Книга интервью. 2001–2021 - Александр Маркович Эткинд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот путь давно был продуман и разработан?
Я думаю, он возник ситуативно и как ответ на Майдан. Без Майдана нового курса не было бы, но придумали бы что-то другое, что тоже было бы связано с внешней агрессией, оккупацией, колонизацией.
Вы предлагаете новый загадочный термин «петромачо». Им вы обозначаете сословный, моральный и культурный тип, который осуществляет гегемонию над другими группами людей – в сегодняшней России это, очевидно, ФСБ. Или нет? Возможен ли в этой среде бунт, который приведет к смене лица, безопасность которого они обслуживают? Какие могут быть причины, какие возможные резоны?
Не обязательно только они, есть и другие охранные структуры. Но их задача не безопасность лица, а безопасность круга, его преуспевание, процветание. И ситуация сейчас такая, что личные амбиции одного лица вступают в противоречия с реальными интересами всего круга, потому что весь круг нищает, пока лицо говорит «Крым наш». И круг не верит, что «Крым наш» все окупает и все перекрывает. Этот фетиш не поддерживается многими, он им не близок.
Еще толпа может выйти на майдан, площадь, но это, конечно, будет не так, как у вас. Народ должен сильно обнищать, лишиться большой части благ, чтобы выйти. А круг умеет профессионально считать деньги и все понимает. Брожения там идут, они не могут не идти. А взорвется ли эта банка скоро или чуть позже – это зависит от многих факторов.
Но они же не могли не понимать, что их реакция на экономический спад в виде внешней агрессии приведет к еще большему спаду. На следующем витке, в виде санкций и прочего.
Я думаю, они просчитались. Они презирали Америку, они «взяли Крым», они создали порядок в стране и поддерживали его, но теперь просчитались. И вот последние санкции, я считаю, действительно серьезные. Я не верю, что этого ожидали. Все – даже Украина – может, и простили бы Крым, но Донбасс уже не простили.
Сейчас наблюдается повышенное внимание к «советскому проекту», особенно к его литературной составляющей: книги и лекции Дмитрия Быкова, «Советская Атлантида» под редакцией Вадима Левенталя, большой корпус публицистики касательно этого. Эти вещи о чем говорят? Попытка – и весьма, в общем, успешная – «отбелить», перечитать советскую литературу для вас состоятельна, вам это интересно?
Да, мне это очень интересно, а к Быкову я вообще с особым уважением отношусь. Советская эпоха – огромный и продуктивный период культурной истории, очень оригинальный и необычный. Есть люди, которые на этом специализируются. Но дальше мы видим что-то большее: на самом деле не только Быков на это работает, но и Путин.
Нет опасности в таком подходе – «много было мерзости, но на фоне сегодняшней жизни она, советская эпоха, очень даже симпатична»?
Быков особо упирает на интернационализм советского проекта, а это преувеличение и упрощение. Советский интернационализм был сильно подмочен антисемитизмом. Я, советский еврей, мог в университет только по блату поступить, и Быков это отлично знает.
Большое количество поточной аналитической публицистики строится на исторических и культурных параллелях, связанных именно с Союзом: уровень закрытости-открытости страны, пропаганда, общественное мнение.
Люди любят сравнивать. Будущего мы не знаем, настоящего не понимаем, а прошлое кажется законченным и понятным. Меня тут волнует вот что: распад Союза произошел очень давно, больше 20 лет назад – четверть века, два культурных поколения. Но кажется, что это произошло только что! Или вообще не произошло. Для многих людей – для реконструкторов, например, для сочинителей литературы о «попаданцах» – это так и есть.
Именно реконструкторы теперь оказываются во главе революционных движений и пытаются вернуть немалую часть мира в «советский проект». Для них прошло не 20 лет, а 20 месяцев или даже дней – течение времени ими не чувствуется, восприятие искажено. Это механизм меланхолии, отрицание потери, когда человек, потерявший нечто сверхважное, реагирует отрицанием факта потери. Прошлое длится, путается в настоящем, и настоящее не воспринимается как настоящее, а как подпорченное прошлое.
То есть чаще хотят вернуть прошлое, нежели сравнивают и ужасаются – «все это уже было»?
Да, чаще говорят: «мы хотим воссоздать, реконструировать». И я верю как раз в тех, кто хочет воссоздать: они опасны, влиятельны и сильны, и к тому же безумны. Но я категорически не верю тем, кто говорит, что путинизм – это второе издание сталинизма. Все совершенно иначе.
Власть основана на тотальной коррупции, и ничего похожего там, в Союзе, не было. Сейчас мы видим абсолютный цинизм, полное и сознательное отрицание всех ценностей, связанных с будущим, с переделкой человека и человечества. Для 1930‐х годов, даже для 1950‐х годов все это было живо и важно. Теперь это все разрушено. И на фоне идейной разрухи люди начинают реконструировать, чувствуют себя «попаданцами» в чужую им жизнь.
Кто из ныне пишущих русских авторов для вас большой писатель? Поделитесь наибольшими читательскими потрясениями.
Сорокин, Шаров.
Какие ближайшие ваши планы, когда ждать «Кривое горе» – книгу, которая как раз и была написана по результатам упомянутого вами кембриджского проекта?
Эта книга уже два года существует по-английски и пользуется большим успехом среди рецензентов. А по-русски «Кривое горе» выйдет, надеюсь, после Нового года, перевод закончен. До этого еще выйдет моя книжка про Вильяма Буллита – первого посла США в Союзе, виднейшего деятеля той эпохи. Именно Буллит, кстати, – прообраз булгаковского Воланда. Книга выйдет к ярмарке «Нон-фикшн», в конце ноября.
Вы – одна из центральных фигур интеллектуальной жизни России, чего уж там. А будущее публичного интеллектуала – это, условно говоря, тоже вы – «и чтец, и жнец»? Узкая направленность и профессионализм в одной области теряет привлекательность и востребованность?
Публичный интеллектуал вряд ли может позволить себе быть узким специалистом. Спрос всегда был на тех, у кого диапазон шире, – посмотрите на вашего Грушевского: политический деятель, историк, литературовед, публицист. Публичный интеллектуал должен быть широк. Но я
