Между Полюсом и Европой - Евгений Зингер

Каждый новый день приносил экспедиции какие-то интересные и существенные находки. По мере сил и возможностей налаживался и наш скромный быт.

КАПШ по сравнению с обычной палаткой — крохотный «дворец». Дом, не имеющий отопления, не дом, а палатка — тем более. Поэтому, ещё будучи в Баренцбурге, я попросил Володю Потапенко помочь соорудить переносную печь для КАПШа. Через день мой заказ был уже выполнен. Из столитровой железной бочки наш «гляциоспутник» ухитрился сделать настоящую царь-печку. И вот теперь она держала экзамен на обогрев «снежных» людей, сидящих на огромном «холодильнике». С её помощью мы были обеспечены необходимым теплом, на ней разогревали еду, она давала возможность сушить промокшую одежду и обувь и, наконец, удачно разрешила проблему питьевой и бытовой воды.

Всё было просто: клади кусочек льда в ведро, стоящее около горячей печурки, и жди. Как растает — пей себе на здоровье без всяких ограничений да подбрасывай ледок раза два в день. Мне кажется, что всё-таки лучше жить прямо на замороженной пресной воде, чем в раскалённых сыпучих песках Сахары.

Взятый из дома маленький транзисторный приемничек, к большому нашему огорчению, на Шпицбергене не работал. Имевшиеся у него лишь средние и длинные волны всё время упорно молчали. Оставалась единственная надежда на радиостанцию РПМС, работающую на коротких волнах. Пришлось долго крутить ручку настройки приёмника, прежде чем далёкий голос Москвы оказался в нашей палатке. Это было радостное событие. Среди непрерывного писка «морзянки», непонятных передач на чужих языках, каких-то радиотелефонных разговоров и душераздирающих звуков всевозможных джазов вдруг прорвался привычный голос Юрия Левитана, сообщавшего, что в Москве сегодня жаркий день. В целях экономии питания рации установили ежедневный радиочас, во время которого узнавали последние известия и даже ухитрялись слушать музыкальные передачи и репортажи Николая Озерова о футбольных матчах.

Только одну неделю мы прожили на станции все вместе. За это время Троицкий, Корякин и Михалёв успели выполнить намеченную программу исследований на плато. Теперь им предстояло отправиться в новый поход: сначала спуститься по леднику Норденшельда на побережье Ис-фьорда, а затем заняться изучением следов древнего оледенения на острове. После окончания этих работ наши товарищи должны были вновь вернуться на станцию, что-бы провести повторные маршрутные наблюдения на ледниковом плато Ломоносова и помочь мне в проходке глубокого шурфа.

Сани-нарты, сделанные Володей Михалёвым, утонули в снегу: необходимый груз продолжал расти, утяжеляя хрупкое сооружение. Укладкой деловито руководил Володя Корякин.

— Слушай, Володя, — обратился к нему Маркин. — А вы свой возок с места-то сдвинете? Больно он громоздкий!

За Корякина ответил Троицкий:

— Вы нам только помогите дотащить нарты до ближайшего перевала, а дальше они должны под гору сами ехать, только удерживай, чтобы не убежали.

Итак, все мы впятером становимся на время ледниковыми бурлаками. Впрягаемся в нарты, на которых груза, по оценке Корякина, до 300 килограммов. Пытаемся идти на лыжах, но из этого ничего не получается: постромки, связывающие нас с санями, держат нас словно якоря. Глубокий снег, насыщенный талой водой, мешает очень сильно. Ноги непрерывно проваливаются до колена, а полозья зарываются настолько, что перед нартами образуется настоящий снежный вал, который мы вынуждены тащить против своего желания. На наше счастье, резкий ветер дует не в лицо, а вспину.

— С таким тормозищем будем пахать целые сутки, — ворчит Михалёв. — Ладно бы имели силу бульдозера!

— Скоро должен начаться спуск, — успокаивает нас Троицкий, уже ходивший по этому маршруту.

Через каждые несколько метров тяжёлого пути слышится зычная корякинская команда: «Раз-два, взяли, ещё взяли! Раз-два, сама пошла!» Правда, нарты от этого сами не идут. Трудно, но небезнадёжно. Новое очередное усилие ледниковых бурлаков — и отвоевывается ещё 20, ещё 50, ещё 100 метров. Частые недолгие остановки-передышки сменяются отчаянной борьбой за эти метры.

— Ничего себе спуск, Леонид Сергеевич! — в шутку замечаю я Троицкому во время краткого отдыха.

Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение.

Прошло совсем немного времени, как стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под неё недавно выпавший рыхлый снег. К позёмке, шипевшей у самых ног тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась ещё и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание…

Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперёд. Правее остаётся цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому называемых Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина нунатака Эхо. Где-то здесь группа Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.

Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Поэтому принимаем решение вернуться на станцию и там переждать этот ураган.

Назад идём по еле видимым следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо ещё, что не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьём Корякину и Михалёву, возглавляющим группу, все же Удаётся обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всех с базовым лагерем, а значит, с домашним теплом, жилищем, едой…

Часа через два вдали показалась совсем маленькая чёрная точка, затем другая, третья… Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция! Становится очень приятно, настроение у всех улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного — километров пятнадцать, а кажется, что не меньше ста! Теперь первое дело — растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий чёрный кофе, жадно поглощаемый минут через пятнадцать, настраивают усталых, измотанных людей на длинные разговоры.

На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоём со Славой Маркиным.