Понятие «революция» в философии и общественных науках. Проблемы. Идеи. Концепции. - Григорий Завалько

Интересы крестьян явно были ущемлены. Отбирать у них победу было незачем, так как победы не было. Аналогии с «термидором» и «брюмером» выглядят просто натяжкой. В результате от «крестьянской революции» ничего не остается.

На мой взгляд, в вопросе о движущих силах переворота прав Р. Сайм – это «верхи»; механизм переворота верно указан С. Л. Утченко – это переворот «сверху», подобный революциям «сверху», когда правящий класс свергает себя в одном качестве, чтобы остаться править в другом; переворот носил социальный (уничтожение власти класса рабовладельцев), а не только политический (установление диктатуры) характер, но революцией не являлся, так как не был прогрессивен.

Сущность общественно-экономического строя Римской империи, возникшего в результате этого переворота, на мой взгляд, наиболее убедительно определена Ю. И. Семёновым как синтез рабовладения и политаризма [336].

Несмотря на стабилизацию в «золотой век Антонинов», именно этот строй, установленный в период от Суллы до Августа (85-31 годы до н. э.), уже никем не свергаемый, привел Рим к гибели в V веке. Политический режим домината стал его развитием, показавшим преобладание политаризма. Борьба земельных магнатов с государством, отмеченная Е. М. Штаерман – не рождение феодализма, а обычная для политаризма агония [337].

Гибель рабовладельческого способа производства и античного общества была качественным скачком вниз, «мировой социальной катастрофой», проходившей в несколько этапов (гибель греческих полисов; социальный переворот в Риме – I век до н. э.; политический – III век н. э.; гибель Рима), но никак не революцией. Общепризнанный термин для обозначения регрессивного скачка пока что отсутствует.

Проблема революций в истории Средних веков

Непосредственным продолжением проблемы гибели Античности является проблема возникновения феодализма. Как правило, считалось, что феодальные элементы присутствовали в недрах рабовладения (колонат) и в недрах первобытно-общинного строя, а затем приобрели господствующее значение, оттеснив рабовладельческие и первобытно-общинные элементы в разряд пережитков.

«После ликвидации рабовладельческого строя формирование феодального строя происходило, – пишет Б. Ф. Поршнев, – как правило, путем взаимодействия, синтеза… элементов и предпосылок феодального экономического уклада, имевшихся в условиях разложения рабовладельческого строя и в условиях разложения первобытно-общинного строя» [338].

В этом случае возникновение качественно нового явления (феодализма) рассматривается как переход от их количественно малого существования к количественно большему, от «микросуществования» («элементы феодализма») – к «макросуществованию». Такой всецело метафизический взгляд, игнорирующий скачки, был характерен для Лейбница, и еще Гегель подверг его уничтожающей критике [339].

Проблема возникновения в итоге подменялась проблемой роста, созревания и т.д. Этой цели служили и обычные в работах советских историков характеристики обществ как «ранне-» -рабовладельческих, -феодальных, -капиталистических; указание на множество стадий в развитии формаций; ссылки на «незрелость», «неразвитость» производственных отношений – типичные гипотезы ad hoc (к случаю), позволяющие создать видимость решения проблемы.

Причина, на мой взгляд – в недооценке революционной роли эксплуататорских классов. Даже в отношении буржуазии делалось многое, чтобы ее революции представить контрреволюциями (об этом – ниже). Рабовладельцев от клейма нереволюционного класса не спас и авторитет Энгельса. Тем более легко было проигнорировать роль класса феодалов. Затронутый одним из участников обсуждения докладов С. И. Ковалёва и А. И. Тюменева вопрос о прогрессивности «крупной феодализирующейся земельной собственности» поздней Античности по сравнению «с застывшим в своей упадочной косности городом» [340], вызвал недвусмысленное предупреждение председательствующего А. Г. Пригожина: «Я не останавливаюсь на разборе выдвигавшейся здесь проблемы феодальной революции. Нет надобности доказывать, что сама постановка этой проблемы несовместима с марксистско-ленинским пониманием основных проблем истории» [341].

Поэтому первыми проблему революционного возникновения феодализма поставили не советские, а французские историки.

