Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

— Все так. Однако не забывайте, что следствие, благодаря Анюте, делало акцент не на четыре часа дня, а на ночное время.

— Но Гоги дал показания и насчет среды: с девяти утра и до шести вечера, до звонка Анюты, мы занимались его портретом… ну, разумеется, с перерывами… обедать ходили и тому подобное. Но не разлучались. Он давал показания уже в Тбилиси, оттуда прислали соответствующие документы.

— Ну вот. Убийца вашего Гоги и в глаза не видел, очных ставок с ним не проводилось. Речь на следствии в основном шла о ночи со среды на четверг, а что вы там делали днем… Могли же вы просто приехать в гости к сестрам?

— Конечно. Я и Павлу с Любой обещал.

— Тем более. Приехали и кое-что увидели.

— И сразу сбежал? И потом молчал?

— Струсили, — я вздохнул, вспомнив Петю.

Дмитрий Алексеевич усмехнулся:

— Струсил, испугался, скрыл, сбежал… Черт знает что такое! И тем не менее придется довести эту роль до конца. Я прикрою вашего тайного свидетеля, я сам им стану — наживкой или приманкой? — на нее мы и поймаем убийцу. Разрабатывайте план ловушки. Не имеющих алиби у нас двое, так? Вертер и Борис…

— Почему только двое?

— Ну, в тот четверг…

— В тот четверг, кроме нас с вами, на даче присутствовали еще Николай Ильич и Анюта.

— Иван Арсеньевич, вы в своем уме? Анюта!

— Хорошо, будем джентльменами. Хотя у нее нет алиби на самое горячее время — с двух до шести.

— Она не стала бы красть портрет, который ей принадлежит, а у меня хранился только временно!

— Кража портрета похожа на демонстрацию.

— Иван Арсеньевич, я вообще отказываюсь впутывать Анюту в это дело! Она свое заплатила и слишком дорогой ценой.

— Ладно, будем беречь Анюту. А вот ваш приятель не смог припомнить, чем занимался в ту роковую неделю…

— Ника бесподобен! И куда он лезет…

— Однако факты, Дмитрий Алексеевич, факты. Второго февраля он видел Марусю в роли Наташи Ростовой, она заинтересовала его до такой степени, что он загорелся вдруг отшлифовать этот алмаз и даже ездил на ваши сеансы. В ту же весну он развелся с женой. У него есть автомобиль. Цветущий мужчина вдруг перенапрягся и чуть не заработал инфаркт, причем именно в тот понедельник, когда вы обнаружили Павла Матвеевича в погребе. И, едва придя в себя, он тут же звонит вам и узнает последние новости о Черкасских. Он сумел остаться в стороне. Но вот спустя три года вы вновь ворошите старое — и Ника тут как тут. В эту пятницу, когда пропала картина, вы с ним поднимались в мастерскую?

— Поднимались, но…

— Он имел возможность ее вынести?

— Ну, вообще-то я отлучался за сигаретами.

— А после этого «Любовь вечерняя» оставалась на месте?

— Я не обратил внимания. Мы сразу ушли. Но такой риск, при мне…

— А, в случае чего отделался бы шуткой — он человек находчивый. У него была с собой черная сумка?

— Да… была.

— Скажите, он имел обыкновение дарить своим женам драгоценности?

— Да, вроде бы… Да, дарил… Юлии серьги подарил. Но все это ерунда, вы подтасовываете. Все эти факты вы узнали от него самого, он ничего не скрывает!

— Ваш приятель, повторяю, находчив и неглуп и знает, как опасно скрывать то, что легко проверить. Развод с женой, история болезни, машина, сеансы…

— Иван Арсеньевич, да вы что — серьезно?

— Пока несерьезно, но смотрите: как бы в нашу ловушку не попался ваш друг!

— Если так, — художник нахмурился, — туда ему и дорога. Но я не верю. Он великий жизнелюб, такие до крайности не доходят. И вообще, о чем мы спорим, когда у нас есть мальчик, который околачивается на даче во время убийства?

— Такие, как Вертер, тем более до крайностей не доходят.

— Согласен. А Ленинград? А испуг? Что-то тут не то. Или он и есть ваш тайный свидетель?

— Вы думаете, что у Пети хватило бы духу рассматривать в подробностях браслет на руке убитой? Или я от него узнал о ваших отношениях с Люлю?

— Да, сдаюсь. Он не свидетель. А вдруг он все-таки убийца?

