Блаженная (СИ) - Ворон Белла

Мне казалось, что не я приближаюсь к дому, а он плывет ко мне, как темный корабль. Летучий Голландец, где команда превратилась в призраков.

Я уже могу рассмотреть бревенчатое сердце дома, вокруг которого выросли круглые башенки, терраса, второй этаж, мансарда и мезонин.

Прежде чем начать перестраивать дом, дедушка сделал макет — миниатюрный проект будущего дома. Потом он переделал его в лампу — я помню как уютно вспыхивали в нем крохотные окошки по вечерам.

Чем ближе я подходила к дому, тем сильнее меня к нему тянуло. И вместе с тем отталкивало, будто я пытаюсь проникнуть на чужую территорию.

Я поднялась на резное крыльцо, погладила дверь со знакомыми трещинками, сучками и несчетными слоями облупившийся краски. И только сейчас вспомнила о ключе, который остался дома, в Питере. О чем я только думала, когда отцепляла его от связки?

Почти без надежды я провела рукой по выступу над дверью — бабушка, как мне смутно помнится, хранила там запасной ключ. Возможно, где-то в глубине души я надеялась, что не найду его там и с чистой совестью отправлюсь домой. Но он лежал там, среди пыли, березовой шелухи и прочего мусора, который не убирает за собой время.

Щелкнул замок, и я, словно в воду, окунулась в запах, знакомый с детства. Дерево, бумага, пыль, травы, клубничное варенье, мел, чернила, скипидар, печная зола, скатерти, переложенные лавандой, прорастающие семена укропа, краска, крем для рук — каждое поколение оставило свою травинку в этом букете.

Не включая верхнего света, я подошла к окну. На широком подоконнике за диваном стояла та самая лампа-дом. Нащупала выключатель — к моему изумлению все работало, вспыхнули крошечные окошки. Миниатюрный дом проснулся, это должно быть сигналом для большого. Я прошла по комнате, включая настенные светильники. Теперь можно осмотреться.

Мне тоже нужно время, чтобы вспомнить дом и признать в нем своего. В последний раз я была здесь год назад, но тогда дом был не дом и я была не я.

Родовое гнездо… Я знаю о нем немного. Когда-то он был частью усадьбы.

К концу девятнадцатого века дела у Каргопольских шли неважно, имение заложили, но этим дела было не поправить, и усадьбу начали продавать по частям. Одну из частей приобрел купец Редькин, по слухам, бывший крепостной Каргопольских. И рубленый, одноэтажный дом, длинный как вагон, с каменным фундаментом и широкими окнами, превратился в школу, для ребятишек из деревеньки Воронино.

В этой школе обучалась грамоте моя прабабушка, потом, уже после 1917 года работала в ней учительницей и жила там же, в небольшой комнатке. И мою новорожденную бабушку принесли в этот дом. Потом деревенька Воронино превратилась в городок, там построили новую школу, а старая закрылась. Но моя семья продолжала в ней жить. В этом самом длинном как вагон одноэтажном доме.

А потом в Воронине появился юноша со странной фамилией Блаженный. Студент Академии художеств, он приехал из Питера на лето и искал комнату, где ему позволят вонять растворителем. Он нашел эту комнату здесь, в этом самом доме. А еще он нашел мою девятнадцатилетнюю бабушку. “Пришел, увидел и пропал.” — говорил мой дед. Больше он не покидал этот дом.

А потом он стал театральным художником, начал хорошо зарабатывать и смог выкупить весь дом и землю, когда появилась такая возможность. И превратил бревенчатый вагон в сказочную избушку. К дому пристроились крылья, две башенки с витражными окнами по бокам, “ чтобы дом смотрел на все стороны” — цитировала бабушка деда, второй этаж, и очаровательный чердачок — обожаемое мною место, капитанский мостик, с которого я озирала окрестности.

Дом, построенный в начале прошлого века пережил многое. Революция, война… Он стойко выносил все, что выпадало ему на долю, так же как и его обитатели. И был вознагражден — получил новый облик, сказочный, неповторимый. Комната, в которой я сейчас стою и набираюсь храбрости — как раз та самая комната, с которой все началось.

