Антикиллер-2 - Данил Корецкий

– Правильные девчонки, – ответила она. – И пацаны деловые.

– Ну ладно... Маркиза как будто потеряла интерес к происходящему.

– С ментами по воле гужевалась? – спросила Лупоглазка.

Зойка испуганно закрутила головой.

– Предъявы к тебе у кого-нибудь есть? – пробасила «Олег Иванович».

– Нет...

– В «хате» тебя не парафинили? – с кривой усмешкой поинтересовалась Лупоглазка.

– Нет...

«Проверка на вшивость» обещала благополучный конец. Интерес к действу начал угасать.

– А целка у тебя есть? – вдруг спросила Маркиза, и «Олег Иванович» насторожилась.

Зойка покраснела.

«Нет! Говори – нет!» – заподозрив неладное, мысленно подсказывала Светка. Главное сейчас проскочить, потом проткнешь ее тихонько, никто и не узнает... Но новенькая совета не услышала.

– Есть, – тихо произнесла она, совершив тем самым главную свою ошибку. Послеотбойная тишина взорвалась яростными криками.

– Соска!

– Вафлерша!

– Помойная пасть!

Маркиза пнула Зойку в живот. Жало вцепилась в волосы, Лупоглазка изо всех сил молотила по спине.

– Паскуда! Минетчица! Параша!

«Олег Иванович» порылась в тумбочке и не торопясь извлекла столовую ложку.

Новенькую свалили на пол и пинали ногами. Она перекатывалась с боку на бок, поджав ноги к животу и закрыв голову руками. «Олег Иванович» внимательно осмотрела ложку, будто хирург проверял инструмент перед операцией.

– Разложите ее!

Новенькую повалили поперек кровати, задрали к голове юбку, сорвали грубые казенные трусы. Парализованная ужасом Зойка не сопротивлялась.

– Показывай свою поганую минжу!

«Олег Иванович» расставила белеющие в полумраке Зойкины ноги и подняла их кверху, как будто гинеколог смотрел пациентку на своем кресле. Глаза кобла лихорадочно блестели, на лице выступили капли пота. Маркиза внимательно наблюдала и чуть заметно улыбалась. В отряде наступила тишина, только в «шкурном» кутке оживленно шептались.

«Олег Иванович» нацелилась черенком ложки, зачем-то пощупала съежившуюся сухую плоть влажной рукой, сделала резкое движение. Зойка закричала, Жало туг же ударила ее по лицу, и крик оборвался. Кобел, сопя и причавкивая, долго возился ложкой во чреве новенькой. Маркиза внезапно громко расхохоталась:

– Ты чего, Олька, аборт ей делаешь? Здорово похоже...

Лупоглазка стащила через голову майку, расстегнула лифчик, обнажая дрябловатые груди. Вокруг сосков синели неровные буквы, образующие довольно традиционную надпись: «Только для Тебя». Неторопливо сбросив юбку, она сняла трусы и кокетливо повертела низко посаженным задом. Над лобком у Нельки красовалась еще одна надпись: «Добро пожаловать». Она получила свой трешник за злостное хулиганство, отличающееся особым цинизмом.

– Давно мне жопу не лизали! – объявила она и выразительно посмотрела на корчащуюся от боли Зойку. – Да и поссать хочется... Маркиза сбросила тапки и выставила ноги.

– Вначале пусть мне пятки оближет...

На пути в «чушки» Зойке предстояло выдержать много унизительных процедур, но вмешалось провидение – от двери послышался короткий свист и приглушенный крик:

– Атас, обход!

Все мгновенно разбежались, попадав на свои шконки. Свеча будто сама собой потухла, оставив предательский запах тлеющего фитиля. Его и унюхала Бомба – здоровенная, с трудом протиснувшаяся в дверь прапорщица со зверским выражением, навечно оттиснутом на всегда недовольном лице.

– Кто тут свечки жжет?! – гулко грохотнул гулкий утробный голос. – Куда смотрит актив? Где старшина, где СПП?

Активистки голоса не подавали. С самого начала «проверки на вшивость» они тщательно делали вид, что спят крепким и глубоким сном.

– Смотрите! – пригрозила инспектор по надзору. – Еще раз шебурхнетесь, пять очков с отряда сниму!

– Повезло тебе, мурловка! – зло прошипела Лупоглазка. – Ничего, завтра продолжим!

Но завтра Светка подошла к Жало и Маркизе, курившим у ветхой, покрашенной поверх ржавчины пожарной бочки.

– Слышьте, пацанки, я в эту новенькую влюбилась, – сразу заявила она.

– Хочу взять ее «половинкой». А то год без «семьи» отчалилась, надоело...

