Год наоборот - Александр Михайлович Великанов

Проводив взглядом пожилого мужчину, Арсений зачем-то задумался о том, что, собственно, может молодого Игорька здесь привлекать? Нужно собираться. Нельзя же в таком виде к людям идти. Набрав из колодца воды, он водрузил ведро на плиту, зажег под ним газ. Про себя подумал, что попал если не в каменный, то уж в прошлый век точно. Вспомнил, что у него в машине еще со злополучной поездки в Юрзовск осталась чистая одежда – брюки и светлая рубашка поло, там же были бритвенные принадлежности. Достаточно много времени потратил Арсений на борьбу с растительностью на собственном лице, ибо щетина там уже превращалась в эдакую окладистую бороду.

В своей жизни Арсению часто приходилось удивляться тому, как женщины умудряются столько времени тратить на собственные сборы куда бы то ни было. Ему же сейчас, несмотря на все титанические усилия и непривычные бытовые трудности, потребовалось не больше сорока минут. Он, уже помывшийся, побрившийся, в свежей одежде, смотрел на себя в зеркало. Изменился, похудел, что сделало бы его моложе, но все выдавали глаза – они были другими. Он сам видел в них горечь разочарования, самого большого, что только можно было испытать, и негодование от своей неправоты. В прежнее время он, Арсений Жильцов, непременно подмигнул бы сам себе и пообещал прорваться, но только не сейчас. Наверное, нужно прийти все-таки пораньше, чем-то помочь соседям. Это в городе этикет, а здесь надо думать по-другому, и ему, по всей вероятности, и жить теперь предстояло по-другому.

Арсения встретила жена Никитича.

– Уже пришли? Проходите.

– Здравствуйте, я пораньше, думал, может, чем помочь.

– Так и подсоби, вон самогонка в четвертях еще, надо бы по бутылкам разлить.

– В четвертях, это как?

– Это в банках, а они в подполе, сейчас покажу и воронку дам.

– Воронку? Зачем?

– Какой же ты смешной, разливать через нее в бутылки будешь, а то прольешь больше.

– А-а-а.

В назначенное время все гости были в сборе. Рядом с виновником праздника сидела местная девушка Надя, и Арсений понял, что было, а вернее, кто был главной причиной любви Игоря к малой родине. Он, глядя на них, от всей души желал, чтобы Наденька, а именно так все называли девушку, дождалась своего жениха, а он там, вдали от нее, не напридумывал бы себе ничего и не наставил невыполнимых задач. Последним к столу подошел Никитич.

– О, сосед, да тебя и не узнать! Тебе годков-то сколько? Совсем молоденький, а намучил ты себя – ого-го.

– Если бы только себя.

– Вот себя-то и прости, с этого начинай. Знаю, тяжело, но пробуй.

На подобном мероприятии Арсений присутствовал впервые, как-то раньше ему не доводилось никого из своих знакомых провожать в армию, поэтому в силу собственного менталитета ему было довольно любопытно слушать наивные и какие-то чистые пожелания будущему вояке, но еще больше его удивляло, как откровенно призывник отвечал и как активно кивал в знак согласия. Настала очередь и Никитича говорить напутственное слово любимому внуку.

– Игорь! Ты там гляди не посрами нашу фамилию, сам знаешь, мы завсегда за Россию, и чтобы никакая там ната на нас не смела переть. Ну и о нас не забывай, пиши или, сейчас правильно сказать, звони, мы будем ждать, – и мужчина смахнул скупую слезу, которую, казалось, и сам не ждал.

Через пару часов Арсений уже наблюдал разухабистые пляски под гармонь «тех, кому за…», а молодежь устроилась во дворе, в беседке, где играла совершенно другая музыка. Вскоре Сеня заметил, что за столом остались только они с Никитичем, и старший мужчина безостановочно рассказывал, с какой любовью он воспитывал своего внука.

– Сень, сейчас все в город, к военкомату, уедут провожать, а я здесь на хозяйстве остаюсь, ты уж побудь со мной, как-то не хочу вот так, сразу, оставаться один как перст. Ты не бойся, женщины посуду сами всю стащат, делать ничего не придется, ты просто побудь рядом.

Сами не поняв как, мужчины оказались в том подполе, где Арсений разливал спиртное, у них были две рюмки и нехитрая закуска. Никитич зачем-то плотно закрыл дверь, и Арсений лишь подумал, какое у его соседа странное понимание выражения «остаться на хозяйстве», но тут услышал вопрос, которого совсем не ждал от казавшегося ему совсем пьяным человека.

– Я вот только одно в толк не возьму, а как этот Васька все-таки практически смог загубить жизнь твоего отца?

– Очень просто, у него в администрации Московской области работал на высокой должности родственник, его руками и были нанесены смертельные удары бизнесу моего папы.

– А ты говорил, у него был крепкий компаньон.

– Как оказалось, он помогал, насколько мог. Несмотря на действительно произошедший тогда конфликт между ними. Василий Макарович был взбешен, когда узнал, что его предшественник пошел на продажу манускрипта ради спасения музея, и ведь что интересно, для всех жителей Юрзовска все выглядело наоборот, будто это новый директор отстоял существование музея. На деле же он вначале прожигал деньги, честно оставленные ему прежним руководителем, а уж только потом через братца выбил неплохое финансирование и даже добился закрытия карьеров. Епифанцев же, как недавно выяснилось, исподволь помогал мне, видимо понимал, что в открытую я от него помощь ни за что не приму. Там, в музее, мне не сразу все стало понятно, вначале я увидел отца без инвалидной коляски, который трясет за грудки тщедушного директора и обвиняет того в загубленной судьбе, но постепенно, сообразив, кем является Василий Макарович, я тоже поддался необузданному гневу, чем, видимо, окончательно напугал Свету. Потом приехал Епифанцев, и все стало более-менее ясно, Василий Макарович признался во всех грехах и даже в попытке организации поджога моего офиса, только клялся, что копии манускрипта не трогал, и тут мой отец очень удивил меня, поблагодарив за эти копии. Оказалось, что это он взял их вместе с переводом, прочел, очень проникся, и якобы после этого его выздоровление пошло невероятными темпами. По его словам, последняя фраза манускрипта – «молящийся да обрящет», вот он и обрел здоровье. И знаешь, Никитич, даже слегка циничный Епифанцев поверил в это тоже, он с такой искренней радостью обнимал моего отца, а вот Василий Макарович орал, что только у него есть право на манускрипт, что он на его обретение жизнь положил, не имея ни жены, ни детей. Вот только я так и не понял, на что и что он положил.

– А ты?

– Что, я?

– На что ты положил такую большую часть своей жизни?

– Получается,