Маршрут - 21 (СИ) - Молотова Ульяна

Елизавета раскрыла один шкафчик и достала много толстых свечей, оттуда же подсвечник и повернулась со всем этим добром к гостьям.

— Вы не против со мной на кладбище сходить?

Девочки переглянулись, дав друг другу понять, что если это немногое, что они могут сделать для одинокой женщины, то нужно согласиться. Оля, как старшая, ответила.

— Конечно нет, давайте сходим.

— Ох, спасибо большое, тут недалеко совсем.

Кладбище посреди леса. Огорожено бетонным забором, окрашенным в чёрный, ворота сорваны с петлей. Обычно такие места на девчонок навевали траур и грусть, но конкретно это было по странному аккуратным для такого времени, будто и не кладбище вовсе, а какой-то музей под открытым небом. Так-то оно так, только музей такой в привычном понимании не для любования служит, а тут много что приковывало внимание. Ограждения серебряного цвета с витиеватыми рисунками другие белые и отмытые. На одних могилах возвеличивались обыкновенные камни с выбитыми зубилом, будто в спешке, нечёткими гравировками, другие, что старые, гранитные, а на иных хорошо сколоченные кресты — без единого сучка, украшения или неровности, только табличка с информацией об умершем. Помимо этого, участки, где захоронены старики, все поросли кустарниками — за ними точно перестали следить лет десять назад. И вот Елизавета остановилась около пары десятков ухоженных и чистых, что в самом тёмном углу, на них были возложены подснежники. Много подснежников. Единственный цветок, что сейчас можно было найти в этой мешанине грязи и щебня. Она упёрлась руками на одну из многочисленных оградок и тихо заговорила.

— Анечка Острова — отличницей была. А тут вот справа Гришка Морозов — биатлонист, медали на регионе брал. Слева Вася Медведев — тяжелоатлет. Силач наш! Там дальше, Настя Ручкова — писателем хотела стать. А вон там лентяй наш — Илья Жданюк, всегда забывал домашние задания приносить …

Двадцать три могилы. Елизавета замолчала, вытащила из кармана коробок спичек. Выхватила одну, чиркнула разок, та загорелась высоким и ярким жёлтым пламенем: ветер не смел сейчас тревожить его. Вот она зажгла свечу, а затем сжала разгорячённую головёшку указательным и большим пальцами. Сильно сжала и останавливаться не собиралась, впитывая огрубевшей кожей всё тепло, что очень скоро дойдёт и до мяса, и до костей, вызывая адскую боль, которая, однако, неспособна была перебить ту, что живёт глубоко в сердце. Она поставила свечу тепло-белого цвета на холодный и чёрный могильный камень. Достала ещё двадцать две и методично, зажигая их одну от другой, расставила по оставшимся могилам.

Девочки молчали, наблюдая за ней. Елизавета отложила оставшиеся свечи и вновь упёрлась руками в ограждение.

— Они утешили меня тогда, когда Ваня погиб. Все. Помогали, чем могли, навещали. Потом война, отцов отправили на фронт. Ни один так и не вернулся. Затем болезнь… Я осталась их единственным родителем, старалась заменить им всех. Аня была самой стойкой, староста, следила за всеми, а они друг за другом. Я видела каждую смерть, а Аня не сдавалась. Каждый год отсчитываю дни до того самого, когда она ушла, последняя. Третьего Марта. Месяцами проклинала себя, ненавидела, что ничего не смогла сделать, только проводить их. И всё. Лучше бы я захлебнулась в крови, чем мой сын, чем они. Да хоть сотню раз! Вспороли бы мне кишки, расстреляли, пытали, да что угодно!.. Был у нас такой хороший учитель рисования и трудов. Постоянно говорил, что нужно быть искренним, стараться выразить себя, понять другого, дети его очень любили. А я слушала и глубоко внутри злилась, никогда такого не умела. Понять, услышать — да, но, чтобы донести себя, а не школьную программу — редко выходило. Но может, сейчас выйдет, хотя бы словами передать это всё, рассказать. Больше ничего не умею, только учить. Хотела отправиться к ним, к Ване, к мужу, но не смогла. Просто слежу за ними, тут. Немного помогает. Понимаю. Знаю, не единственная, у кого горе. Кто потерял всех. Но от того совсем не легче… Извините.

