Миг счастья ускользающий - Татьяна Александровна Бочарова

Денис и старушенция весело болтали, не замечая ее. Бабка то и дело принималась тоненько хихикать, всплескивая сухонькими, детскими ручками. Ее белые волосы поблескивали на солнце.

«И эта туда же! – усмехнулась про себя Лена. – Права Томка – рядом с Деном даже восьмидесятилетняя карга хочет чувствовать себя девочкой». Она приблизилась вплотную к скамейке, и только тут Денис наконец обратил на нее внимание.

– Ну что, покаталась?

– Да, – с вызовом ответила Лена, – было классно. Мне понравилось.

– Ну и на здоровье, – спокойно проговорил он и, нагнувшись, потрепал шпица по загривку. Тот радостно тявкнул и завертел пушистым хвостом. Старушенция приветливо заулыбалась. Лена почувствовала себя полной идиоткой и улыбнулась ей в ответ.

– Присаживайся, – пригласил Денис, похлопав ладонью по деревяшкам скамейки. – Это вот Софья Алексеевна, – он кивнул на старушку. – А это Атос.

Шпиц, услышав свое имя, залаял громче.

– Очень приятно. Лена. – Она протянула бабке руку. Та с готовностью пожала ее холодными тощими пальцами. Ничего не оставалось, как присоединиться к дружной компании. Лена присела на лавку рядом с Денисом. Собачонка тотчас ткнулась мокрым носом ей в ноги.

– Это он так здоровается, – пояснила новая знакомая и строго погрозила псу: – Фу, Атос, фу! Хватит подлизываться.

– Пусть, – разрешила Лена, – я люблю собак.

– Верно? – обрадовалась Софья Алексеевна и тут же лукаво усмехнулась. – А я, представьте себе, всю жизнь их терпеть не могла. Пока в прошлом году не полезла мыть люстру и не свалилась со стула.

– Свалились со стула? – с недоумением переспросила Лена.

– Именно. – Старушка кивнула и печально вздохнула. – Знаете, дорогая, что такое в моем возрасте упасть даже с маленькой высоты? Перелом шейки бедра. В больнице сказали, что мне уже не встать. Никогда. – Блекло-голубые глазки Софьи Алексеевны подозрительно заблестели, но голос оставался ровным и спокойным. – Я пролежала в гипсе полтора месяца, потом меня отправили домой. Дочке пришлось взять отпуск – иначе кто бы за мной ухаживал сутками напролет? Жизнь превратилась в ад: полная беспомощность, зависимость, судно, уколы, массаж. А дочка у меня работает в банке, там не любят, когда долго отсутствуют – того и гляди уволят в два счета. И что тогда? Мужа-то у нее нет, одна из кожи лезет: внук в институте, на платном отделении, не внесешь вовремя деньги, отчислят. Я уж, грешным делом, начала у бога просить, чтобы он меня прибрал к себе, а их всех освободил от хлопот. – Софья Алексеевна покачала головой и перекрестилась. – Дура была, прости господи, все от отчаяния, от немощи своей. – Она с нежностью глянула на шпица и ласково позвала: – Атосик, мальчик, ну иди сюда, иди, озорник.

Пес потерся о ее ноги.

– Как сейчас помню, близилось Восьмое марта. Дочка на работу побежала, лежу я в кровати и реву. Слезы сами собой катятся, всю подушку просолили. И тут внук приходит, Сашка. «Баб, – говорит, – смотри, какой я тебе подарок принес. Живой». И вынимает из-за пазухи белый клубок. Тот пищит, сопит. Я только ахнула. «Дуралей ты, – кричу, – на что мне собака, ежели я с судном в обнимку? С ней же гулять надо, кормить ее, купать. Она ж как дитя». А он в ответ: «Вот и хорошо. Ты, бабуль, вставай, а то залежалась. Маме вздохнуть не даешь. Вставай, будешь за Атосом ухаживать». Это он его Атосом-то назвал, Сашка, – пояснила Софья Алексеевна.

Лена внимательно слушала старуху. Она больше не казалась ей смешной и приставучей.

– Ну вечером вернулась моя Анюта, увидела лужу на полу – и в крик: «Вышвырну к чертовой бабушке! Вы смерти моей хотите – не хватает за лежачей ходить, так еще и кобеля приперли!» А Атосик тихохонько подполз к ней да зубешками молочными хвать за ногу. Мол, не ругайся, тетка, ничего уж не попишешь. Останусь я здесь, и баста. Дочка прослезилась, лужу протерла и спать легла. А я глаз сомкнуть не могу. Лежу и слышу: скулит! Глупый, маленький. То ли холодно ему, то ли страшно, то ли кушать охота. Дочку будить рука не поднимается, Сашка к себе домой укатил. Ну я и скинула помаленьку ноги на пол. Сижу, дрожу, а встать-то силушки нет. И этот плачет, как ребенок, аж душа надрывается.

«Ну, – думаю, – была не была». Распрямилась, стою ни жива ни мертва. Голова кругом идет. Глянь, а этот уже тут как тут. Трется, ноги лижет. Я и пошла. Шаг за шагом, по стенке до кухни добралась. Подогрела молока, в блюдце ему налила. Он вылакал за милую душу. А я смотрю на него и плачу – от счастья, что смогу ходить самостоятельно. Раз встала, то смогу. – Софья Алексеевна смахнула с реденьких выцветших ресниц слезы и улыбнулась. – Вот так все и вышло. Наутро я по квартире ковыляла на костылях, а через неделю во двор спустилась – с Атосом гулять. А потом и дочка не нужна стала: мы с ним и сами со всем справляемся. И уберемся, и в магазин сходим. Вон даже до парка доползли, потихоньку, полегоньку. А собак я теперь больше всякой другой живности люблю. Лучший друг, лучше, чем иной человек. – Старуха прямо и пристально поглядела на Лену. – Я вам надоела, поди. Язык без костей, поболтать-то не с кем. Вот молодой человек ваш разговорчивый оказался, мы с ним много чего обсудили. Спасибо, выслушали старуху.

– Не за что. – Лена поднялась с лавочки. Ей не верилось, что Денис мог серьезно воспринимать получасовую беседу с пожилой женщиной, и она начала опасаться, как бы он не отпустил по этому поводу свойственных ему едких комментариев. – Пойдем, – позвала она его и кивнула старухе. – Всего вам доброго, не болейте.

– И вам того же, милые.

Они отошли от скамейки. Вопреки ожиданиям, вид Дениса не выражал ни насмешки, ни пренебрежения. Он пару раз зевнул и вопросительно уставился на нее.

– Ну куда теперь?

Лена решительно кивнула на виднеющуюся вдалеке летнюю эстраду. Оттуда неслась веселая музыка и крики.

– Ладно. – Денис равнодушно пожал плечами и поплелся в указанном направлении.

Она шла за ним по пятам, пытаясь разгадать, что означает его поведение: очередной хитрый маневр или просто обыкновенную скуку. Кажется, беседовать со старушкой ему было гораздо интересней, чем развлекаться в ее обществе.

Площадка перед эстрадой была заполнена людьми. Толстый веселый дядька-массовик громко вещал в микрофон:

– Танцуем дружней! Разминаемся! Помним, что это репетиция перед нашим главным соревнованием.

– Каким еще соревнованием? – не поняла Лена.

– Небось кто кого перетанцует, – лениво заметил Денис.

– Как это? – с интересом