Первым применил термин «революция» к возникновению феодализма Марк Блок (1886-1944), выделивший два периода в развитии феодального общества: IХ-Х и XI-XIII веков. Переход от первого ко второму был назван им в книге «Феодальное общество» (т. 1 – 1939; т. 2 – 1940) «экономической революцией» [342]. Слово «экономическая» означает скорее «торговая»; не будучи марксистом, М. Блок видел суть этой революции в появлении торговли на дальние расстояния, а также в оформлении вассальных отношений внутри класса феодалов, т. е. исключительно в надстроечных изменениях.

Гораздо глубже решение, данное уже в послевоенные годы группой французских медиевистов, первым из которых был Жорж Дюби (1919-1996) [343]. С его точки зрения, основа феодализма – сеньория (феод). С распадом единой каролингской империи сеньория становится независимой. Это начало феодализма. «Под сеньорией как основой феодализма он понимает не столько совокупность земельных прав (что характерно для школы М. Блока), сколько комплекс военно-политических и судебно-административных прав сеньора, узурпированных у королей. Под такими сеньорами Дюби подразумевает… собственников из числа владельцев рыцарских замков, высвободившихся из-под власти королей и графов. Переходу королевских прерогатив в руки новых сеньоров Дюби придает огромное социологическое значение. В нем Дюби видит отражение коренной перестройки всей общественной структуры, перестройки, равной по своему смыслу “феодальной революции“. Такое определение оправдывается, по его мысли, тем, что именно в ходе этой перестройки возникает феодальный способ производства» [344]. У Ж. Дюби речь идет о Франции. Аналогичные выводы были сделаны П. Тубером об Италии, П. Бонасси – об Испании, а Р. Фоссье – о Западной Европе в целом.

Фактическим доказательством качественных перемен служит так называемое «инкастельменто» (термин, введенный П. Тубером, по-итальянски дословно означает «озамкование»): массовое строительство замков в период, когда набеги варваров уже окончены, и не в естественных укрытиях, а «на ровном месте» – замков, служащих сеньорам для подчинения крестьян, а не для отражения внешних врагов. Тогда же вдвое увеличивается численность знати, появляется рыцарство с его особой психологией, противопоставляющее себя и народу, и королям.

Наступает феодальная раздробленность, которую историки этого направления считают прогрессивным явлением. Новая сеньория организует труд крестьян, что делает возможным экономический подъем XI-XIII веков. Усиление эксплуатации, конечно, вызывает протест крестьянских масс; бегство крестьян в города в условиях отсутствия государственного сыска беглых помогает подъему городов, а большие массы недовольных поглощает территориальная экспансия – крестовые походы, продолжающиеся, замечу, все время существования феодального способа производства в Западной Европе и доказавшие его преимущество перед политарным. Восток двести лет не мог сбросить в море горстку живших в непривычном климате европейцев.

Можно сделать вывод – феодальная революция в X-XI веках имела место. При этом, если Ж. Дюби считал причиной революционного возникновения феодализма внешние причины – набеги норманнов, венгров и арабов VIII-X веков, то Р. Фоссье считает, что феодализм закономерно вытекает из внутренней логики развития Европы.

Насколько закономерно? В этом вопросе, к сожалению, Р. Фоссье оказался не на высоте. С его точки зрения, имел место разрыв и только разрыв с каролингской экономикой, когда в единой империи (не отличающейся от поздней Римской) были знать и рядовые свободные, коллективно эксплуатирующие рабов, а поместья не играли никакой роли. Последнее неверно фактически; но в данном случае более интересен чисто философский аспект проблемы: преемственность и разрыв.

С точки зрения сторонников феодальной революции одно исключает другое. Либо преемственность, либо разрыв. Если преемственность есть, то революции нет. Это бесспорно метафизический взгляд, философские истоки которого хорошо видны: на Ж. Дюби оказал большое влияние крупнейший философ так называемого «западного марксизма» Луи Альтюссер (1918-1990), бывший, в свою очередь, учеником основоположника неорационализма Гастона Башляра (1882-1962). Не отрицая заслуг последнего перед методологией науки, следует отметить характерную для него метафизическую абсолютизацию «эпистемологического разрыва», скачка, прерывающего постепенность [345].