Знак Берендея. Язык до Китежа доведет - Дмитрий Хорунжий

— Что, вот так вот: взять и отпустить? Совершенно бесплатно? — Пошутил я. — Не, не пойдёт! Волшебные рыбы в сказках всегда за себя богатый откуп давали. Или не так?

— Отпусти, рыбачок, — гнула своё щука. — Отпусти! Богатый откуп за себя дам! Не пожалеешь. Скажи только: «По щучьему веленью, по моему хотенью», и желание твоё вмиг исполнится.

Ох, старушка, не жила ты в моём мире, не слушала наших политиков перед выборами! Те тоже соловьями разливаются, райскую жизнь народу сулят, покуда до бюджетного корыта не дорвутся… Так что не обессудь: как говорится, «доверяй, но проверяй».

— По щучьему веленью, по моему хотенью, ступай, щука, сама в реку! — Приказал я и положил её в траву, подальше от воды.

Рыба только зубами скрипнула.

— Вот же ж Черз копчёный… Ладно, добрый молодец, раскусил ты меня, — скорбно признала она. — Не волшебная я, а просто говорящая.

— Ну, с Емелей-то в сказке твой номер прошёл.

— Да, было дело, — кокетливо хихикнула щука. — Поверил, отпустил меня. А после обидно стало, что рыба его надула, вот и стал сказки да слухи разные распускать. Смастерил печь паровую, самоходную, прокатился по царству Навьему, да встречным всем твердил: глядите, вот оно какое, веленье щучье!

— Так Емеля не такой уж и дурачок был, — присвистнул я, представив столь оригинальное средство передвижения.

— Да, простоват. Но не глуп совсем, и руки золотые. Пропал только ни за грош: уехал на печи в Дальнее Завалгаллье, на Зелёный Туманный Остров, да там и сгинул. Только, кажись, не Емелей его звали, а Егоркой, — щука задумчиво поёрзала в траве. — Точно, Егор, Степана-мельника меньшой сын. Их мельница на нашей реке стояла. Там, ниже по течению. Сейчас от неё один только омут и остался. Ты глянь-ка, столько лет минуло, а помню!

— А что, давно это было?

— Давненько. Уж пара веков пролетела. Я тогда совсем молодушкой была, едва шестой десяток разменяла.

— Ну что же, бабушка зубастая, иди к своим детушкам, — я перенёс её к реке и осторожно опустил в воду.

— Благодарствую, добрый молодец! Не оставил род без праматери, — щука махнула хвостом и, обдав меня фонтаном холодных брызг, скрылась в зелёной глубине.

Да, что-то этим утром рыбалка не задалась. Перед Мидавэлем неудобно: обещал же на завтрак ухой накормить. Видать, придётся снова над удочкой корпеть.

Однако не успел я освежить наживку, как случилось нечто удивительное. Река словно вскипела, и на берег дождём хлынула рыба: уклейки, ерши, окушки, плотвички. Выскочил даже хороший лещик, а за ним — полуметровый судачок.

Что за чудеса⁈

Подступив ближе, я разглядел в воде десятки длинных щучьих тел. Точно волки овец, гнали хищницы рыбью мелочь прямиком мне под ноги, только успевай подбирать.

Очень скоро садок был полон до краёв: здесь теперь не только на уху хватит!

— Спасибо тебе, Матушка-щука, — поклонился я реке.

— Тебе спасибо!.. — Прошелестело в ответ. — И да пребудет с тобою удача.

Надо же! Не только людям свойственна благодарность.

Улов вышел знатный, толпу оголодавших путешественников накормить можно. Но нас-то всего двое. Поэтому, почистив дюжину ершей, с десяток окуней и леща с судаком, остальную рыбу я выпустил в реку. Пускай живёт.

Свернув удочку, отмылся от чешуи и вернулся в лагерь.

Мидавэль лежал в шатре и тихо терзал струны лютни. Заслышав мои шаги, он откинул полог и спросил:

— Ну что, наловил?

— Нет, не наловил. Насобирал. Она сама на берег выпрыгнула. По щучьему веленью, — честно ответил я.

— А, знаю эту историю. Слышал в детстве сказ о Егоре Степанове, что на самоходной печи через наш Биреннан к Туманным островам проехал. Там его на свой манер прозвали: Джордж Стефенсон. Только сгинул он, пропал. Поговаривают, на островах много дыр-порталов в другой мир. Вот в одну из них он и ухнул, провалился вместе с печью.

— Как ты сказал? Джордж Стефенсон⁈ — Офонарел я. — Не может быть! У нас так одного из создателей паровоза звали. Выходит, это он к нам попал?..

— Не знаю, что такое паровоз, но всё может быть. Если, конечно, не простое совпадение имён.

— Да нет, не похоже. А, впрочем, какая теперь разница.

Положив улов на траву, я подбросил в костёр дровец и подвесил над ним увеличенный армейский котелок.

— Мидя, ты говорил, у тебя там вроде лук и морковка завалялись? Они бы очень пригодились.

— Во-первых, не Мидя, а Мидавэль. А во-вторых, сейчас поищем, — он отложил лютню, выбрался из шатра и принялся копаться в седельной сумке. — Может, из посуды что нужно? Вот, гляди, сковородка есть.

— О, здорово! Давай. Окушков на второе пожарим. А марли у тебя случайно нет?

— Марли? Что за марли?

— Ну, тряпка такая. В крупную дырочку. Бульон процедить, чтобы костей не было. А можно вообще мелкую рыбёшку в неё завернуть и сварить.

— Тряпку варить? Фу, гадость! — Поморщился эльф. — Вот, возьми лучше сито, — он вытащил и подал мне квадратную деревянную рамку с мелкоячеистой сеточкой из тонких лучинок. — Купил зачем-то на ярмарке, ни разу ещё не пользовался.

— А сегодня воспользуемся, обновим, так сказать, — обрадовался я. — Отличное сито, ни одна косточка не проскочит. Кстати, ты когда-нибудь «тройную» уху пробовал?

— Тройную? Нет, не пробовал. Только обычную, что нам по четвергам в столовой давали.

— И я не пробовал. Значит, не с чем будет и сравнивать! Что сварю, то и есть будем.

— Будем, — согласился он. — Давай морковку почищу…

Вода закипела, и я забросил в котелок ершей. Как и положено — потрошеных, но в чешуе. Пока эта мелочь варилась, занялся судаком и лещом. Снял кожу, отделил пласты филе, а из голов вынул жабры, чтобы уха не горчила.

Когда первый бульон покипел с полчаса, тщательно его процедил, перелив в увеличенную крышку котелка. Варёных ёршиков вытряхнул под куст — пусть живность лесная порадуется. Для второго бульона заложил в котёл лук, морковку и рыбьи зачистки — хребты, головы и плавательные пузыри. Добавил найденные в рюкзаке специи: лавровый лист и чёрный перец горошком.

Эльф с интересом наблюдал за процессом.

— А мясо почему не варишь? Или оно не для ухи?

— Для ухи, конечно! Потому она тройной и зовётся: сперва варится мелкая рыбка,