Неизвестная «Черная книга» - Илья Альтман

После этого Анна Моргулис в течение полутора лет жила под фальшивым паспортом, купленным за меховое пальто, одеяло и платье в рабочем районе – Молдаванке, центре одесской партизанской деятельности.

«Многие русские подозревали или знали, что я еврейка, – сказала она, – но никто меня не выдал. Таким образом я уцелела».

Но тысячи не уцелели. Я говорил с нею о судьбе других евреев. Данные до сих пор неясны. Но уже известно, что все раввины, даже больные, дряхлые старики, почти умирающие, были специально разысканы и расстреляны, а синагоги разрушены. Слободские евреи были вывезены на замерзший лиман, находящийся поблизости (соляное озеро), лед под ними проломился, и несчастные утонули.

Когда румыны захватили Одессу, там, по определению Анны Моргулис, было сто тридцать пять тысяч евреев[119]. Теперь, как она полагает, там – только несколько сотен. Тем не менее общая сумма неизвестна, и число спасшихся, быть может, выше, потому что некоторые живут под чужими паспортами; другие находятся в катакомбах, некоторые все еще находятся в окрестных деревнях.

Возможно ли будет дать полное описание всего того, что произошло с одесскими евреями, – сомнительно. Некоторые люди попросту исчезли. Та же Гиселевич, с которой я говорил, сообщила мне, что ее сестра – доктор Полина Арнольдовна Гиселевич с ее трехмесячным мальчиком – была уведена жандармами и с тех пор о ней больше ничего не слышно. Гражданка Гиселевич также не знает о своих двух тетях, о дяде и о семнадцатилетней кузине – все они исчезли.

Наша беседа подходила к концу. Я быстро писал свои заметки, повернув свое лицо так, чтобы не выдать своих чувств, когда я слушал этот ужасный человеческий документ.

Я не знала, что прожив пятьдесят лет… можно дожить до такого дня, когда начинаешь бояться малейшего звука, шагов на улице, самого легкого стука в дверь, когда ты испытываешь смертельный страх. И ужаснее всего то, что люди, которых ты знал всю жизнь, отворачиваются от тебя, как от чужого, как от врага, от парии, как от низшего существа.

До войны мы не могли себе представить, что нечто такое могло случиться. Теперь мы знаем. И когда пришла Красная Армия, когда прошел первый момент изумления и неверия и я увидела дорогую, любимую форму, пилотки, знамена, я выскочила на улицу и стала обнимать первого попавшегося мне красноармейца. Мне хотелось опуститься перед ним на колени: целовать его ноги, плакать, кричать.

И единственно, чего мне хочется, это отдать все, что во мне только осталось, моей дорогой Родине.

Что можно добавить к этому?

[Не позднее середины апреля 1944 г.] Записал Р. А. Дэвис[120] Пер. – М. Брегман

Отомсти за моих детей

Письмо Татьяны Рекочинской брату Абраму в действующую армию

[121]

Здравствуй, дорогой, любимый и родной брат Абраша!

Сколько я ждала такого момента, чтобы получить от тебя весточку, что ты жив. Я пришла в Одессу 25 апреля 1944 года – в тот самый день, когда жильцы нашего дома получили твое письмо. Представь себе, что на сегодняшний день единственное родное у меня – только ты.

Когда захватчики заняли город, меня с двумя детьми в лютую морозную зиму выгнали из квартиры и отправили этапом за сто шестьдесят километров от Одессы, к Бугу. Там было место расправы в селе Богдановка[122]. Мое грудное дитя, девочка, по дороге умерла, мальчика вместе с другими детьми этапа расстреляли. Когда дошла очередь расправы со мной, прекратили расстрел.

Устроили лагерь смерти, где люди гибли, как мухи, от холода, голода, нечистот. Лежали вместе с трупами, и все, что может быть кошмарное, было в этом лагере. Два раза я бежала из лагеря, по селам, делала людям всевозможные работы, и люди кормили. Но каждый раз жандармы ловили, били и отправляли опять в лагерь. Так продолжалось два с половиной года мучений, но надежда никогда не покидала меня в том, что наши родные нас освободят.