Надо отметить, что атмосфера в женских колониях имеет свою специфику. То, что мужик может отбывать срок, считается в столетиями репрессируемой России делом обычным. Залетел по малолетке, освободился, отслужил в армии, поступил работать, снова залетел, вышел, женился, родил ребенка, возможно, опять залетел... В некоторых социальных группах отсутствие судимости у мужика расценивается как исключение из общего правила. На то он и мужик, чтобы сидеть. Он мотает очередной срок, а жена справно шлет посылки да приезжает на длительные свиданки, привозя домашнюю снедь да собственную волосатку. Пока это ей не осточертевает, но терпение у баб долгое, только к четвертой, а то и пятой отсидке рецидивист становится холостяком.

К бабам такой терпимости не имеет ни общественное мнение, ни сами мужики. Если женщина попала в зону, это считается позором и для нее, и для семьи, отбывает срок она, как правило, разведенкой. Поэтому компенсирует одиночество здесь же, сходясь с товарками в горькой лесбийской любви. Женские семьи в зонах бывают покрепче, чем те, что на воле, а уж страсти в них кипят на свободе невиданные. Убийства из ревности, самоубийства из-за неразделенной любви, изощренная месть сопернице...

На зоне для малолеток эти процессы выглядят особенно обостренно. Компенсируя отчужденность от общества, несовершеннолетние зечки придумывают свой мир, в котором они кристально чисты и ни в чем не виноваты. Приговор оказывается или злонамеренной козней врагов, или печальным и запутанным недоразумением, или результатом принятой на себя чужой вины. Лишение невинности в их рассказах происходило на крахмальных простынях в шикарном отеле или спальном купе бешено летящего в ночь курьерского поезда, по безумной любви к ослепительному и благородному красавцу.

Любовь здесь возводится на пьедестал, одна из распространенных татуировок – иконизированный образ возлюбленного с надписью типа: «Да святится имя твое, Толик». Влюбленную не смущает, что Толик – полудебильный наркоман с двумя судимостями, постоянный клиент венерического диспансера, давно забывший о ее существовании. Влюбленной нужен не столько Толик, сколько она сама, отраженная в Толике. И письма, которые она пишет себе от его имени, поддерживают ее силы и надежду на освобождение. Лесбийская семья на малолетке процветает еще сильнее, чем на взросляке.

Поэтому просьба Светки имела основания для понимания, хотя и вызвала раздражение у Маркизы:

– Тебе чего, правильных девчонок мало? Хочешь с офоршмаченной связаться?

– Ее не форшмачили! – быстро сказала Светка. Это было очень важно, и она оказалась права: приход надзирательницы накануне спас Зойку от перевода в категорию «чушек». Формально она осталась чистой.

– И верно, – неожиданно поддержала ее Жало, хотя на эту «неожиданность» Светка и рассчитывала: она знала, что Валька Русакова завидует внешности Маркизы, а потому испытывает к ней глухую, тщательно скрываемую неприязнь. – «На вшивость» она проверилась нормально, а что целка, так сама объявилась!

– Как сама? А кто у нее спросил? – начала заводиться Маркиза.

– Ты спросила, она ответила! – отрезала Гусакова повышенным тоном. Лицо ее покраснело. Кроме авторитета, здесь многое решала грубая физическая сила. А выстоять против Гусаковой шансов у Людки не было.

Маркиза выдохнула дым Светке в лицо и расслабилась.

– Харэ. Не будем «опускать». Пусть живет правильной девчонкой.

Судьба Зойки была решена. К неудовольствию «шкур», она осталась в чистой части отряда, поселившись над шконкой Светки. По установившейся традиции «правильные пары» не занимались сексом прилюдно: с верхней кровати спускались простыни и заправлялись под матрац нижней, образовывая шатер, с трех сторон закрывающий происходящее. С четвертой стороны находилась стена. Так создавалась иллюзия уединенности. «Влюблешки» обычно не делились на «ковырялок» и «давалок», почти все были «взаимщицами», поочередно выполняя то мужскую, то женскую роль. На жаргоне это называлось «синтетика».

Шатер из простыней не обладал звукоизоляцией. Горячие девчонки кричали, визжали и плакали за непрочными полотняными стеночками, сотрясая двухъярусную шконку так, что весь отряд мог на слух воспринимать подробности процесса их соития. «Страдалки» отчаянно завидывали и, забравшись под одеяло, занимались мастурбацией. Но правила приличия при этом не нарушались.

На виду использовали только «шкур». «Олег Иванович» раздевалась догола, обнажая криво вытатуированный внизу живота мужской половой орган, явно преувеличенных размеров, и вразвалку направлялась в «шкурный» куток, держа в руке деревянного двойника своей татуировки. Добычей кобла и отрядных «ковырялок» становились «машки» или «чушки», «задрочками», понятное дело, брезговали. На очередную жертву «Олег Иванович» набрасывалась как зверь: рычала, стонала, кричала, остервенело молотя деревянным пестиком в живой ступе, которая зачастую не выдерживала такого обращения и заливалась кровью.