Анук, mon amour... - Виктория Платова

– Очень хорошо. Вам нужно будет письменно подтвердить свои показания, госпожа Омацу. Их приобщат к делу.

– Конечно. Скажите… Убийца найден?

– Мы работаем в этом направлении.

– Но вы ведь кого-то подозреваете?.. Неужели испанца?

– Он никак не проявлялся впоследствии? Ну, может быть, искал вашу подругу, мало ли…

– Нет. Никогда. Я вам больше скажу… Я сама пыталась его найти.

– Каким образом?

– По законам бульварного романа. Вы же знаете, жизнь развивается по законам бульварного романа. Единственное, что я знала о нем, – это то, что его зовут Кристобаль и он работает моделью. Одно время я не пропускала ни одного модного показа в Париже, все надеялась его там встретить.

– Не встретили?

– Увы. Правда, меня и хватило ненадолго.

– Вы бросили поиски?

Я просто перестала на них… циклиться. Законы бульварного романа, господин Бланшар. Герои в нем прикованы друг к другу цепью случайностей. Все мало-мальски значимые события тоже происходят по воле случая. Так что мне оставалось надеяться только на случайность. На то, что если я и встречу его, то это станет неожиданностью для нас обоих.

– А на речном кораблике вы больше не плавали?

– Почему же… Любовалась набережными раз пять-шесть. Без всякой надежды, впрочем.

– Законы жанра не сработали?

– Вы прелесть. Не сработали. Очевидно, я не героиня бульварного романа. Или он – не герой…

– А вот эта вещь вам знакома?

– Кольцо?

– Тоже серебро.

– Нет, я никогда не видела у О-Сими такого кольца. Кольца она не любила, так же как и браслеты. Она никогда не стала бы носить кольцо…

– Кольцо был обнаружено у нее в сумочке. Очень, нужно сказать, примечательное колечко.

– Я не видела его. Скажите, как она… погибла?

– По данным экспертизы, смерть наступила предположительно от проникающего пулевого ранения в затылочную часть головы. Возможно, были и другие повреждения, но по остаткам мягких тканей установить это не удалось. В сумочке, которую вы опознали, кроме кольца не было ничего существенного – немного мелочи, несколько крупных купюр, носовой платок и японо-французский разговорник. Собственно, благодаря этому разговорнику… Вам нехорошо, госпожа Омацу?

– Нет-нет, ничего. Все в порядке. Продолжайте.

Благодаря этому разговорнику возникло предположение, что жертва преступления – японка. А поскольку ничего более-менее ценного из сумочки не пропало… И украшения были нетронуты… Вряд ли это было ограбление.

– Я понимаю… Бедняжка О-Сими…

– Вы никогда не слышали имя Ги Кутарба?

– Нет… Хотя, подождите… Оно кажется мне знакомым. Ги Кутарба… Я откуда-то знаю его, определенно. Не могу вспомнить…

– Ну хорошо. Скажите, вы передали вашей подруге все фотографии, которые сделали в тот вечер?

– Все. За исключением нескольких непроявленных. Пара-тройка фотографий не получились, так обычно и бывает. И еще одну я оставила у себя. На память… Как в воду глядела…

– Негативы у вас сохранились?

– Наверняка.

– Их придется изъять. Я оставлю вам расписку.

– Конечно.

– И вот еще что. Сейчас я покажу вам снимки нескольких человек…

– Секундочку, господин Бланшар… Вот, взгляните. Как все просто, боже мой… Я идиотка, я круглая дура… всего-то и надо было…

– Что это?

– Духи. «Odji Maguado». Всего-то и надо было заглянуть в собственную сумку. Видите – «Odji Maguado», а чуть ниже – «Guy Cutarba». Парфюмерная фирма Ги Кутарба. Вот почему имя показалось таким знакомым. Я ношу его в сумке больше месяца.

– Вы купили эти духи?

– Всего лишь подарок моего близкого друга.

– Специалиста по японскому одноразовому чтиву?

Его. Сама бы я не решилась на столь провокационный запах… Я редко ими пользуюсь, даже несмотря на широту взглядов. Но они очень нравятся моему другу. Он считает, что вся бульварная литература, вне зависимости от страны изготовления, пахнет именно так.

– Как?

– Все мы немного шлюхи, господин Бланшар. Вы и я не исключение. Веемы немного шлюхи или хотим ими казаться время от времени. В минуты душевных откровений… Это существенно облегчает жизнь.

– Спорный тезис… Посмотрите, может быть, вы узнаете кого-нибудь на фотографиях…

– Это… подозреваемые?

– Можно сказать и так. Смотрите внимательнее.

– Господи… Вот эта… Кристобаль!.. Ну, конечно, это он… Откуда у вас…

– Никакой он не Кристобаль, госпожа Омацу. И никакого отношения к Испании не имеет…

– Но зачем ему…

– Он несколько лет живет в Париже. И действительно одно время работал моделью. Это правда. Единственная правда.

– Тогда кто же он?

– То самое имя, которое вы носите в сумочке больше месяца. Ги Кутарба.

БАЗИЛИК

– …Это он подарил вам кольцо, Линн?