Теперь я пришла в родной город на мою прежнюю жилплощадь, где застала только голые стены и никого из родных. Наша Роза эвакуировалась в последние дни с коммунистами треста столовых. Еще около трех лет назад я имела привет от нее, что она благополучно прибыла в порт Туапсе и Новороссийск. О дальнейшей ее судьбе я не знаю. О нашей Сарре я ничего не знаю. О Поле я тоже ничего не знаю. Муж мой, Боря Стратиевский, уже три года на фронте, жив или нет – не знаю, пока письма от него нет.

Я пока нигде не работаю. Производства разрушены, но ведутся восстановительные работы.

Дорогой брат, пиши о себе, не ранен ли ты? Где твоя семья? Умоляю тебя, как родного, отомсти за моих детей, за все зверства, что с нами делали без всякой пощады.

Пиши, родной. Твои письма будут облегчать мою жизнь.

Целую крепко.

Таня Рекочинская Адрес мой тот же самый: Лазарева 37, кв. 1. Пиши. [1944]

Из жизни в фашистском плену

Воспоминания и стихи школьника Льва Рожецкого

[123]

Дорогой т. Эренбург!

Ваше письмо получил, за что очень благодарен. Находясь в фашистском плену, я написал много материалов. Еще весной летчик-майор т. Файнерман взял у меня поэму «В изгнании» и лично передал сыну т. Маршака. В нескольких письмах он писал мне, что ответа от т. Маршака не получил. В Одессу приезжала актриса т. Ванштейн (ее адрес: Болотная, 12, кв. 1а). Она также взяла экземпляр моей поэмы. Прошло уже немало времени, никакого ответа нет.

По Вашей просьбе я написал несколько очерков о всем пережитом. Там, наверное, немало синтаксических и других ошибок. Просмотрите. Я очень бы хотел Вам послать поэму, так как она дает более широкое представление, но у меня остался только один черновик… Если Вас заинтересует моя поэма «В изгнании» – возьмите ее у т. Маршака. Она, правда, в необработанном виде, но написана сильно и ярко.

Жду Вашего ответа. Искренне Ваш Лев Рожецкий 16/VIII–44 г. Одесса

Два года были мы окутаны цепями,Два года враг топтал родную сторону,Два года были мы презренными рабами,Узнали хорошо, что значит жить в плену!В кровавой тьме убийств и подлостей злодеяО нет, я своего оружья не бросал,Я подбодрял сердца поэзией своею,Страдания людей правдиво описал.Настал желанный час свободы и расплаты,Запомнит мир его на тысячи годов!И грянули, как гром, советские солдаты,И покатился фриц «отважный» без штанов…Боролся наш народ, свободой вдохновленный,И нам ее принес наш воин-исполин.О, как легко звучит мой голос возрожденный:Я – вольный человек! Я – юный гражданин!Борьбы и испытаний путь прошли мы длинный,За братьев и сестер должны мы отомстить!«Бей мерзких палачей» – гремит наш клич единый,И я готов перо винтовкой заменить.За группу стариков и за детей сожженных,За девушек и жен поруганную честь,За слезы матерей, печалью удрученных, –Врагу – святая месть!

4/IV–44 г.

Очерки из жизни в фашистском плену

Я с ранних лет увлекаюсь литературой, пишу стихи и работаю над собой. За два года до войны, когда мне не было еще 11 лет, я читал на республиканской олимпиаде в Киеве написанную мною былину о Сталине и был премирован. Началась война. Эвакуироваться мы не смогли и остались в Одессе: я, мать и семилетний братишка.

После жаркого сраженья,Битвы исполинскойМы оставили ОдессуГадине румынской.Так орлица покидаетСвоего ребенка,Чтоб потом с орлом могучимВыручить орленка.

(Из моей поэмы)

16 октября вошли румыны, а 22 октября начался кровавый террор.

День террора…Реки крови…Тысячи казненных.Это было новосельеПалачей зловонных.

(Из поэмы)

После этого кровавые и страшные события не прекращались ни на минуту. Вскоре был приказ: «Всем лицам еврейского происхождения явиться на регистрацию в село Дальник. Укрывающиеся, а также укрыватели будут преданы смертной казни». В другом приказе разъяснялось, что лицами еврейского происхождения являются также крещеные евреи, даже если отец и дед были крещеными. Десятки тысяч советских граждан погнали на «регистрацию» в село Дальник (несколько километров от Одессы).