Без срока давности - Владимир Бобренев

В разговорах с Григорием Моисеевичем Эйтингон неоднократно обсуждал и корректировал условия, которым должен отвечать новый препарат. Главное, подчеркивал он, увеличить до нескольких дней паузу между внешним улучшением состояния объекта и началом наступления кризиса. И когда Могилевский наконец сообщил, что рецепт такого токсина разработан и они приступают к его испытаниям на людях, заместитель Судоплатова зачастил в лабораторию.

Как правило, для исследования каждого препарата требовалось несколько человек-смертников. Пробовали вводить его на голодный желудок, на сытый, меняли дозировку, подмешивали в пищу, в вино. И лишь на десятый — двенадцатый раз находили оптимальную дозу и наиболее «рациональный» способ применения. После того как составлялась рецептура, документация с рекомендациями использования и изготовлялась целая партия токсина, работа считалась законченной.

Для большей эффективности испытаний и чтобы они шли без задержек, а также для выбора соответствующего «материала», Блохин сразу доставлял в лабораторию необходимое количество смертников. Могилевский лично знакомился с каждым заключенным, решал, кого можно привлекать немедленно, а кого надо немного подкормить, чтобы на чистоту эксперимента не влиял фактор тюремной дистрофии. Некоторым Григорий Моисеевич даже проводил курс лечения, привлекая к делу настоящих врачей.

К испытаниям дигитоксина Блохин почему-то доставил всего восемь человек, что не укладывалось в планы Могилевского проверить все возможные варианты. Дня через два после начала экспериментов начальник лаборатории сам позвонил коменданту:

— Василий Михайлович, ну что же ты, голубчик, — это слово профессора Сергеева почему-то прилипло к языку Могилевского, — у меня тут каждый день Эйтингон опыты наблюдает. Ворчит. Ты же знаешь его, говорит: давай-давай. Уж очень им этот препарат нужен, а ты мне недокомплект в четыре «птички» сделал.

— Недокомплект? Четыре? Да ты ж мне ведь тоже условия непростые ставишь: чтобы в теле были, чтобы помоложе, чтобы здоровые. То упитанных тебе подавай, то интеллигенцию тухлую. Стариков бракуешь, — возмущался Блохин. — Мои помощники уже с ног сбились. Где же тебе толстяков да здоровеньких столько набрать? Они пока до расстрельного приговора дойдут, полгода отсидят в камерах. За это время поголовно в ходячие скелеты превращаются.

— Ну ладно, ладно. Не ворчи. Одно дело-то делаем, общее! — смеялся в ответ Могилевский. — Сегодня можешь и старичка подкинуть. Будущий клиент Эйтингона как раз пожилой буржуин, он хочет своими глазами в действии препарата убедиться, как раз на пожилом «пациенте». Потому тебе и звоню.

— Такого добра сколько угодно! — обрадовался Блохин. — Я тебе сегодня же пришлю парочку. Одного по заявке, другого в качестве запасного.

К концу дня комендант прислал четверых заключенных — двоих стариков, как доложил начальнику лаборатории Хилов, и двоих мужчин среднего возраста. Могилевский сам пошел их осматривать вместе с Ефимом. Взял для представительности в качестве медицинской сестры еще и Анюту.

Когда они вошли в камеру-палату, двое стариков лежали на кроватях, двое сидели за столом.

— Встать! — громко рявкнул Хилов, и старики тотчас задергались, поднимаясь с постелей. «Это самые натуральные доходяги, — усмехнулся про себя Григорий Моисеевич. — Их ткни пальцем, они сами подохнут без всякого яда…»

Когда один из заключенных поднялся, слез с кровати и поднял глаза на Могилевского, начальник лаборатории замер. Первым порывом, пока тот не узнал его, было немедленно выйти из палаты и отослать двоих «пациентов» обратно на замену, но рядом стояли Ефим с Анютой, и их присутствие не позволило ему пойти на этот шаг. Такого, чтобы кто-то живым вышел из стен лаборатории, еще не случалось. Он быстро сообразил, что сегодня же все сотрудники будут знать о выпорхнувших из клетки «птичках». Чего доброго, начнется разбирательство, которое еще неизвестно, чем может обернуться. Дело в том, что одним из присланных Блохиным арестантов оказался профессор Сергеев.

«Его-то за что? — не понимал Григорий Моисеевич. — Жена проходит как сообщница одного из каких-то заговорщиков против советской власти, это понятно, но профессор имеет другую фамилию. Или его привлекли как родственника врага народа? Но тогда ему за это родство никак не могли вынести смертный приговор. В худшем случае таких осуждают к заключению в исправительные лагеря…»

Сергеев оглядел вошедших людей в белых халатах бесстрастно, не задерживая ни на ком, в том числе и Могилевском, своего взгляда.