— Дмитрий Алексеевич, я уже тут провел один маленький эксперимент, у меня тоже кое-что пропало. Так вот, эксперимент этот исключил Петю из числа подозреваемых… а также вас.

— Благодарю. Итак, последний — Борис?

— Да, последний… Ваш Ника подозрителен мне тем, что у него есть машина, а Борис, напротив, — тем, что у него ее нет.

— Что вы этим хотите сказать?

— На машине легко вывезти труп, который пока не найден даже ученой собакой.

— Так вот почему вы интересовались ключами от моей машины!

— Да. А что касается математика, то он истратил свои, так сказать, машинные сбережения не по назначению. И не признается на что.

— То есть, вы полагаете — на браслет?

— Он любит деньги, золото и понимает толк в драгоценностях. Впрочем, тут много еще неясного. Как, по-вашему, он способен на убийство?

— А, я не знаток… не знаю. Как будто железный человек, жесткость, сила, упорство, но… чрезмерное самолюбие частенько прикрывает бесхарактерность, всевозможные комплексы… Я несколько раз ему звонил после случившегося, но он не пожелал со мной встречаться. Я хотел узнать, о чем же они все-таки разговаривали с Павлом тогда в прихожей.

— Это до сих пор вопрос довольно темный.

— После разговора Павел вернулся сам не свой. Он и так-то держался из последних сил, а тут сдал совсем.

— Что значит «сдал совсем»? Вы увидели перед собой сумасшедшего?

— Иван Арсеньевич, я не врач.

— Но вы художник — замечаете и помните каждую деталь. Что именно свидетельствовало о его безумии?

— Понимаете, образ Павла потом… в погребе… как бы заслонил все, наложился на мои впечатления. Я попробую… Вот он появился в дверях, прошел по комнате, движения быстрые, энергичные, его движения. Секунд пять постоял у стола и сел на свое место. Все бы ничего, но вот лицо… — Дмитрий Алексеевич закурил, присел на полуразрушенную кладбищенскую ограду; я пристроился сбоку. — Я вспоминаю лицо… очень бледное, глаза ускользающие, словно ничего не видят… Вдруг говорит: «Пойду пройдусь». Я предложил: «Я с тобой», и начал подниматься, и тут меня остановил его взгляд: в глазах стоял ужас… — Дмитрий Алексеевич задумался. — Знаете, вы, наверное, правы… это был, если можно так выразиться, осмысленный ужас… И все же, если он тогда с ума еще и не сошел, то несомненно к этому шел. Но ответил категорично и резко: «Если ты пойдешь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться». Нет, это был еще Павел, вот в погребе был уже другой.

— Борис утверждает, что Павел Матвеевич лишился рассудка еще в прихожей.

— Как тут грань провести?.. Вот, пожалуй, наиболее точное мое ощущение: человек, собравший последние силы, чтобы противостоять безумию.

— А может быть, человек, собравший последние силы на чрезвычайное какое-то дело, например, на поездку в Отраду?

— Но именно это и свидетельствует о безумии. Почему Отрада? Я ждал его до пяти утра, я бы начал поиски раньше, но не мог оставить Анюту: она была в шоке. Но куда бы я поехал? Конечно, на кладбище, я был уверен… его любовь к жене…

— Кладбище далеко от квартиры Черкасских?

— Минут двадцать на автобусе, час, наверное, пешком. Это уже совсем окраина.

— А вы не подумали, что Павел Матвеевич мог отправиться следом за Борисом?

— Подумал, но, к сожалению, гораздо позже. Тогда я сам был оглушен, мне не пришло в голову позвонить Борису и проверить, дома ли он.

— Он вернулся домой утром.

— Утром? Где он был?

— Мне неизвестно.

— И вы думаете, что Павел поехал за Борисом в Отраду?.. Господи! Ну ладно, друг мой бедный с ума сошел — но что на даче делать его зятю?

— В понедельник должно было начаться следствие. Допустим, он хотел успеть уничтожить кое-какие следы.

— Да не было там никаких следов! Анюта смотрела, я, Павел…

— Он не закончил осмотр погреба. Да и что вы все могли знать о следах, например, о наличии или отсутствии отпечатков пальцев? К началу следствия следов на подоконнике действительно не было, а до этого?.. Да, вот тут возникает вопрос: как вы все провели дни перед похоронами — пятницу, субботу и первую половину воскресенья? Мог ли в эти дни Борис съездить в Отраду?