американцах наступило облегчение. Девушка Марта, тоже лидер «Молодой гвардии» – отделения Союза немецких девушек, этот пост она занимала четыре военных года, при первой встрече с офицером психологической разведки отвечала на все вопросы односложно: - Вы читаете книги? - Нет. - Вы читаете газеты? - Нет. - Вы ходите в кино? - Нет. - Вы слушаете радио? - Нет. - У вас есть друзья? - Нет. - Вы изучали немецкую историю? - Немного. - Кто такой Бисмарк? - Немецкий деятель. - Кто такой Вильгельм Второй? - Бывший лидер Германии. - Что вы знаете о Германской Республике (имеется в виду Веймарская республика)? - Не помню. - Что такое нацизм? Молчание. - Что такое нацизм? - Партия. - Что такое коммунизм? Молчание. - Что такое коммунизм, фройляйн Кнотт? - Россия – это коммунизм. - Что такое Россия? - Россия – это некультурная нация. - Что такое Америка? - Америка большая. - Это все, что вы знаете об Америке? Молчание. - Что вы думаете о будущем Германии? - Меня не интересует будущее Германии. - Неужели? Разве вы не патриотка? Ее глаза наполняются слезами. - Я потеряла брата в России. - Вам не жаль, что он погиб? Вытирает слезы. - Но ведь была война. - Кто начал эту войну? Молчание. - Что вы думаете о Гитлере? Холодный колючий взгляд. Правда, уже на следующий день неразговорчивая Марта Кнотт снова пришла на встречу с американским психологом. На этот раз она трещала без умолку: мама объяснила ей, что американцы решат, будто она – упертая сторонница «Единой Германии» и национального лидера, а она ведь не такая. Ее просто заставили стать маленькой начальницей молодежной организации и исполнять указания начальницы из райцентра. - Так уж и заставили? Как можно человека заставить стать начальником? - Мне присылала распоряжения Кристина Гюпперц из Моншау. - Что это были за указания? - Да я их и не читала. - Вы лжете. - Ну хорошо, да, я прочитала брошюру. Однажды. - О чем была брошюра? - О жизни нашего национального лидера. Постепенно выяснилось, что Марта с трудом собирала девушек на сходки для чтения пропагандистских материалов. Что собирались они раз в неделю, но постепенно ее работа свелась к тому, чтобы составлять списки тех, кто не явился на собрание. - Сколько вы получали от «Единой Германии»? - Да ничего они мне не платили. Жалкие 12 марок в месяц. Собеседник Падовера постарше, некий Лео Кальфф, ищет и легко находит настоящих ответственных за провал национального лидера. Он сам виноват, что выбрал себе таких друзей. Первой ошибкой был Муссолини. Итальянцы заманили нас в Африку, где мы просто рассеяли свою мощь. А со Сталиным это был вторая ошибка. Молотов в 1941 попросил нас отдать им Дарданеллы, Болгарию и Бессарабию. Ну и отдали бы, а тут пришлось вторгаться в Россию. О Кальффе Падовер пишет с отвращением. На последнюю встречу недавний функционер нацистского режима принес документ, в котором разделывался с нацистской идеологией, повторяя риторику американской пропаганды, но – в привычной для себя манере идеологического диктата. Сколько ни переобувайся в воздухе, природу человека, ищущего себе нового вождя, изменить трудно. «Мы не хотели воевать, враги использовали нашу готовность прийти на помощь нашим братьям, знали, что мы своих не бросаем, а потом окружили со всех сторон». Падовер завершает свою книгу, написанную по слишком горячим следам, выдержкой из письма жене, отправленного им из Германии. В нем автор пишет об облегчении, которое испытывали, несмотря на страшное поражение, почти все его собеседники, как об источнике надежды на будущее. Кто-то спросит, о чувстве ли облегчения нужно было думать и говорить после двенадцатилетнего морока – военной истерии и последовавшей войны с миллионами жертв? Когда не наказаны еще военные преступники, не отмщены их жертвы? А офицер психологического фронта говорит о каком-то «облегчении» у бесчисленных попутчиков режима. Но пропагандисты «единой Германии» стращали население своей страны ужасами американской оккупации, внушали простую и ложную мысль, что своя власть лучше только потому, что она – своя, знакомая, родная. Когда же выяснилось, что союзники не намерены мстить, а, скорее, лечить коллективный психический недуг, тут и пришло время «облегчения». А внешним выражением этого облегчения была как раз оккупация. Да, чуть не забыл: когда Падовер писал свою книгу, Гитлер, национальный лидер Германии, был еще жив.",Facebook,https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=pfbid024kkkPgLsSGFnbQ4ATj147nfR1nm7sDKR5EVRzfrGJsV5CHkXs4qbq6MKicmUAcAzl&id=1196293572,2023-02-13 08:25:34 -0500
Facebook,"""До тех пор, пока страной правит номенклатурная шпана, охраняемая политической полицией""... В декабре 1985 г. в Политехническом музее показали фильм «Звезда Вавилова». Потом было обсуждение. После всех ораторов на сцену вышел генетик профессор Владимир Павлович Эфроимсон. (Первый арест — декабрь 1932. С января 1942 на фронте. Награждён орденами. В 1949-м арестован, отбывал срок в ГУЛаге.) Вот текст его речи: «Я пришёл сюда, чтобы сказать правду. Мы посмотрели этот фильм. Но этот фильм — неправда. Вернее — ещё хуже. Это — полуправда. В фильме не сказано самого главного. Не сказано, что Вавилов не трагический случай в нашей истории. Вавилов — это одна из многих десятков миллионов жертв самой подлой, самой бессовестной, самой жестокой системы. Системы, которая уничтожила, по самым мягким подсчетам, пятьдесят, а скорее — семьдесят миллионов ни в чём не повинных людей. И система эта — сталинизм, который безраздельно властвовал в нашей стране, и который и по сей день не обвинён в своих преступлениях. Я готов доказать вам, что цифры, которые я называю сейчас, могут быть только заниженными. Я не обвиняю авторов фильма в том, что они не смогли сказать правду о гибели Вавилова. Они скромно сказали — «погиб в Саратовской тюрьме». Он не погиб. Он — сдох! Сдох как собака. Сдох он от пеллагры — это такая болезнь, которая вызывается абсолютным, запредельным истощением. Именно от этой болезни издыхают бездомные собаки… Так вот: великий учёный, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох как собака в Саратовской тюрьме. И надо, чтобы все, кто собрался здесь, знали и помнили это. Но и это еще не всё, что я хочу вам сказать. Главное. Я — старый человек. Я перенёс два инфаркта. Я более двадцати лет провел в лагерях, ссылке, на фронте. Я, может быть, завтра умру. Умру — и кроме меня вам, может быть, никто и никогда не скажет правды. А правда заключается в том, что вряд ли среди вас, сидящих в этом зале, найдется