Она осталась почти такой же, какой была — бревенчатые стены, огромная печь в углу, настоящая русская печь, когда-то беленая, а потом обложенная изразцовой плиткой, которую собственноручно изготовил мой дед. Русалки, птица Сирин, баба-Яга в ступе с помелом и прочие анчутки — они были друзьями моего детства. Когда бабушка топила печь, я устраивалась рядом. Мне казалось, что диковинные создания на разноцветных изразцах просыпаются и начинают жить своей жизнью.

Рядом стоит чудовищных размеров старинный сундук. Его роспись вдохновляла деда на изразцы.

Потертый кожаный диван приехал сюда из питерской коммуналки деда — единственная вещь, которую он привез с собой. “Краски и диван — вот и все его приданое.” — смеясь, рассказывала бабушка. Рядом с диваном возле стены стоит здоровенный шкаф, ровесник дома. Когда-то это был посудный шкаф, но дед переделал его в книжный. Он богато изукрашен резьбой, протирать пыль изо всех ее завитков было моей священной обязанностью. В шкафу царил идеальный порядок — не зря бабушка всю жизнь проработала в библиотеке. Каждой книге было отведено свое место, и горе нарушившиму этот священный, незыблемый порядок. Бабушка с грозой в голосе отправляла нарушителя восстанавливать статус-кво.

В этом шкафу целая полка была отведена для моих любимых книг. По вечерам я любила выбрать книжку и залечь на диване, попутно грызя яблоко или морковку.

Я присела на диван, закрыла глаза. Мне показалось, я чувствую аромат сырого дерева и слышу, как на пол шлепнулась мокрая тряпка.

Бабушка обожала скоблить дощатый пол.

— Тина, подними с пола свою книжку! — привычная с детства фраза так явственно прозвучала в ушах, что я инстинктивно скосила глаза на пол — куда я успела бросить книжку?

Я подхожу к шкафу, открываю застекленные дверцы. Когда-то шкаф запирался на ключ, но бабушка отменила этот порядок — книги нельзя запирать на ключ.

Книги расставлены аккуратно, протерта пыль — Наталья Павловна молодец. Нет ощущения, что этот дом стоит без хозяина. Но я чувствую — со шкафом что-то не так.

— Нет, не пихай, куда попало! — слышится мне, — Сказки на второй полке слева!

Точно… Сказки слева, приключения справа, посередине классика. Ну конечно! Книги не на своих местах. Сказки распиханы по разным полкам, перемешаны с другими книгами. Кулинарные книги, биографии художников, книги о целебных травах рядом с романами… Диккенс рядом с Зощенко… Бабушка содрогнулась бы ужаса.

Кто-то переставил книги. Но чтобы все так перемешать, надо сначала вывалить из шкафа его содержимое. Но зачем и кому это могло быть нужно?

Пробегая глазами по рядам книг, я узнала зеленый корешок бабушкиного альбома с фотографиями. Я помню эти фотографии наизусть, я тысячу раз листала альбом и каждый раз мне было интересно, будто перечитываешь любимые сказки.

Вот бабушка и дед — молодые, красивые, счастливые. Незнакомые мне люди — родственники деда. Моя взрослая мама. Папа со мной на ручках.

А вот я. В клетчатой рубашке и штанах с драными коленками. Я помню, я порвала их, когда пробиралась в усадьбу. Это случилось буквально накануне того дня, когда… Стена в моей голове. Я натыкаюсь на нее снова и снова..

Я помню, как когда-то давным-давно, в детстве, я пыталась пробить эту стену. И ничего не получалось. Это было мучительно — я до боли, до обмороков напрягала голову. А потом перестала. Бессмысленно. И может быть опасно. Иногда мне кажется, что за этой стеной бездонная, темная яма, и, даже если я пробью стену, то рухну в эту яму и мне не будет спасения.

Я захлопнула альбом, втиснула на полку и заметила еще один знакомый корешок.

О боже… Этот альбом… Бабушка называла его “другой альбом”. Обтянутый выцветшим бирюзовым бархатом, потемневший от времени и истертый многочисленными руками, листавшими его.

Я села на диван, альбом положила на колени. Я помню вытертый бархат под пальцами. Я помню звук, с которым расстегиваются латунные замки. Я помню плотную муаровую бумагу с ржавыми разводами. Я помню эти темные от времени, черно-белые фотографии в прорезных окошках с золотистыми рамками и виньетками.