Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта» - Артем Драбкин

Так, в грохоте и огне, в радости побед и скорби потерь боевых друзей, добрались мы до Берлина. Как я вынесла этот умопомрачительный, всесокрушающий марш-бросок, этот прощальный грохот и шквал огня, и сама не знаю. Однако твердо знаю, что с гордостью расписалась на стене Рейхстага…

Адильбеков Зекен Уалханович

Я с 1925 года, но записан был как родившийся в 1928 году. В октябре 1942 года ребят из нашей полеводческой колхозной бригады вызвали на приписку в военкомат. А меня в списке нет. Но я вместе с ними сел и поехал. Приехали в военкомат, всех по списку пропускают, а секретарь сельсовета Татьяна Бородина стоит в дверях и меня не пропускает: «Дурак ты! Куда ты собрался?» — «Хочу ехать вместе со своими друзьями, куда прикажут». — «Дурак ты! Люди стараются открутиться, а ты сам лезешь. Ты же беспризорник, кому ты будешь нужен, если вернешься калекой?!» А я-то еще ничего не соображал… В какой-то момент она пошла в туалет, а в дверях оставила Ивана Мордовина, моего товарища. Я говорю: «Ванюшка, впусти меня, пока ее нет». — «Иди». Я зашел, там сидело человек пять. «Меня нет в списке, но я хочу пойти добровольно. Запишите, пожалуйста, меня». Записали меня 25-м годом, даже не стали ничего спрашивать.

Нас привезли во Фрунзенское пехотное училище. Обучались шесть месяцев. В марте 1943 года училище закрыли. Нас в течение 12 часов посадили в теплушки, и вперед, на фронт, под Харьков. Ехали семь суток, пока мы дохиляли, ситуация стабилизировалась. Нас повернули в Подмосковье, в город Щелково. Там создавались воздушно-десантные бригады. Я попал в 4-е отделение 4-го взвода 8-й роты 2-го батальона 13-й воздушно-десантной бригады. А поскольку я маленького роста, то всегда стоял замыкающим. Шестнадцать прыжков имею. Из них несколько с аэростата. А с аэростата прыгать хуже, чем с самолета! Потому что, когда первый прыгает, он толкает корзину, и она болтается. А закон был такой: инструктор сидит в одном углу, а в трех углах сидят солдаты. Он командует: «Приготовиться!» Я должен сказать: «Есть приготовиться!» — «Встать!» — «Есть встать!» — «Пошел!» — «Есть пошел!» Это надо говорить, а корзина-то ходуном ходит…

— Прыгали в сапогах?

— Нет, все время прыгали в обмотках. Сапоги мы не видели.

— А те, кто не мог прыгнуть?

— Их сразу списывали в пехоту и отправляли. Не судили. Сначала прыгали вместе с офицерами, но некоторые офицеры трусили прыгать, и стали прыгать раздельно: офицеры отдельно, мы — отдельно. Километров за 150 от Щелково нас десантируют, и мы сами должны добираться до казарм. Это как будто бы с тыла вернулись. Прыгали в основном с Ли-2. Заходишь первым — прыгаешь последним. Заходишь последним — прыгаешь первым. Каким лучше? Одинаково. И последнему плохо, и первому плохо. Мы, пацаны, — нам в то время по 17 лет, лишь бы в желудке что-то было, а на остальное мы клали.

Кормили очень плохо. В котелке — гнилая мерзлая картошка и не порезанные, а просто так сваренные стебли крапивы. 600 граммов хлеба, а в хлебе и отруби, чего там только нет — очень тяжелый. Но как-то организм переносил. Около казармы был большой подвал, куда воинская часть свозила картошку. Мы ее всю зиму воровали. Спускались по веревке и набирали в вещмешок. В каждой казарме поставили железную печь. Деревянные ограды в Щелково по ночам разбирали на топливо. Варили картошку, пекли, ели.

— Кто-то у вас был из 3-й или 5-й бригады? Из тех, кто участвовал в Днепровском десанте?

— Нет. Правда, про этот десант нам рассказывали. В Щелково была страшная вражда между летчиками и десантниками. Говорили, что летчики испугались и сбросили десантников на немецкие окопы. Струсили. Через реку Клязьма есть мост. Десантники, бывало, дежурили на нем, и если шел летчик, то его бросали с моста в реку.

В июне 1944-го 13-я гвардейская воздушно-десантная бригада стала 300-м гвардейским стрелковым полком 99-й гвардейской стрелковой дивизии. А из нашего взвода сделали взвод полковой разведки. Нас посадили в вагоны и повезли. Сначала не говорили, куда. Повезли, и все. Привезли нас на реку Свирь. Мы должны были ее форсировать.

