Иудейские древности. Иудейская война (сборник) - Иосиф Флавий

4. Женщина из-за Иордана, по имени Мария, дочь Елеазара из деревни Бет-Эзоб (что означает дом иссопа), славившаяся своим происхождением и богатством, бежала оттуда в числе прочих в Иерусалим, где она вместе с другими переносила осаду. Богатство, которое она, бежав из Переи, привезла с собою в Иерусалим, давно уже было разграблено тиранами; сохранившиеся еще у нее драгоценности, а также съестные припасы, какие только можно было отыскать, расхищали солдаты, вторгавшиеся каждый день в ее дом. Крайнее ожесточение овладело женщиной. Часто она старалась раздразнить против себя разбойников ругательствами и проклятиями. Но когда никто ни со злости, ни из жалости не хотел убить ее, а она сама устала уже приискивать пищу только для других, тем более теперь, когда и все поиски были напрасны, ее начал томить беспощадный голод, проникавший до мозга костей; но еще сильнее голода возгорелся в ней гнев. Тогда она, отдавшись всецело поедавшему ее чувству злобы и голода, решилась на противоестественное – схватила своего грудного младенца и сказала: «Несчастный малютка! Среди войны, голода и мятежа для кого вскормлю тебя? У римлян, если даже они нам подарят жизнь, нас ожидает рабство, еще до рабства наступил уже голод, а мятежники страшнее их обоих. Так будь же пищей для меня, мстительным духом для мятежников и мифом – которого одного недостает еще несчастью иудеев – для живущих!» С этими словами она умертвила своего сына, изжарила его и съела одну половину; другую половину она прикрыла и оставила. Не пришлось долго ожидать, как перед нею стояли уже мятежники, которые, как только почуяли запах гнусного жаркого, сейчас же стали грозить ей смертью, если она не выдаст приготовленного ею. «Я сберегла для вас еще приличную порцию», – сказала она и открыла остаток ребенка. Дрожь и ужас прошел по их телу, и они стали перед этим зрелищем, как пораженные. Она продолжала: «Это мое родное дитя, и это дело моих рук. Ешьте, ибо и я ела. Не будьте мягче женщины и сердобольнее матери. Что вы совеститесь? Вам страшно за мою жертву? Хорошо же, я сама доем остальное, как съела и первую половину!» В страхе и трепете разбойники удалились. Этого было для них уже чересчур много; этот обед они, хотя и неохотно, предоставили матери. Весть об этом вопиющем деле тотчас распространилась по всему городу. Каждый содрогался, когда представлял его себе перед глазами, точно он сам совершал его. Голодавшие отныне жаждали только смерти и завидовали счастливой доле ушедших уже в вечность, которые не видывали и не слыхивали такого несчастья. 5. Случай этот быстро сделался известным также и среди римлян. Многие отказывались ему верить, другие почувствовали сострадание, но большинство воспылало еще большей ненавистью к народу. Тит и по этому поводу принес свое оправдание перед Богом и сказал: «Мир, религиозную свободу и прощение за все их поступки я предлагал иудеям; но они избрали себе вместо единения раздоры, вместо мира войну, вместо довольствия и благоденствия голод; они собственными руками начали поджигать святилище, которое мы хотели сохранить, и они же являются виновниками употребления такой пищи. Но я прикрою теперь позор пожирания своих детей развалинами их столицы. Да не светит впредь солнце над городом, в котором матери питаются таким образом. Такой пищи более уже достойны отцы, которые и после подобного несчастья все еще стоят под оружием». Говоря таким образом, Тит внутренне был убежден, что эти люди дошли уже до полнейшего отчаяния и, испытавши все, уже более не способны одуматься; вот если бы они еще не пережили всего этого, тогда можно было бы еще надеяться на перемену их образа мыслей.

Глава четвертая

По окончании валов, когда и действие таранов оказалось безуспешным, Тит приказал поджечь ворота; вскоре после этого против его воли был подожжен также и Храм

1. Когда оба легиона окончили валы в 8-й день месяца лаоса, Тит приказал привезти тараны и направить их на западную галерею внутреннего храмового двора. Еще раньше против этой стены работал шесть дней не переставая сильнейший таран, но без всякого успеха; также неудачны были попытки других стенобитных орудий. Мощные по своей величине и сочленению камни ничему не поддавались. Но другие в то же время подкапывали основание северных ворот и после долгих усилий выломали передние камни; однако сами ворота, поддерживаемые внутренними камнями, устояли. Тогда римляне отчаялись в успешности машин и рычагов и установили лестницы на галерею. Иудеи не мешали им в этом, но как только те взбирались уже на верх, они нападали на них, многих сбрасывали со стены, а других убивали в схватке; многие были заколоты в тот момент, когда они оставляли уже лестницы, но не успели прикрыться щитами; некоторые лестницы, как только они наполнялись вооруженными, были опрокинуты сверху иудеями. Последние, впрочем, и сами тоже теряли много людей. Знаменоносцы, которые хотели водрузить на верху знамена, сражались за них на жизнь и на смерть, так как потеря их считается величайшим позором; однако иудеи овладели знаменами и избили, наконец, всех, взлезших на верх. Тогда остальные, устрашенные участью погибших, отступили. Римляне все без исключения, совершив какие-либо подвиги, пали; из среды же мятежников храбрейшими показали себя те самые, которые выдвигались и в предыдущих сражениях, и кроме них еще Елеазар, племянник тирана Симона. Когда Тит убедился, что пощада чужих святынь ведет к ущербу и гибели его солдат, он отдал приказ поджечь ворота.