— Садитесь, товарищи! — предложил начальник лаборатории. — Давайте познакомимся. Я Григорий Моисеевич, начальник этой больницы. Мы сейчас проверяем, насколько условия вашего содержания здесь отвечают установленным санитарным нормам. Поэтому каждому из вас предстоит пройти, так сказать, своего рода диспансеризацию. После медицинского обследования нуждающимся будет назначено лечение…

— Зачем, если потом нас все равно расстреляют? — перебив его, спросил старик с седой головой и яркими голубыми глазами, стоявший рядом с Сергеевым.

— Я всем объявляю, что никого из вас не расстреляют. Это истинная правда. Скажу больше: вам повезло, что из многих сотен заключенных, приговоренных к смерти, отобрали именно вас для прохождения обследования в нашем медицинском учреждении…

— Я же говорил! — радостно прошептал седой Сергееву. — Я же говорил, когда нас сюда привезли, а ты не верил!

Могилевский боялся, что профессор не выдержит и скажет ему: «Зачем вы лжете, голубчик, если прекрасно знаете, почему нас привезли сюда. Скажите нам лучше правду!»

Но тот молчал и, не мигая, смотрел прямо в глаза Могилевскому, отчего у начальника лаборатории поползли по телу мурашки.

Григорий Моисеевич еще раз повторил что-то насчет обследования, заверил, что с каждым работать будут индивидуально, и пообещал вылечить каждого, кто в этом нуждается.

— Вопросы есть? — закончив свою речь, спросил он.

— Мы действительно находимся в больнице?

— Конечно! — засмеялся Могилевский. — Оглядитесь по сторонам: разве эта палата похожа на тюремную камеру? А кровати с простынями разве похожи на нары? Вас будут сытно кормить три раза в день: завтрак, обед и ужин.

— Три раза в день!.. — прошептал седой старик, все еще не веря услышанному, и вдруг заплакал.

— Три раза. А еще ежедневно будет совершаться врачебный обход. Как в обычной больнице. Вот ваша медицинская сестра Анна Сергеевна. Можно звать просто Аня, Анюта. Туалет у нас в конце коридора, и водить туда вас будут поочередно. Кому трудно дойти до туалета, могут воспользоваться судном. Судно имеется у каждого под кроватью, в чем, надеюсь, вы уже смогли убедиться. Потом его сполоснут и продезинфицируют. Какие еще вопросы?

Больше никто вопросов не задавал.

— К сожалению, меня ждут пациенты в соседних палатах, я должен завершить обход. Но с каждым из вас непременно встретимся, когда вы будете проходить обследование.

Могилевский заметил, как после его слов неожиданно потеплели глаза профессора, слабая улыбка скользнула по его лицу. Артемий Петрович давал понять, что узнал Григория Моисеевича, и даже связывал перевод его сюда с желанием помочь.

— Вы идите, я вас догоню, — сказал Могилевский ассистенту и Анюте.

Едва они скрылись за дверью, он тотчас подошел к Сергееву.

— Как же так, Артемий Петрович? — спросил Могилевский.

— Не спрашивайте, голубчик, — схватив его за руку, к изумлению остальных арестантов, зашептал профессор. — Скажите, это правда больница?

— Конечно, — не моргнув глазом, подтвердил Григорий Моисеевич.

— Значит, вы ушли оттуда, где недавно работали? — оглядевшись по сторонам, тихо спросил Сергеев.

— Да, не выдержал… — продолжал врать Могилевский.

— Вот и прекрасно! Скажу вам, я так рад за вас. В эти страшные времена лучше держаться подальше от всяких ядов. Я могу на вас рассчитывать?

— Разумеется!

— У меня развивается жуткая аритмия, я даже начинаю задыхаться во время сердечных приступов, — начал делиться своими бедами Артемий Петрович. — Хоть и жить уже не хочется, но лучше умереть где-нибудь на зоне, среди людей. Нас ведь теперь в лагерь отправят, как я понимаю…

— Я попытаюсь оставить вас здесь, при палатах, — пообещал Могилевский.

Профессор благодарно взглянул на него, и скупая стариковская слеза скатилась по его щеке, а в глазах вспыхнула такая мольба и надежда, что Могилевский не выдержал и склонил голову.

— Я несправедливо относился к вам одно время, простите старика, если можете, — прошептал Сергеев.

— Для вас все осталось позади. Скоро мучения кончатся, Артемий Петрович.

Остальные трое заключенных, оказавшись невольными участниками доверительного разговора, старались ни слова не пропустить из этого странного диалога.