Командование решило сделать отвлекающий маневр — изобразить переправу. Пустить лодки, которыми должны были управлять двенадцать солдат. Поставить на них чучела. А в это время основная переправа должна была пройти в другом месте. Нашему взводу разведки предложили сформировать эту группу из двенадцати добровольцев… Шесть человек уже записались. Я хожу и думаю: «Как же быть?! Плавать-то не умею ни хрена». Говорю командиру взвода младшему лейтенанту Корчкову Петру Васильевичу: «Товарищ младший лейтенант, плавать не умею, но хочу записаться, как мне быть?» — «Ты чего?! Маленький, что ли?! Вам дадут специальные безрукавки и трубки — 120 килограммов веса выдерживает». А во мне в то время было от силы 50 килограммов. Так я записался седьмым. Первым форсировать Свирь должен был второй батальон. Комбат сказал командиру полка так: «Мой батальон форсирует первым, я этих двенадцать человек из своего батальона выделю…» Командир полка посчитал, что так будет правильнее. Записалось двенадцать человек разных национальностей и профессий. Там даже один повар был. Все они получили звание Героя Советского Союза. Правда, переправлялись они уже вместе со штабом полка. Но я так считаю, что их не зря наградили — они знали, что идут на смерть, и пошли на нее добровольно. Это тоже подвиг, я так считаю. Может быть, правильно сделали, что живыми их оставили, надо было поднимать авторитет полка. Пошли мы в наступление… С финнами воевать было очень трудно.

Целая рота автоматчиков охраняла шесть пленных финнов, в том числе двоих офицеров. Так они все равно убежали. Кругом болота, надо рубить деревья, строить гати. Когда придут к нам продукты? Мы гранатами глушили рыбу и без соли и хлеба с финскими галетами ели…

Был такой случай. В подвалах у финнов были деревянные бочки со сливочным маслом и сухой картофель. Мы в этом сливочном масле варили сухой картофель. Потом штаны снимаешь, сидишь автоматом…

Наступали мы капитально. Начали с Ладейного поля на берегу реки Свирь и прошли порядочно до станции Куйтежи. Вскоре финны сдались.

Нас посадили на машины и повезли на станцию. Погрузились и поехали в Оршу, в Белоруссию. Мы стали 13-й гвардейской военно-воздушной дивизией — снова парашюты, снова прыгать. Потом команда: «Отставить!» Сделали из десантных войск обратно стрелковые полки, а дивизия стала 103-я гвардейская. В ней был создан 324-й полк. Новый командир полка попросил дать взвод разведки из обстрелянных бойцов. И нас, из своего родного 300-го полка, отправили в 324-й полк. В марте 1945 года нас привезли под Будапешт. Мы в ватных брюках, в ватных фуфайках, 45-й размер ботинок, трехметровые обмотки… Но капитально наступали, капитально воевали. Смерти не боялись, потому что у нас ни семьи, ни детей, никого нет.

Командир полка поставил перед нами задачу: выйти в тыл немцам и пронаблюдать — оттягивают они силы или подтягивают. Нас было шесть разведчиков и радист. Задание было рассчитано на сутки. Нас выстроили, старшина всех обошел, отобрал все документы, все бумаги. Это очень горестно и страшно. Это очень угнетает человека, но в карманах ничего не должно быть — это закон разведки. Вместо суток мы за линией фронта находились пять суток! Выкопали круговую оборону. У нас, кроме гранат и автомата, ничего не было! Жрать нечего! Наш разведчик, здоровый парень, ночью, скрыв от всех, пошел на шоссейную дорогу, убил двух немцев и забрал у них вещмешки. В них оказались консервы. Вот за счет них и жили. Правда, командир взвода чуть не расстрелял этого солдата за то, что тот без разрешения пошел. Если бы он попал в плен, мы бы все пропали. Мы выяснили, что немцы силы не подтягивают, а оттягивают, отступают, и получили приказ возвращаться.

На обратном пути наткнулись на власовцев. Мы не стали с ними связываться. Нас всего семеро! Что мы могли сделать? Давай от них драпать! А они нам кричат матом по-русски: «Сдавайтесь!» Бежали, бежали, наткнулись на немецкий склад в лесу. Там были хромовые сапоги, плащи. Мы переоделись. Пошли дальше. Впереди дорога. За Г-образным поворотом слышны какие-то звуки. Командир взвода говорит мне: «Копченый (меня так во взводе звали), выйти, посмотри, что за звуки?» Вышел на поворот, чтобы посмотреть, и в это время фрицевский снайпер меня поймал… Пуля попала в бедро… Ребята меня вынесли к своим. В госпитале мне хотели отрезать ногу, но рядом с моей койкой лежал один старик, сибиряк. Мы его звали дядя Вася. Когда пришел начальник госпиталя, подполковник, этот дядя Вася схватился за табуретку и чуть в него не кинул: «Я напишу Сталину письмо, что вы, вместо того чтобы выполнять его приказ не отрезать руки и ноги, отрезаете их почем зря. Вы собираетесь делать ему операцию, а ему всего идет 18-й год, кому он нужен будет без ног?! А если вы все сделаете как надо, он еще будет воевать!» Этот подполковник: «Хорошо, хорошо, никуда писать не надо…» Боялись они все же! Меня подготовили к операции. Делали ее почти 6 часов. Только на второй день где-то к обеду я пришел в себя. На ногах сапоги белые одеты, четыре деревянных планки, все это дело стянуто. Меня ранило 26 апреля, через 13 дней закончилась война, а я еще шесть месяцев лежал в госпитале. Через 6 месяцев начало вонять, нога гноится, вши завелись. Врачи радовались — значит, заживает. Сняли гипс. Нога не сгибается. Меня клали на спину, на растяжку вешали гири, 100 граммов, потом 150, 200 граммов. Она потихоньку согнулась, но не разгибается. Меня кладут на живот, и снова так же. Постепенно нога разработалась.