2. В то именно время к нему перешли Анан из Еммауса, кровожаднейший из соратников Симона, и Архелай, сын Магадата. Они надеялись на милость ввиду того, что оставили иудеев в тот момент, когда победа была на их стороне. Эта уловка только возмутила Тита, и так как он узнал еще об их жестокостях против иудеев, то он с большой охотой отдал бы их на казнь. «Только нужда, – сказал он, – пригнала их сюда, но отнюдь не добровольное решение; помимо того не достойны пощады люди, бежавшие из родного города после того, как сами предали его огню». Тем не менее он смирил свой гнев ради раньше данного им раз слова и отпустил их обоих, не поставив их, однако, в одинаковое положение с остальными перебежчиками. Тем временем солдаты подожгли уже ворота; расплавившееся повсюду серебро открыло пламени доступ к деревянным балкам, откуда огонь, разгоревшись с удвоенной силой, охватил галереи. Когда иудеи увидели пробивавшиеся кругом огненные языки, они сразу лишились и телесной силы, и бодрости духа; в ужасе никто не тронулся с места, никто не пытался сопротивляться или тушить – как остолбеневшие, они все стояли и только смотрели. И все-таки, как ни велико было удручающее действие этого пожара, они не пытались переменой своего образа мыслей спасти все остальное, но еще больше ожесточились против римлян, как будто горел уже Храм. Весь тот день и следовавшую за ним ночь бушевал огонь, так как римляне не могли поджечь все галереи сразу, а только каждую порознь.

3. На следующий день Тит приказал одной части войска потушить пожар и очистить место у ворот, чтобы открыть свободный доступ легионам. Вслед за этим он созвал к себе начальников; к нему собрались шесть важнейших из них, а именно: Тиберий Александр, начальник всей армии, Секст Цереалий, начальник пятого легиона, Ларций Лепид, начальник десятого, Тит Фригий, начальник пятнадцатого, кроме того Фронтон Этерний, префект обоих легионов, прибывших из Александрии, и Марк Антоний Юлиан, правитель Иудеи, да еще другие правители и военные трибуны. Со всеми ими он держал совет о том, как поступить с Храмом. Одни советовали поступить с ним по всей строгости военных законов, ибо до тех пор, пока Храм, этот сборный пункт всех иудеев, будет стоять, последние никогда не перестанут замышлять о мятежах. Другие полагали так: «Если иудеи очистят его и никто не подымет меча для его обороны, тогда он должен быть пощажен; если же они с высоты Храма будут сопротивляться, его нужно сжечь, ибо тогда он перестает быть храмом, а только крепостью, и ответственность за разрушение святыни падет тогда не на римлян, а на тех, которые принудят их к этому». Но Тит сказал: «Если даже они будут сопротивляться с высоты Храма, то и тогда не следует вымещать злобу против людей на безжизненных предметах и ни в каком случае не следует сжечь такое величественное здание; ибо разрушение его будет потерей для римлян, равно как и наоборот, если Храм уцелеет, он будет служить украшением империи». Фронтон, Александр и Цереалий с видимым удовольствием присоединились к его мнению[1254]. После этого Тит распустил собрание и приказал командирам дать отдых войску для того, чтобы они с обновленными силами могли бороться в следующем сражении; только одному отборному отряду, составленному из когорт, он приказал проложить дорогу через развалины и тушить огонь.

4. В тот день иудеи, изнуренные телом и подавленные духом, воздержались от нападения; но уже на следующий день они вновь собрали свои боевые силы и с обновленным мужеством во втором часу через восточные ворота сделали вылазку против караулов наружного храмового двора. Последние, образуя впереди себя из щитов одну непроницаемую стену, упорно сопротивлялись. Тем не менее можно было предвидеть, что они не выдержат натиска, так как нападавшие превосходили их числом и бешеной отвагой. Тогда Тит, наблюдавший за всем с Антонии, поспешил предупредить неблагоприятный поворот сражения и прибыл к ним на помощь с отборным отрядом конницы. Этого удара иудеи не вынесли: как только пали воины первого ряда, рассеялась большая часть остальных. Однако, как только римляне отступили, они опять обернулись и напали на их тыл; но и римляне повернули свой фронт и опять принудили их к бегству. В пятом часу дня иудеи были, наконец, преодолены и заперты во внутреннем храме.