Линн хмурится, как если бы я сказал непристойность или сделал двусмысленный жест рукой; на фоне музея Орсэ (бывший вокзал, бывший театр, бывший аукционный дом) это выглядит особенно впечатляюще. Бато Муш, речной трамвайчик, впечатляет гораздо меньше; скорее, он может вызвать удивление – неужели Линн решила прокатиться со мной по Сене?..

– Вы когда-нибудь видели Париж с речной глади, Кристобаль?

– Стоит посмотреть?

– Это красиво. Очень. Esta perfecto, мальчик мой, esta perfecto20 …

Я улыбаюсь и на всякий случай киваю головой – Линн все-таки сумела втиснуть испанскую фразу, ввернуть, ввинтить, воткнуть в ничего не значащий разговор. Уловить смысл фразы несложно, и я соглашаюсь на Париж с речной глади: только бы Линн не перешла на беглый испанский. Такой же беглый, как и ее друг-левак, смотавший удочки от Франко.

– Это он подарил вам кольцо, Линн? – Вечерний Париж и вправду восхитителен.

Esta perfecto.

– Он дарил мне цветы.

Цветы, эка невидаль. Для человека, который вдыхал сюжеты книг вместе с сигаретным дымом, цветы – такая же банальность, как Париж с речной глади. В районе музея Орсэ. Esta perfecto, но уже давно стало общим местом.

– И знаете что, Кристобаль? Они никогда не вяли. Никогда. Можете себе представить?

Представить себе подоконник в квартире Линн не составляет труда: пинцет для выщипывания бровей, высохший тюбик тонального крема, пачка неоплаченных счетов, туристические проспекты с видами Французской Полинезии (авиабилет в Полинезию так и остался невыкупленным, кожа стареющей Линн слишком уязвима для полинезийского солнца); тюбик тонального крема… впрочем, на него я уже натыкался… и – цветочные горшки.

Много цветочных горшков с растениями. Такими же уязвимыми, как и кожа стареющей Линн, еще один повод не выкупать билет в Полинезию.

– …Они никогда не вяли.

– Удивительно.

– Это были самые обыкновенные цветы. Розы со срезанными стеблями. Они должны были завянуть на третий день. Максимум – на четвертый. Но они стоят до сих пор. Такие же, как тогда. Я не могу с ними расстаться. Тридцать лет я не могу с ними расстаться.

– Удивительно.

– Я боюсь их. Хотите на них посмотреть?

– Сегодня?

Розы, которые не вянут три десятилетия – если это, конечно, не мистификация со стороны Линн, – вещь и вправду удивительная. Но не настолько, чтобы сигануть с борта Бато Муш, вплавь добраться до берега, выжать носки и рубаху и отправиться глазеть на них.

– Не обязательно сегодня, Кристобаль. Совсем необязательно. Когда речь идет о тридцати годах, пара дней значения не имеет.

– Вы приглашаете меня в гости?

– Если вы не против… Я хорошо готовлю паэлью. Paella valensiana…

Паэлья. Интересно, что такое паэлья? Судя по застенчиво-торжествующему лицу Линн, омлет по-креольски вовсе не является ее главным кулинарным достижением. Судя по самому слову – это нечто испанское. Такое же непоправимо-испанское, как дуэнья, коррида или кастаньеты. Или фламенко, которое не нравится Мари-Кристин. Стук сбитых каблуков и накрахмаленные нижние юбки танцовщиц всегда вызывали в ней глухое раздражение своей этнографической прямолинейностью. А Линн вполне могла бы сойти за дуэнью.

– У вас ведь найдется еще один свободный вечер для старой парижанки, Кристобаль?

– Конечно, Линн.

Кроме нас с Линн на палубе Бато Муш толчется с десяток туристов-азиатов, то ли японцев, то ли корейцев. Они с ног до головы обвешаны аппаратурой: видеокамеры, легко помещающиеся в руке, профессиональные «Никоны» и «Кэноны»; дула их объективов нацелены друг на друга, реже – на анфиладу мостов и залитые огнем набережные. Париж интересует азиатов лишь в контексте себя самих, с тем же успехом можно фотографироваться на фоне кухонной плиты или навесного шкафчика в прихожей. Приоткрытая, затянутая бумагой дверь на террасу (напольные вазы по обеим сторонам) тоже подойдет. Миниатюрная девушка – ростом нисколько не выше напольной вазы – просит меня сняться с ней. Устоять против азиатской улыбки – неопределенной, кисло-сладкой, как соус к рыбе в китайском ресторанчике, – невозможно, и я соглашаюсь. Мы будем забавно смотреться вместе, когда пленку проявят: я почти вдвое выше девушки, ей ничего не стоит спрятаться под навесом моего подбородка – от дождя, от снега, от чего угодно. Но ни дождя, ни снега не предвидится, Париж в мае – esta perfecto, Линн права. Интересно, какую историю придумает обо мне девушка? Должно быть, что-нибудь возвышенно-романтическое, исходя из количества снимков и мизансцен, которые придумываются по ходу, все с той же неопределенной улыбкой. Что-то такое, что заслуживает внимания; что-то такое, во что – по прошествии времени – поверить легче всего.