Башня - Дмитрий Сафонов

Наконец Марина не выдержала и отправилась на кухню – посмотреть, как движется работа. Высоты стремянки не хватило, и Кстин водрузил на нее табуретку. Марина со страхом увидела, что ножки табуретки стоят прямо по углам верхней площадки лестницы, и подумала, что парень может сильно навернуться с такой высоты. Но побоялась сказать это вслух: услышав ее голос, Кстин резко обернется и тогда точно грохнется.

Он медленно, но как-то очень уверенно сверлил ручной дрелью дырки в бетонной стене, время от времени сдувая с лица серую пыль. На больших красных руках вздулись толстые вены, и футболка между лопаток намокла от пота.

Марина развернулась и тихо пошла обратно – доглаживать занавески. Они управились почти одновременно, Кстин даже чуть раньше. Он сложил инструменты обратно в ящик, потом Марина слышала шум воды, доносящийся из ванной, затем он появился на пороге комнаты.

– Готово! Можно вешать! – Его обветренная физиономия лучилась от счастья, и Марина поняла, что надо пойти и посмотреть на плоды его трудов именно сейчас, не откладывая, потому что он очень на это рассчитывал.

Марина поставила утюг на подставку и пошла в кухню. Стремянка стояла, прислоненная к стене, а на полу, под окном, были влажные разводы.

– Я убрал за собой! – пояснил Кстин. Подтекст легко угадывался: «Как насчет дополнительных очков в мою пользу? По-моему, я их заслужил».

– Я могла бы сделать это сама, – сказала Марина.

– Любое дело надо доводить до конца, – значительно ответил Кстин.

– Ну что же… – обронила Марина и пошла за занавесками.

Потом он снова залез на стремянку, а она подавала ему выглаженные куски материи.

Он действительно чуть не упал с лестницы: в тот момент, когда Марина подавала ему вторую занавеску, а Кстин, перегнувшись, тянулся к ней руками, их пальцы встретились – случайно, поспешно и суетливо. Его лицо изменилось, и Марине показалось, что в его глазах она увидела благоговейный страх. Он так быстро отдернул руку – почти вырвал у нее занавеску, что табуретка покачнулась.

Кстин, пытаясь сохранить равновесие, застыл в нелепой позе, и Марина подумала, что сейчас… через секунду ножки табуретки соскользнут с верхней площадки стремянки, раздастся грохот, и тогда…

Но он каким-то чудом удержался, затем медленно выпрямился и громко, с облегчением, выдохнул.

Марина почувствовала, что ее разбирает смех; она тихонько хихикнула, пытаясь подавить неожиданное веселье. Смеяться просто так, без причины, она не могла: этот незначительный эпизод нуждался в комментарии, но и без комментариев все было ясно.

Они оба прекрасно понимали, ПОЧЕМУ он так торопился отдернуть руку. Марине казалось это забавным и одновременно правильным; Кстин, напротив, находил это глупым… и все же смешным.

Он отвернулся к окну и, вытянувшись, цеплял ткань маленькими зубастыми зажимами, но плечи его мелко тряслись. И Марина подозревала, что не от страха. Он тоже смеялся – осторожно, чтобы не упасть.

Наконец он повесил вторую занавеску и слез с лестницы. Он отступил от Марины на два шага и широко улыбнулся.

Кстин очень боялся (хотя это действительно было глупым и сильно смахивало на поведение восьмиклассника на первом романтическом свидании), что Марина заподозрит его в вульгарном заигрывании.

Любую другую он бы давно обхватил за талию (как бы небрежно, чтобы пальцы лежали чуть выше, чем следовало, под самой грудью) и, делая фальшиво-страстные глаза, глухим голосом молил бы о заслуженной награде – невинном поцелуе. И любая другая таяла бы от прикосновения его больших и грубых лишь с виду рук.

Любая, но не Марина.

С этой женщиной ему хотелось быть не таким, каким он был на самом деле, а таким, каким она себе его представляла, и даже лучше. Безобидным и ненавязчивым. Поэтому он опасался, что случайное прикосновение пальцев может показаться намеренным.

«О’кей, Кстин! Тебе уже тридцать лет, и ты не совсем законченный идиот. Женщину нужно приходить и брать, и ты это прекрасно понимаешь. И наверное, в ее глазах ты выглядишь вполне добропорядочным… Но – скучным и жалким. Так и есть. Ты все понимаешь, но что ты можешь с этим поделать? Как можно взять и облапить это божественное создание, бесплотное и бестелесное? Как можно протягивать к ней руки и не бояться оставить на ней жирные отпечатки пальцев, будто на драгоценной хрустальной вазе? Что ты вообще можешь с ней сделать, если при виде ее ни голова, ни то, что находится ниже пояса, не работает – только сердце бешено бьется, угрожая выскочить из груди?»