Она была спокойна, только глядела на колыхающиеся свечные огоньки, украшающие своей мягкой игрой светотени недвижимые каменные плиты. Бегала взглядом от одного к другому и в каждом, наверное, видела что-то своё, потому что выражение её лица каждый раз еле заметно менялось.

Тоня встала рядом, схватила Елизавету за руку, мягко, но уверенно: — Не извиняйтесь. Всем нужно порой, чтобы их услышали.

Елизавета грустно улыбнулась и медленно закивала.

Немного погодя, обратилась Оля: — Извините, но сколько лет вы уже этим занимаетесь?

— Восемь.

Из кустов вышел Кишка. Весь грязный, злой, маршевой походкой и громко мяукавший.

— Ой, это что, кот? Откуда?

Тоня подняла его на ручки и принялась отряхивать: — Он с нами ехал, вы не видели?

— Нет!

— В ящике сидел, вы не заметили его, наверное, он тихий. Хотите погладить?

— Ой, не надо, у меня на них аллергия. Будем в разных комнатах спать, иначе я учихаюсь вся.

Кишка неодобрительно взглянул на Елизавету, задрыгал задними лапами, требуя поставить его на землю, а когда требование было исполнено, побрёл впереди всех. Пушистый рядовой всё время оборачивался на хозяек, вертел порванным ухом и что-то высматривал по кустам.

— Оля, а чего с ним?

— Есть хочет, наверное.

— Нервный он у вас, чего-то ждёт. Может, ночью гроза будет: нужно дров захватить, печь растопим.

Оля вздрогнула: — Не по себе мне, с чего вдруг гроза в начале весны?

— Они у нас часто бывают. А может, просто испугался чего-то, вот никак и не успокоится.

Около часа девочки помогали Елизавете по участку со всякой мелочёвкой. Посреди всего стоял высокий ветроуказатель в красно-белую полоску, украдкой позаимствованный с ближайшего запасного аэродрома. Тремя рядами по земле пролегали трубы, по которым раньше давали воду для полива, рядом на погнутой трубе закрученными лежали шланги, что в таком недвижимом состоянии и за столько лет превратилась в неуклюжую пародию на работу таксидермиста. Насадки для них, которые годами не чувствовали мощного напора воды, превратились в оголодавшие морды змей. В самом углу сада располагалась водонапорная колонка. Окрашенная в светло-голубой, высокая и рядом несколько вёдер. Вот ей есть чем заняться и для кого работать.

Постепенно над головами собирались мрачные тучи. Даже насупившиеся. Тоня взглянула на хмурое небо, высунула язык, на него сразу упала капелька холодной воды. Компания спряталась от навязчивого дождика в доме.

— Говорила же, гроза будет.

Флюгер, хотя и тряпичный, терзался непогодой уже второй час. Печь медленно нагревалась, из дымохода валили серые клубы дыма. Облака сгущались, но ливня всё не было, гроза задерживалась. Наконец понадобились подсвечники. С одним таким Елизавета постоянно ходила по дому. В большой спальне она привычным ей движением раскрыла стеклянный шкаф. Девочкам предстала сотня книг в мягком переплёте. Какие-то неизвестные авторы и великое многообразие жанров. Оля взяла ту, что менее прочих выделялась кричащей обложкой — только трудновыговариваемый псевдоним, название «Гроза» и отсылка на творчество авангардистов в виде нескольких цветных фигур, чем-то напоминающих горящее здание.

— Что эта за книга? На пьесу Островского мало походит.

— Какая? — Елизавета пыталась что-то вытащить из-под доски в полу, но обернулась, — Эта? Чушь всякая, но вечерок скоротать можно. Ужастик, вроде.

— Ужастик? Не, не мой жанр, наивные они все.

— Ужастик на то и ужастик, он нелепый, глупый и использует клише. Конкретно этот — хороший.

— А сюжет какой?

— Две подруги после трудного дня в институте посещают дом бабушки одной из них, там их настигает непогода. Молния в крышу бьёт и загорается чердак, а потом начинается мистика! Наружу не выйти, двери заперты, стёкла не выбиваются. И вот в такой ситуации они пытаются выбраться. Приведения разные, говорящий паук в подвале, огонь. Интересно читать на самом деле.

Тоня: — Они выжили?

— Нет.