В другом мире: заметки 2014–2017 годов - Изабель Грав

устранения с биеннале Уитни картины Даны Шутц Open Casket («Открытый гроб», англ.; 2016) и даже больше – ее уничтожения, напоминает мне политические дебаты об идентичности 1990-х. Только идентичность, о которой говорится в настоящий момент, не множественна, а существенно ограничена цветом кожи, вот почему письмо несколько отличается от тогдашней дискуссии. Художница Кара Уолкер справедливо заметила в ответ на это письмо, что человека определяет не одна какая-то идентичность – расовая или половая – и что человеческую идентичность нельзя полностью перенести на картину. Можно представить много картин, никак не связанных с «идентичностью». Однако, возможно, Ханна Блэк отбросила в сторону подобные рассуждения, чтобы заявить о своем требовании и не дать свести всё к различным дебатам? Возможно, она смягчила бы свои требования, если бы тщательно разобралась с тем, о чем уже говорили до этого. Эмоционально я прекрасно понимаю возмущение Блэк тем, что Дана Шутц использовала в своей живописи знаковое изображение движения борьбы за гражданские права, которое демонстрирует расистское насилие против черных. По моему мнению, проблема не в том, что она использовала фотографию убитого расистами в 1955 году четырнадцатилетнего черного мальчика по имени Эмметт Тилл. А в том, как она ее использовала. В одном лишь факте использования ее нельзя обвинить: в конце концов, белые могут рисовать черных и/или использовать в работе документы, связанные с расизмом. Проблема заключается в том, что особые условия расистского убийства Эмметта Тилла в картине Шутц из-за ее художественного метода просто растворяются. Фотография мертвой головы жестоко убитого юноши в открытом гробу становится в ее картине буквально неким трафаретом, и художница превращает ее в типичную для себя абстрактную зону из грязных смазанных полосок. Когда рассматриваешь измученное лицо на картине, кажется, что художнице оно было нужно, чтобы показать, как она использует коричневую краску и экспансивные штрихи. В то время как Шутц полностью уничтожает контекст своего сюжета и переплавляет его в язык картины, Энди Уорхол, к примеру, в своей картине Race Riot («Расовые беспорядки», англ.; 1964) подчеркивает историческую специфику своей работы тем, что он (и это считывается) использует в своей работе газетные фотографии. Шутц же, напротив, прячет свой объект за абстрактными и фигурными элементами своего художественного языка. Но требование Блэк уничтожить картину является намеренно преувеличенным, и поэтому ее письмо получило много справедливой критики. Вместо того чтобы выступать с политически сомнительными предложениями с привкусом фашизма, было бы намного мудрее предложить дискуссию о картине перед картиной. Снимать ее – тоже плохое решение.

«Я лучше промолчу»

Всё чаще я встречаю гетеросексуальные пары, конфликты которых латентно присутствуют в их коммуникации. Обычно это выглядит так: один из двух – как правило, это женщина – рассказывает историю, которая произошла с ними обоими. И пока она рассказывает свою версию, ее партнер прерывает ее словами: «Я лучше промолчу». Из-за этой много говорящей стандартной формулировки аутентичность изображаемого женщиной ломается. И хотя ее рассказ остается невредим, он оказывается версией, под которой второй партнер не хочет подписываться. Нарратив партнерки теряет свой вес, авторитетность ее слов улетучивается. Вместо того чтобы рассказать, как вещи выглядят с его точки зрения, партнер пассивно-агрессивным способом дает понять, что он не разделяет ее взгляды. Поскольку он многозначительно ничего не говорит, ссоры не происходит. Ссора застревает в латентной фазе, однако ее присутствие четко ощущается обоими. Ничего не комментируя, мужчина тем не менее сигнализирует, что рассказанное партнеркой настолько несущественно, что даже не заслужило изложения подробной противоположной версии. Вместо того чтобы пойти на настоящий конфликт с партнеркой, мужчина ставит большой знак вопроса рядом с ее рассказом, чтобы подорвать ее суверенитет. Лично для меня жесткая ссора лучше, чем агрессивный намек «я лучше промолчу».

GAP хочет быть оригинальным

Компания по производству одежды GAP использует в лондонской рекламе лозунг «I am original» («Я настоящий», англ.), намекая одновременно и на исключительного творца, и на покупатель*ниц, которые объявляются особенными или уникальными, в зависимости от перевода. Местоимение «я» относится здесь и к производителю одежды, и к человеку, который покупает GAP. Оба называются «оригинальными», то есть уникальными и неповторимыми. По сути, это попытка GAP (как и других подобных компаний) приблизиться к настоящему произведению искусства. Одежда, созданная промышленным способом, преподносится как некий художественный оригинал. Особенно удивительным показалось мне, что именно такая компания, как GAP, хочет говорить об оригинальности, ведь это марка, известная созданием базового лука: практичная, спортивная и удобная одежда для всех. И раз теперь марка объявляет свою покупательницу оригинальной, то, похоже, намечается радикальная смена имиджа, который заставит ее навострить уши. Кроме того, подобный лозунг интересен уже тем, что на языковом уровне он объединяет марку и продукт. Если верить ему, то компания так же оригинальна, как и люди, которые носят GAP. И в сочетании с одеждой нормкора, с которой ассоциируется эта марка, ее послание кажется несколько неожиданным. Возможно, кто-то захочет перепроверить ее содержание в одном из многочисленных магазинов GAP.

Пасхальное поздравление Ангелы Меркель

На Facebook Ангела Меркель желает всем «светлой Пасхи» и выкладывает фотографию красивого пасхального букета из ярко-оранжевых тюльпанов. А вот на комментарии под этим постом без ужаса не взглянешь. Потому что оскорбления не прекращаются: Меркель довела «нашу страну» до бедствия, так как пустила в нее преступников, и так далее. Может показаться, что Германия находится на пороге большой катастрофы и гражданской войны, если почитать эти заряженные ненавистью расистские фантазии и сравнить с теми, которые стремятся к большей последовательности и честности. Два лагеря непримиримо стоят друг напротив друга, и нет никакой возможности переговоров. Атмосфера похожа на ту, которую описывал Сигфрид Кракауэр в 1930-е, когда люди постепенно теряли человечность. На месте человечности сегодня снова ненависть к «чужакам» и глубокие обиды против инаковости. На беженцев смотрят как на «проблему», как на кризис, а не как на людей в бедственном положении, которым нужна помощь. Надо прочитать какие-нибудь социопсихологические исследования, которые объясняют, насколько интернет способствует распространению ненависти. Как эта отвратительная нехватка эмпатии стала главным настроением в Германии? Оскорбления Меркель задевают меня сильнее, чем когда-либо (и это при том, что я не являюсь фанаткой ее политики), так как в них содержится большая доля мизогинии, и очень часто женщин во власти оскорбляют лично и целятся «ниже пояса». Состояние «расколотой страны», которое в последнее время использовалось в медиа для описания США или Великобритании, можно уже отнести и к ситуации в Германии.