Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трудная должность кофишенка[115] заставила о нем, Баранщикове, из оных четырех жен Магометовых всякую за его усердную службу и почитание, им отдаваемое, весьма сожалеть: он, рассказывая им свои приключения, приводил всех их часто в слезы. Наконец сделались они к нему откровенными и жалостливыми ради того, что имел жену и троих детей... Вопрошают они его: «Что то есть Россия? И как живут Россияне?» Он же, приметя их слабость, сделал смешное и по их названию чудное дело: в один раз сварил из сарацынского пшена глиняный горшок каши и положил тюленьею жиру; та каша разопрела, и у него горшок треснул; а он в небытность Маюмета призвал тех его четырех жен и сказал: ”Посмотрите, сударыни, как я по-российски стану кушать кашу, у нас коровье масло весьма дешево, не так, как здесь, я принужден есть с тюленьим жиром”, они удивились тому, а он нарочно съел горшок каши и встал как будто голоден; лишь только пришел домой Магомет-паша, то они рассказали, что Ислям, твой слуга, съел крутую кашу при нас с тюленьим жиром; Магомет, равно как и они, удивился, смеялся, хохотал и, не поверив своим женам, сказал, что должно брюху треснуть, когда Ислям столько съел каши; призовите вы его, я сам расспрошу, правда ли это.
Баранщиков призван был при четырех ею господина женах и в своем кушанье не заперся. Капитан Магомет, смеясь, говорил ему по-турецки: «Ислям Баша! Нероды Чок Екмель? (то есть: как ты кашу ел, то треснул горшок, я думаю, что и твое брюхо также треснет). Баранщиков с веселым видом отвечал ему: «Я еще два горшка таких же съем». Магомет сказал на то: ”Подлинно россияне крепки, и как я по слуху знаю, в прошедшую войну сожгли они у нас в Чесме[116] флот, разбили нас, всех наших витязей умертвили на сухом пути за рекою Дунаем и перед Дунаем; мы где ни посмотрим, то везде россияне, в горах и в расселинах земных, куда ни поворотимся, куда ни пойдем, то они везде нас разбивают, берут в полон и отсылают в свои города; скажи мне, пожалуй, отчего вы столько сильны?”
Баранщиков, бодрясь случаем, вздумал изрядную ложь, сказан ему: ”Наши солдаты, или янычары, презирают смерть; у нас есть трава, растущая в болотах, и когда янычар идет на войну, лишь бы только ее отведал, то один уже напустят на двести ваших турков, я сам такой же, меня ты не подумай удержать; я тебе служу год и два месяца, а ты, Магомет-паша, должен, по повелению великого Пророка Магомета, чрез семь лет отпустить меня на свободу и дать мне награждение, тогда-то я куда хочу, туда и пойду”. Совесть Магомета изобличала, и он в замешательстве увещевал Баранщикова так: «Ислям, нам с тобою нечего браниться и ссориться, мне только удивительна кажется твоя каша; я созову гостей, и ты, пожалуй, свари ее и при них покушай». Такая потачка сделала его на некоторое время счастливым: он каждый день варил для себя крутую кашу, и как не всякий горшок лопал, то умудрился он покупать пузыри и нарочно кричал, что каша поспела, и, положа пузырь на огонь, производил такой звук, будто бы горшок лопнул; те же четыре женщины-турчанки прибегали к нему тогда — в кухню, а он, разбив горшок чем-нибудь, смешил их, так что и капитан Магомет-паша, нарочно созывая к себе гостей, приказывал ему каши при себе съедать, а они даривали ему за то по нескольку денег.
Наконец вздумал он от Магомета-паши в печали о своем отечестве России, христианской вере, жене и малолетних троих детях, незабвенно в сердце его обращавшихся, бежать в Россию; но как от Магомета-паши ушел он, не взяв у него ничего и не зная дороги, куда идти, то и пойман был на третий день турками и приведен к нему, Магомету-паше, за что больно был бит шамшитового дерева по пятам палками и не мог ходить более месяца, но ползал: при исполнении над ним сего наказания просил и кричал он ”Помилуй, батюшка!” на турецком языке; однако не переставали его бить до тех пор, пока свирепость и злоба Магометова не укротилась, который приговаривал притом: «Я не тебя бью, а твои ноги, они виноваты, что ты бежал, ты, конечно, забыл, что ты мусульман и должен жить у меня». Как всякий грек, под владением турецким живущий, умеет говорить по-турецки, то и он, как скоро выздоровел, несмотря на свои мучительные побои, пошел на корабельную пристань города Вифлеема и, увидя на одном корабле греческий флаг, пришедши к хозяину оного греку Христофору, рассказал все свои нещастии на турецком языке, не зная по-гречески; добродетельный грек Христофор, услышавши, что он россиянин и злополучный человек, принял во уважение его нещастие и учинял притом ему следующее наставление: «Так как ты живешь у богатого господина, то отнюдь ничего из дому не бери; приходи же ко мне на корабль чрез четверы сутки ночью часа в два, и как будет ветр благополучный, то мы, снявшись с якоря, пойдем прямо в море». За отвоз же с него ничего не требовал, кроме одного услужения на корабле в матросской должности до Царя-града, а по приезде туда обещал и в том устоял подлинно, что он свободен остался, наставя его явиться к Российскому Императорскому Министру.
По приказанию добродушного Грека он исполнял и пришел в назначенное время на корабль, где сокрыт был в тайнике близ каюты. Снявшись с якоря, пошли в море в четвертый день блаюполучно и приехали к городу Яффе, лежащему в том же Катальском заливе, чтоб сыскать в сем городе православных христиан для поклонения в святом граде Иерусалиме гробу Господню; поелику в Яффу многие из христиан европейских, то есть италианцы, португальцы, французы, венециане и другие, приезжают, но тут не застали они никого и по причине сей должно было простоять им в порте города Яффы две недели с лишком. Хозяин корабля, грек Христофор, решился с двадцатью
