будто папа и мама завели их, совсем еще маленьких, в какую-то обшарпанную комнату и в ней оставили — притворившись, что уходят всего на минутку, а на самом деле ушли навсегда. И вот уже в комнате появились чужие люди, взяли их, крошку-поручика и крошку-репортера, за руки и поволокли куда-то, где нет и никогда не будет пирожных, хороших игрушек и радостного смеха. А есть и будут всегда противный запах подгоревшей каши, запах дезинфекции и неистребимый запах отчаяния и тоски.

Первым опомнился Сушкин. Он, потянувшись, качнул отвратительную лампу, тут же ее придержал и немножко виновато спросил:

— А нельзя ли у вас, Ефим Карпович, позаимствовать писчей бумаги? Мы, понимаете ли, растяпы этакие, как-то не подумали, что она может нам понадобиться!

Управляющий машинально осмотрелся, но, как и следовало ожидать, не увидев ничего подходящего, утвердительно кивнул головой:

— Я распоряжусь. Вам сейчас принесут всё необходимое.

— Огромное спасибо!

— Ну, вот за это-то — не за что. Однако, господа, у меня к вам есть убедительная просьба, на выполнении которой я вынужден настаивать. — Ефим Карпович стал очень серьезен. — Прошу вас обоих, Николай Вячеславович, Никита Аристархович, быть как можно более незаметными, ни у кого не путаться, уж извините за выражение, под ногами и никого от работы не отвлекать. Надеюсь, моя просьба понятна?