Месть Ледовой Гончей - Юрий Погуляй

Наверное, половину этого времени я блуждал по кругу. Иногда свет пробивался сквозь толщу льда, и я в отчаянии искал путь к источнику, натыкаясь на прозрачные голубые стены. Поверхность была так близко! Три-четыре ярда холодной брони. Был бы у меня хотя бы нож – я попытался бы прорезать путь наверх.

Потом свет мерк, и под уставшими пальцами вновь шуршал раскрошенный лед, осколки сквозь одежду впивались в колени, и я уползал в ненавистную тьму.

В которой обитало зло.

Я то и дело останавливался, подолгу вслушиваясь в безмолвие черных лабиринтов. Воображение предало меня, рисуя монстров, ползущих следом, создавая иллюзию далеких криков разъяренного Эльма.

Один раз кто-то прополз совсем рядом со мною. Я только отвернул в расщелину, убедившись, что не скачусь по ней вниз, как в проходе позади раздался звук движения, зловещий скрежет, а потом в ноздри ударил запах гнили.

Тварь не заметила забившегося в щель человека, хотя должна была услышать, как гремит в ледовых лабиринтах мое сердце. Прошло не меньше часа после той встречи, а я по-прежнему сидел в укрытии, осторожно меняя положение, чтобы хоть как-то отогреть колени или локти. Стоило огромных усилий заставить себя продолжить поиски выхода.

Здесь не было так холодно, как снаружи, но мороз от стен высасывал остатки тепла.

Не знаю, каким чудом мне посчастливилось выбраться наверх. Когда в кромешной тьме появился просвет, я потянулся к нему как младенец к матери, надеясь, что в этот раз лед не отрежет пути к спасению. Я забыл об опасности, забыл об Эльме и зверодемонах. Мне хотелось увидеть небо. Хотя бы раз в жизни, путь даже в последний. Мышцы налились силой, и я пополз по лазу к свету, боясь даже моргнуть, лишь бы не вспугнуть символ спасения.

Мне казалось, что если веки предательски сомкнутся – вокруг опять окажется непроглядная тьма.

Навсегда.

Когда я, кашляя, содрогаясь всем телом от усталости и холода, выбрался наверх – на ярко-синем небе светило солнце. Оно слепило и выжигало глаза, но я улыбался ему. Лаз вывел в Пустыню, шагов за триста до корабля.

Первые несколько футов я прополз, затем осторожно поднялся и на подкашивающихся ногах поспешил к «Звездочке».

Глава пятая

Тайные тропы доступны не всем

Мне повезло. На вахте, у люка второй палубы, мерз вооруженный дальнобоем Скотти. Коренастый пират накинул на себя несколько шкур сразу, отчего был похож на диковинное создание из меха. Когда я вцепился в поручни трапа и пополз наверх, опешивший моряк очнулся от ступора и заколотил в дверь тамбура.

– Малец вернулся! – гаркнул он в открывшуюся дверь, вскинул дальнобой, поглядывая в сторону ледового леса. – Давай, юнга! Быстрее ветра! Я видел этого уродца полчаса назад! Эх, не зря меня сюда поставили, а не в акулье гнездо посадили! Не зря! Давай быстрее!

Под ногами загудел металлический настил трапа. Напоминание об Эльме придало сил, и я просто взлетел на ход второй палубы, оскальзываясь на обледенелых ступенях. Все-таки раб Черного капитана выжил… Проклятье!

– Как ты уцелел, малец?! – с удивлением спросил Скотти, когда я влетел в черный зев тамбура. Лицо моряка скрывали заиндевевшие шарфы. – Как тебе это удалось?

Ответа он не дождался. Открывший шлюз Крюкомет выглянул наружу, бегло осмотрелся, затащил меня внутрь.

– Может, еще кто спасся. Смотри в оба, Скотти. Чуть что – сразу стучи! – сказал боцман и потянул тяжелую дверь на себя.

– Как скажешь, Крюк, – бодро ответил моряк, оставшийся снаружи.

– Замерз? – спросил офицер у меня и, не дожидаясь реакции, потащил в зал возле кухни.

После обжигающей свежести льдов меня оглушил затхлый смрад пиратского лежбища. Выбил иные чувства, оставив только тяжелую, тошнотворную вонь. В плитах мастера Айза гудел огонь, но то было не пламя энгу. Моряки жгли в печи что-то другое. Что-то со складов… Дым поднимался к потолку, и в свете редких фонарей я видел сизый туман над головами корсаров.

– Смотрите, братцы, юнга живой!

– Эд! – воскликнул Фарри. Мой друг, скорчившись, сидел в углу, неподалеку от печки, жалко обнимая себя за колени. Увидев меня, он вскочил, но сдержал порыв и сел обратно.

– Как тебе это удалось, юнга? – закашлялся капитан. Я не сразу и узнал его в том человеке у печи. Хозяин «Звездочки» лежал укутанный в несколько шкур, и в нем не осталось ничего от грубого и воинственно настроенного пирата. Будто вылазка за Эльмом раздавила Аргаста. Лицо Дувала блестело от пота, глаза запали, и из них ушел волевой огонек.

