Волшебные чары - Барбара Картленд

Это было то, чего она жаждала, о чем молилась, и теперь, когда он целовал ее, она ощущала-" что отдавала ему себя полностью, вручая не только свое сердце, но и свою душу.

Это было настолько совершенно, так точно совпадало с тем, как она представляла поцелуй, и в то же время было в миллион раз более поразительным, чем она когда-либо воображала.

Гермия чувствовала, будто лунный свет пронизывал ее тело серебряным потоком, а звезды слетали с неба, чтобы сиять в ее груди и соединять ее губы с губами маркиза.

Это было таким совершенством, таким исступленным восторгом, полно таким восхищением, и ей казалось, что если бы она умерла в тот момент, она была бы на Небесах и никогда не захотела бы вернуться на землю.

Она все теснее и теснее прижималась к маркизу, пока он не поднял голову и не сказал голосом, который показался странно знакомым ей:

– Идите к себе! Ложитесь спать и забудьте о том, что произошло, никто не должен знать, что вы были в моей комнате этой ночью.

Чувства, нахлынувшие на нее, когда он ее целовал, сделали Гермию неспособной произнести ни слова, и, ошеломленная, она ничего не смогла ответить ему.

Она только поняла, что он провел ее через комнату, открыл дверь и очень нежно вывел наружу.

– Делайте, как я говорю вам, – скомандовал он.

Затем, не успела она осознать, что происходит, его дверь закрылась, и девушка осталась одна в коридоре.

Ей было трудно думать что-либо, трудно что-либо осознавать, не оставалось ничего, кроме чувств, пульсирующих в ней, и ощущения, как будто ее губы все еще в плену у овладевшего ими маркиза.

Она каким-то образом прошла обратно вдоль коридора в свете свечей, сильно оплывших в серебряных канделябрах, которых она даже не заметила, когда бежала спасать маркиза.

Гермия дошла до своей спальни, и только открытое окно и лунный свет, вливающийся него, говорили ей, что все увиденное ею было реальностью.

Даже несмотря на то что маркиз не был в своей постели в тот момент, кузен мог ударить его, безоружного, ножом в другой комнате.

Гермия быстро забралась в кровать и как только закрыла глаза уже не смогла думать ни о чем, кроме того, что маркиз целовал ее, а все другое не имело никакого значения.

Гермия, как обычно, была разбужена своей служанкой.

Она вошла и поставила на столик рядом с кроватью горячий шоколад, который всегда приносила Гермии, прежде чем та встанет.

Хлопоча с шоколадом, она говорила так, как будто не могла удержаться, чтобы не сообщить об этом:

– О, мисс, внизу такие дела! Все переполошились!

– Что случилось? – спросила Гермия, сумев сохранить естественность голоса.

– Кузен его светлости, мисс. Его нашли мертвым в саду после падения с крыши!

– Какой ужас! – воскликнула Гермия. – Но как он оказался на крыше?

– Мистер Хиксон говорит, что это все трюки, которым научили его эти люди на трапециях.

Те, которые выступают в Воксхол Гарденс.

Гермия улыбнулась болтовне служанки, уверенная, что Хиксон – единственный, кто может догадаться об истине, даже если он не будет знать, что она была участницей событий.

Леди Лэнгдон всегда настаивала на том; чтобы после ночного возвращения с бала никто не завтракал до позднего утра.

И теперь, пока Гермия ожидала, когда будет готова ее ванна, служанка сказала ей:

– О, я чуть не забыла передать вам, мисс: его светлость просил, чтобы ни ее светлость, ни вы не спускались вниз до ленча. Тело мистера де Виля будет увезено, как только прибудет похоронная служба. До тех пор он хочет, чтобы вы оставались наверху.

Сказав все это, служанка направилась к двери, говоря:

– Я принесу ваш завтрак, мисс, как только он будет готов, но я думаю, ее светлость еще спит.

Гермия легла на спину среди подушек с легким вздохом облегчения.

Несмотря на то что сказал ей маркиз ночью, она боялась, что Рошфор де Виль мог остаться жив и попытается вновь убить маркиза.

" Теперь же маркиз был в безопасности, и у нее неожиданно возникла мысль, что никто не будет теперь настаивать на его женитьбе, и он сможет продолжать наслаждаться своей свободой, как и ранее.

Она подумала, что это может оказаться разочарованием для Мэрилин, но знала, что если маркизу нет теперь необходимости жениться на Мэрилин, он не подумает жениться и на ней.

Он поцеловал ее, но это был поцелуй благодарности, и она была совершенно уверена, что если бы он любил ее, он бы сказал об этом.

Вместо этого он послал ее спать и велел никогда не думать и не говорить о том, что случилось.

«Я никогда не буду говорить об этом, – сказала себе Гермия, – но я никогда… не забуду, что он… поцеловал меня… и как могу я когда-либо почувствовать то же самое к… другому мужчине?»

И тут, с некоторым чувством тревоги, она вспомнила, что сегодня должен приехать лорд Уилчестер, чтобы сделать ей предложение.

Она подумала, что в этих обстоятельствах разумно будет сказать, что никакие визитеры не принимаются в их доме.

Затем ей пришла в голову другая пугающая мысль.

Какой бы дурной репутацией ни пользовался Рошфор де Виль, он был членом семьи маркиза, и теперь он и его сестра будут в трауре.

Это означает, что для леди Лэнгдон невозможно будет сопровождать ее на какие-либо балы или званые вечера, по крайней мере до похорон.

«Мне придется поехать домой!» – подумала Гермия и сразу упала духом.

Как будто солнечное затмение лишило ее света и вокруг осталась одна темнота.

Она должна будет распрощаться с маркизом и отправиться домой, и на этом все кончится.

«Я не вынесу этого! Как смогу я… оставить его?» – спрашивала онасебя, но знала, что другого выбора нет.

Когда она спустилась к ленчу, оказалось, что – как она и ожидала – леди Лэнгдон отменила приглашения, назначенные на этот день, и они с Гермией находились в; столовой одни.

Маркиза нигде не было видно, и, сидя за ленчем вместе с леди Лэнгдон в большой столовой, в которой впервые со времени ее приезда не было никого, кроме них, Гермия чувствовала себя так, как будто она уже уезжает обратно, в дом викария.

Леди Лэнгдон не могла в тот день говорить ни о чем, кроме странного, поведения Рошфора де Виля, которое привело его к прогулкам ночью по крыше.

Ей, кажется, и в голову не приходило, что он мог иметь для этого злодейские мотивы.

– Он всегда был непредсказуем, – болтала она в своей обычной манере. – Ну кто, кроме Рошфора, пожелал бы связываться с акробатами на трапециях и с цыганами, которых все боятся?

– Это действительно кажется странным, – бормотала Гермия.

– Это расстраивает наши планы на сегодня, – сказала леди Лэнгдон. – Но мы должны узнать, что Фавиан считает возможным предпринять вечером. У меня нет намерения отменять вечеров больше, чем необходимо ради соблюдения приличий. Никто не будет сожалеть о Рошфоре, и менее всех – его родственники.