Наш китайский бизнес (сборник) - Дина Рубина

— А это ты видел?!

Сашка поднял голову и чуть не выронил мастерок. Хотя это он уже видел, и не раз: длинные крепкие ноги Таньки Голой, задранные на перила балкона, парили в бледном утреннем небе, словно два догоняющих стаю лебедя. Остальное было небрежно прикрыто (от солнца, разумеется, а не от посторонних взглядов) то и дело сползающим махровым халатом. Заставив себя не отводить взгляда, Сашка заметил, что Танька размахивает какой-то бумажкой, зажатой в голой руке.

— А что это? — спросил он.

— Листовка какая-то… Написано: «До каких пор мы будем самой дискриминируемой общиной…»

— Так это «Группенкайф»! — сказал он, принимаясь за работу. — Как только видишь в начале «до каких пор» или «сколько можно терпеть» — бросай, не читая…

— Не-а! — крикнула сверху Танька Голая, — «группенкайфщики» свою альтернативную партию создают. Я знаю. Я и сама «Группенкайф» принимаю.

— Похудеть хочешь? — с тайным сожалением поинтересовался Рабинович.

— Не-а. Просто для здоровья и счастья.

— А…

— Я вот и сейчас приняла порцию и медитирую. Такой кайф! Жаль только, не могу компанию подобрать, все утром на работе. Хочешь, будем вместе по утрам медитировать?

— Да нет, спасибо, — буркнул порядочный Рабинович. Не то чтоб он был против медитации, но просто привык медитировать в лоне семьи…

— Ты бы оделась, — добавил он, отворачиваясь. — Все-таки, прохладно.

— Да ну! — отозвалась Танька Голая. — Я люблю, когда тело дышит…

Витя сидел за компьютером и медленно, старательно набирал что-то ивритскими буквами.

— Что ты делаешь? — удивилась она, заглянув в экран.

«Дорогой контролер! — было набрано на голубом поле. — Я нахожусь там-то и там-то».

— Машину неудачно поставил, — объяснил Витя, — а в таких случаях обязательно появляется вонючий мизрах с квитанцией… Вот, хочу превентивно дать ему сапогом по яйцам… Ты не знаешь — «нимце» пишется через «алеф» или через «аин»?

У Зямы началась истерика.

Вид закоренелого хама и богохульника Вити, сидящего под табличкой с текстом дорожной молитвы и набирающего на ненавистном ему языке не свойственное его лексикону слово «дорогой» — по отношению к презираемому им представителю муниципалитета, привел ее в состояние неуемного веселья.

— «Дорогой… контролер!», — повторяла она, хохоча и утирая слезы, — «дорогой контролер!»…

— Зяма, ты спятила? — приветливо спросил Витя. А она все повторяла «дорогой контролер!» и заходилась в всхлипывающих стонах.

Просто она вспомнила, как в Союзе подралась в троллейбусе с двумя пожилыми женщинами, общественными контролерами.

Обе тетки — как это часто делалось — вошли с разных площадок, прикидываясь пассажирами. Да хоть бы и не прикидывались! — Зяма принципиально не взяла билета. Она опаздывала на защиту диссертации (своей, между прочим), а водитель, не предупредив, через остановку заехал на «круг» и объявил, что дальше не поедет.

И тут эти две мымры. А Зяма без билета, который не успела взять, а теперь уже и не собиралась — принципиально. Она ехала от парикмахера, на ней надет был новый плащ, серый английский костюм, белая кружевная блузка, а на ногах — новые серые сапожки шведского происхождения.

Тетка, потребовав билетик и услышав, что его нет и не будет, обманувшись, как многие, Зяминой интеллигентной внешностью, обманчивой подростковой хрупкостью и этой беззащитной шеей, так доверчиво вырастающей из кружевной пенки воротничка, крикнула радостно:

— Кать! А ну-к, идем сюда! Коля, Коль, закрой двери, а!

И водитель Коля закрыл двери троллейбуса, из которого уже успели струйкой вытечь пассажиры. Лишь на задней площадке, зажатая с двух сторон двумя пожилыми, но крепенькими тетками, Зяма пыталась объяснить, что в транспорте платят за то, чтоб он вез по определенному маршруту, нужному пассажирам, а ежели он не везет… что-то о моральном ущербе, о самоуправстве…

Тетка же, цепкая, как стрекоза, вцепилась ей в руку, повисла на ней — плати штраф.

— Какой штраф?! — крикнула Зяма. — За что?! Он же людей не везет, куда ему положено!

— А это плевать — куда тебе положено! — с восторгом отвечала одна из теток. — Тебе в милицию положено!

И вдруг навалилась на нее всем телом и крикнула в радостном возбуждении:

— Кать, вон у нее кошелек в кармане, ну-к!