Я огляделся. Здесь собралась почти вся команда. Лежаки стояли очень плотно друг к другу, на переборках висели приколоченные наспех шкуры, в попытке оградиться от холода и удержать последнее тепло.

Корсары не выглядели победителями. Кашель, дурные запахи, подавленные лица, дым над головой, гудящая печь плиты, с нависшей над нею понурой фигурой кока.

– Здесь, подо льдом, живут те зверодемоны, что напали на нас тогда, у «Сына героев»! – выпалил я. – Они роют ходы…

– Уже знаем… – подал голос Три Гвоздя. Он грелся у печи и казался самым чистым моряком из всех, запертых на «Звездочке». – Тебя не было почти день, мальчик. Мы думали, что тебя разорвали на части или ты замерз насмерть, как прочие. Вон Сабле, может, придется палец оттяпать, отморозил, пока из бури выбирались. А капитан…

Дувал хрипло закашлялся.

– Я спрятался в ходах, внизу… – сказал я.

Три Гвоздя кивнул.

– Тебе повезло. Сегодня утром мы нашли у ванны головы этих монстров. Тот самый чужак с крюком вместо руки притащил эти трофеи. Что он кричал, Сабля?

– Он верещал, что вспорол брюхо этим дерьмовым шавкам и что вспорет брюхо всем, кого пошлет их дерьмовый хозяин, а потом и сам доберется до этого дерьмового ублюдка. – Вечно злой пират придирчиво оглядывал ногу, надеясь, что палец можно спасти.

– Собачьего… – машинально поправил я. Три Гвоздя сделал неопределенный жест – мол, ему неинтересно, и закончил:

– Буран убежден, что это не человек.

Неприкасаемый тоже был здесь. Он угрюмо смотрел прямо перед собой, но в мыслях находился где-то далеко-далеко отсюда. Там шумели ярмарки, и таял снег на залитых солнцем крышах.

– Даже Неприкасаемые не смогли бы так быстро выпотрошить троих крепких ребят, – зловеще протянул Сиплый.

– И никто бы не смог выжить в ночи между этим ублюдком с крюком и волосатыми мордами, – сказал Волк. Его глаза слезились от едкого дыма, но ни на миг он не отвел их от моего лица. – Стюарды не вернулись: Увай, Норри, Лаум – не вернулись. А ты как-то выбрался. Что, сошелся с тварями? Служишь им теперь?

– Сядь пониже, Волк, ты надышался дыма, – буркнул Крюкомет. Он уселся на топчан возле капитана, а Гром вновь зашелся в надсадном кашле. Звякнула миска с талой водой. Боцман поднес ее к лицу Дувала, и тот клацнул зубами о кромку, жадно глотая влагу.

– Это уж точно. Ты бы, Волкушка, поостерегся. То камушки сосешь, то дымом дышишь. У тебя и так-то мозгов в голове осталось, словно снега на макушке Светлого бога, а все туда же – выводы делаешь, – поднял голову Неприкасаемый.

– Как ты выжил? – проигнорировал их всех Волк. Глаза его сверкнули. – Как?

Я честно рассказал им всю историю, упустив часть с тем, что сказал мне Эльм, и с тем, что мы вообще с ним были когда-то знакомы. Фарри ни на миг не переставал беспокоиться, что я расскажу все без остатка. Он с тревогой ловил мой взгляд, почти незаметно покачивал головой и терпеливо ждал, когда пираты перестанут обращать на меня внимание. Его что-то тревожило, он скрывал какой-то новый секрет, которым мечтал со мною поделиться.

– Это становится интересным, друзья мои, – заговорил Три Гвоздя, едва я закончил. Все посмотрели на странного моряка. Мне дико было осознавать, что теперь среди нас, палубных моряков, сидят и абордажники (о, как же мало их осталось) и офицеры. Не хватало только инструментариев.

Я слышал, как внизу гремит железо, и понимал, что им совсем не до отдыха. Что пока здесь, на палубе, праздно мерзнут простые моряки – механики трудятся не покладая рук.

Но что-то не давало мне покоя. Что-то кроме злости Волка и желания Фарри поделиться новостями. Дело было даже не в кашляющем Аргасте Дувале, под глазами которого залегли черные круги. Не в странно молчащем, подчеркнуто отстраненном Старике, рядом с которым мрачно собрались простые абордажники. Не в Мертвеце, которого и не видно было, настолько далеко ото всех он расположил свой топчан. Не в Шоне, за бесчувственной маской которого бился попавший в западню зверь, не в наслаждающемся ситуацией Тремя Гвоздями…

Я вдруг понял, какая странность привлекла мое внимание. Люди, люди, люди – почему-то всегда в первую очередь мое внимание привлекали именно они. И только потом проступали детали окружающего мира.

– А где лежаки механиков? – глупо спросил я и смутился.

– Шестерня увел их на нижнюю палубу, у них есть пара теплых помещений, – ответил мне Половой. – Как он сказал – у него каждый человек на счету. Хотя я плохо себе представляю, зачем ему столько народу.