Он ничего не мог. Эта проклятая и мучительная любовь притягивала и в то же время обессиливала его. Ему казалось, что в Марининых глазах такое чистое и пылкое чувство должно быть несомненным достоинством… Но при одном условии.

«Если бы она хоть что-то испытывала ко мне». И эту мысль не стоило проговаривать до конца – даже про себя. Потому что конец у нее был… «Черт, не надо!»

– Вот теперь я заслужил мороженое, – сказал он.

Он выделил голосом слово «мороженое», словно хотел еще раз уверить ее, что ни на что большее не рассчитывает.

«Только мороженое… И чтобы есть его ВА– ШЕЙ ложкой».

– Конечно, – сказала Марина.

– Я пока уберу стремянку.

Когда он вернулся из кладовки, пластиковые контейнеры уже стояли на столе. В каждом торчала ложка. Они стали есть и разговаривать.

Они болтали о всякой ерунде, о чем именно, Кстин даже не пытался вспомнить, потому что смысл с трудом доходил до него. Маринин голос казался ему таким пленительным, что слова все время ускользали, как мелочь сквозь дырку в кармане.

– Я уезжаю, – сказал Кстин. – Командировка заканчивается…

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сказать то, что и так было очевидным.

– Вы знаете… Марина… – В животе вдруг появилась тоскливая, но не лишенная робкой надежды пустота. – Я бы… очень хотел еще раз вас увидеть. Может быть, мы могли бы… – нужное слово никак не находилось. – Встречаться?…

Он увидел, как изменилось ее лицо – стало строгим и поучающим. Теперь она напоминала ему школьную учительницу, что было весьма недалеко от истины.

– Константин… – мягко сказала она. – Простите, сколько вам лет?

Марина чувствовала, что говорит не совсем то, что хочет… И не могла остановиться. Так на картинке из учебника физики: шарик стоит на горке, достаточно лишь толкнуть его, и он покатится вниз, с каждой секундой все набирая и набирая скорость.

– Мне? Тридцать.

– Вот видите, – казалось, в ее голосе слышалось облегчение. – Я… – Хотя разница в шесть лет не была такой уж фатальной, но Марина действительно испытывала облегчение, как стрелок на огневом рубеже, чувствующий, что он попал в цель и прицел верный. – Намного старше вас…

– Я догоню!

Марина улыбнулась и покачала головой.

– В конце концов, дело не в этом… – она поправилась: – Не только в этом. Я, конечно, не хочу вас обидеть, но… Поймите меня правильно. Я не та женщина, которая вам нужна. – Она знала, что сейчас Кстин перебьет ее и начнет возражать, и потому поспешила добавить: – И вы не тот мужчина, который мне нужен. Я думаю, у нас с вами ничего не получится.

Красные пальцы Кстина играли ложкой, и на мгновение Марина подумала, что сейчас он начнет завязывать ее хитрыми узлами.

– Поэтому, прошу вас, – продолжала Марина, – не надо больше приезжать. Не потому, что я не хочу вас видеть, а просто потому, что это ни к чему. Правда…

В какой-то момент ей захотелось коснуться пальцами его большой красной кисти – просто так, ободряюще, чтобы немного смягчить жестокость своих слов, но Марина одернула себя, подумав, что Кстин может расценить это неправильно.

Кстин молчал.

– Я вам очень благодарна за помощь… И за… Цветы… – «Наверное, нужно было добавить – и за те чувства, которые вы ко мне испытываете… Но разве за это нужно благодарить?» – Но все же будет лучше, если мы больше не увидимся. Хорошо?

Он кивнул, будто не мог выдавить из себя ни слова.

Теперь они оба молчали, и тиканье часов, висевших на стене, походило на удары маленького, но очень острого топорика, разрушавшего тот хлипкий мостик, который, казалось бы, протянулся между ними.

Наконец Кстин не выдержал – он не мог больше слышать этих печальных ударов.

– А если… Если я стану тем мужчиной, который вам нужен?

В его голосе слышалось, усиленное двукратным «если», тихое отчаяние. В русском языке не существует более точного названия для этого настроения.

Если… Что, если? Ну, если бы… Тогда, наверное, все было бы хорошо… Но ведь… Нет никакого «если».

– Мы очень разные… – ответила Марина. – Мы слишком разные.

Да, это было так. И эта разница была для Кстина не только непреодолимой, но и унизительной, поскольку он был обычным спасателем из провинциального городка, а она – прекрасной женщиной, живущей…

«В этой гребаной Башне…»

Опять эта Башня – она вставала на пути, и вместе с тем от нее никуда нельзя было деться. Ее никак не удавалось сбросить со счетов, потому что – Кстин и сам это подозревал – если бы («опять это гнусное словечко!») Марина работала, скажем, парикмахершей в Серпухове, то вряд ли бы он испытывал к ней те же чувства, что сейчас, и дело тут было вовсе не в меркантильных интересах, а в чем-то другом, но он не мог бы сказать, в чем именно.