Мотылек - Кэтрин Куксон

— Что со мной?

Ответ не приходил, она только знала, что где-то внутри открылась дверка и ее с этого момента никогда не закрыть.

Но что будет с ними со всеми? Что будет с Милли? Что будет с ней самой? Потому что, если им удастся убрать Милли, она не сможет больше жить в этом доме с отцом и этой женщиной. У ней появилось ощущение, будто она стоит накануне нового существования: будет Милли или нет, уже никогда не будет по-прежнему. И она никогда не выйдет замуж. Эта мысль буквально до боли пронзила ее. Агнес обняла ствол дуба руками, прижалась к нему грудью и губами, почувствовав во рту горький вкус его коры, ей хотелось побороть ту нахлынувшую на нее волну эмоций, которая грозила поглотить все ее существо.

Разбушевавшаяся в душе буря перехватила дыхание, в горле застрял ком, она задохнулась от душивших ее слез. Потом из глаз неудержимо хлынули слезы, они заливали нос и рот, и она, не думая о том, что совсем рядом дорога и ее может увидеть случайный прохожий, разрыдалась и плакала до тех пор, пока, обессиленная, не соскользнула по стволу дуба на землю и не осталась безвольно сидеть между его корнями.

Никогда еще в жизни она так не плакала, никогда так не показывала своих чувств. Она знала, что члены ее класса считают ниже своего достоинства давать волю чувствам на людях. И не швыряются чем попало под руку, когда сознают себя отверженными. Что нашло на нее? Где то дно, до которого она опустилась? Это не имело значения. Ничто не имело значения. Казалось, жизнь из нее ушла вся до капельки, не осталось никаких желаний, хотелось только навечно застыть в этой согбенной позе и никогда и ни о чем не думать, не тревожиться, не чувствовать сердечной боли и телесных страданий, — она знала, что, когда она поднимется с места, на котором лежала, и то и другое надолго останутся спутниками ее жизни.

Ее плеча коснулась рука, Агнес вздрогнула, еще плотнее вжавшись в развилку корней, резко обернулась и беззвучно уставилась в лицо Роберта. Увидев в нем одновременно недоумение, беспокойство и сочувствие, она едва не разрыдалась вновь. На ресницах у нее повисли слезы.

Голова ее опустилась еще ниже.

— Успокойтесь, мисс, успокойтесь.

Взяв ее под мышки, он осторожно поставил ее на ноги, и она стояла, все также опустив голову на грудь.

Вдруг она качнулась, и он подхватил ее под локоть и сказал:

— Ну, мисс, ну.

Она покачала головой и вытерла лицо скомканным в комочек мокрым носовым платком.

Он пошарил в кармане, где, как он помнил, должен был лежать носовой платок. Он уже не был сложен, но Роберт еще не пользовался им. Он протянул ей платок, и она провела им по лицу, затем поправила шляпку, она сбилась назад и держалась на одной-единственной шпильке. Приведя в порядок шляпку, она посмотрела на плащ, к юбке прилипло несколько сухих листьев, и она медленным движением, как бы нехотя, сняла их. Теперь, подняв глаза на Роберта, она в первый раз обратилась к нему:

— Извините, Брэдли. — Голос ее прозвучал прерывисто и чуть слышно.

— Извиняться не приходится, мисс. Нет лучшего средства от беды, чем хорошенько выплакаться. — Он повторил слова матери, как-то сказавшей ему, что, если бы мужчины больше плакали, они вели бы себя более терпимо. Но он не представлял себе, чтобы мужчины плакали, одна только мысль об этом вызывала в нем чувство неловкости, к тому же это признак слабости. Но меньше всего он ожидал увидеть плачущим человека из сословия, к которому принадлежала мисс Агнес, да еще не скрываясь от других. Для этого здесь должно было произойти действительно что-то очень худое.

Он пошел впереди нее к телеге, но, выйдя на дорогу, вдруг остановился.

— Чуть подальше есть ручей. Вы не хотите… — он замялся, — ну, освежиться. Я хотел сказать — умыть лицо?

Словно раздумывая, она на миг задержала на нем взгляд и сказала:

— Нет, спасибо, Брэдли. Вода из ручья не поможет моему настроению. Могу вам объяснить… Ситуация сейчас такая, что Милли могут отправить в лечебницу. Отец решил и не хочет слышать ничего другого. Я надеялась… У меня была последняя надежда… что смогу забрать ее и жить в охотничьем домике, — она кинула взгляд на ворота, — но теперь это невозможно.

— Это очень печально, мисс, очень. Я могу представить себе, как вы должны себя чувствовать, потому что и я чувствую себя очень гадко и переживаю, что мисс Милли могут отправить в лечебницу. Я знаю женщин, которые в десять раз хуже нее, а выходили замуж и даже рожали детей. — Он замолк.

Она тоже помолчала, затем проговорила:

— Я рада, что вы тоже так думаете, Брэдли. Я никогда не считала Милли безумной или умственно неполноценной и что ее нужно изолировать. — Она приложила руку к горлу, на глазах снова блеснули слезы, она прошептала: — Я не должна. Не должна.

— Неужели ничего нельзя сделать, мисс? Вам не к кому обратиться?

— Нет. — Она на миг крепко сомкнула веки, потом открыла и, несколько раз поморгав, сказала: — Мои братья тоже так считают, и мистер Крокфорд. — Она смотрела мимо Роберта в ту сторону, где стояла лошадь с телегой. — Мистер Крокфорд и отец думают одинаково. — Она еще раз взглянула на него, прежде чем проговорить: — Знаете, Брэдли, я должна была выйти замуж. Но этого не будет… Все кончено… Я могу вам это сказать, потому что, вернувшись домой, вы сами скоро все услышите.

Он не сказал ни слова, просто посмотрел на нее, Агнес тоже взглянула на него и, как бы завершая рассказ, произнесла:

— Я была обручена четыре года. Это немалый срок. — Сказала она и направилась к телеге.

Он последовал за ней, помог усесться рядом с собой и крикнул лошади:

— Но!

Так начался их путь домой.

Лошадь неторопливо бежала по дороге, и его мысли были заняты сидевшей рядом с ним молодой леди, которую он про себя называл «бедная девочка», и Милли, которую собираются упрятать в сумасшедший дом, так как то, что они называют лечебницей, это и есть сумасшедший дом.

«Это же позор, настоящий позор», — в сердцах мысленно повторял он. Что касается мистера Крокфорда, его интуиция подсказывала, что ей в известном смысле просто повезло отделаться от него. Роберту доводилось видеть очень похожих людей среди представителей своего сословия, у себя дома они разыгрывают из себя повелителя, командуют домочадцами, а на самом деле это самовлюбленные, эгоистичные, узколобые людишки, видящие в женщинах дешевую прислугу или рабынь, а не партнеров по жизни. Из разговоров среди его товарищей еще по работе у Палмера девяносто процентов жен никогда не знают, сколько получает их муж, им выдают более чем скромную сумму, и они должны этим довольствоваться. Даже когда в семье ежегодно добавляется ребенок, эта сумма нередко остается неизменной, так как мужу нужно его пиво и другие маленькие удовольствия, включая, конечно же, несколько шиллингов на тотализатор. Мистер Крокфорд казался ему человеком подобного типа.