И вторая, мелким беличьим движением сунула лапку в широкий накладной карман Зяминого плаща, вытянула кошелек и, проворно раскрыв его, достала десятку. После чего швырнула кошелек на пол, в нанесенную обувью пассажиров бурую, осенне-дождевую жижу.

И тут с Зямой произошло то, что обычно предшествовало всем ее транспортно-уличным дракам, что она, по-видимому, унаследовала от деда Зиновия Соломоновича, головореза и драчуна: кровь бросилась ей в голову. Выражалось это в некоторой размытости предметов и лиц и ощущении сдавленности пространства, которое хотелось с силой раздвинуть. К тому же общественницы не могли знать, что у профессиональных пианистов, по многу часов в день извлекающих из клавиатуры аккорды разной силы звучания (а для пассажа на «fortissimo» нужна-таки изрядная сила мышц, как плечевых, так и спинных, да и прочих), конституция весьма приспособлена к мордобою.

— С-сука!! — тяжело дыша, выдавила Зяма, глядя на обеих теток, они у нее сливались в одну. — Ты ж на мне план делаешь!

— А что ж, — почти приветливо отозвалась та, выписывая квитанцию, — и план делать надо… На таких бессовестных, как ты…

Договорить ей не удалось: квитанцией Зяма залепила ей зубы и, для разминки, взяла на тетке «аккорд от плеча», обеими руками.

Та отлетела к окну и ударилась затылком о стекло. Вторая — белочка вороватая — дожидаться подобного не стала и заверещала «Коля-коля-коля-а-а!». А Зяма — пока Коля бежал на подмогу — прошлась по ней сдвоенным пассажем, сверху вниз и снизу вверх, не забывая на педали нажимать, как левую, так и правую.

Но этот ее сольный концерт довольно быстро был прерван Колей, который, предварительно открыв двери задней площадки, действуя слаженно с Катей, хотя и изумленно матерясь, вытолкал Зяму наружу, в кремовый пломбирный снежок остановки.

— Ста-ры-е п-пля-а-ди! — крикнула Зяма, поднимаясь и отряхивая диссертационный костюм. — П-пля-адю-ги ссучьи!

Что было несправедливо: тетки выглядели вполне целомудренно.

— А ты — молодая блядь! — довольно бодро крикнули из троллейбуса. Что тоже было неправдой, неполной правдой, во всяком случае.

Они уже успели почувствовать себя победителями. Катя подобрала с полу грязный кошелек, размахнулась и выбросила его далеко из дверей.

Зяма снова ринулась в троллейбус, но не тут-то было. Коля, уже сидящий в кабине, нажал на кнопочку, двери закрылись, и троллейбус плавно и ходко повалил прочь. В окне задней площадки белочка Катя торжествующе показывала отплывающей в грязно-пломбирной луже Зяме кулачок с зажатой в нем десяткой…

— Ну вот… — удовлетворенно проговорил Витя, вытаскивая из принтера листок с нежным посланием к случайному контролеру. — Пусть-ка этот мизрах вонючий попробует мне вставить штраф…

Я сбегаю к машине, а ты пока начинай строгать Кугеля. Он приволок сегодня что-то несусветное.

Помахивая листком, Витя выскочил было за дверь, но вернулся.

— Слушай, — сказал он озабоченно, — в «Белых ногах» вторые сутки колобродят моряки с Кипра. Может, запрешься?

— А что, ты думаешь — меня ненароком могут за свою принять?

— Ну, смотри…

Статья Кугеля называлась «Все больше, не сглазить бы!..».

Зяма решила сначала пройтись по тексту, а потом уже менять название. Речь, как выяснялось, шла о нарастающей в последние месяцы волне арабского террора, о гибельной для народа политике нынешнего правительства, о предстоящих выборах…

Сегодняшний шедевр Себастьяна Закса, следовательно, можно было озаглавить «Разные ипостаси террора» или «Эра ожидания ужаса»…

Поразмыслив, Зяма остановилась на первом варианте.

Затем приступила к самому тексту. Начинался он оригинально: «Хрен редьки не слаще! — писал политический обозреватель Себастьян Закс. — Вот и французов шарахнуло мусульманским террором. Может, хоть эта бомба разрушит их застарелый антисемитизм? Что касается израильских левых, во главе с нашим антисемитским правительством, то они даже и не мигнули. И неудивительно: не секрет, что Голда Меир была духовной матерью нашего премьера.

Все давно убедились, что базарные выражения — его вторая натура. Что ж, старая история — кресло погубило человека. Выходит, вся рота против премьер-министра? А может, это не рота, а он шагает не той ногой?!!»

Словом, рабочий день начался.

Зяма подумала, вздохнула и стала набирать: «Последние трагические события в центре французской столицы послужили причиной того, что многие страницы израильских газет не только посвящены анализу сложившейся в последние месяцы ситуации с…»