Зеленый рыцарь. Легенды Зачарованного Леса (сборник) - Антология

Кэтрин Вас

Мир, нарисованный птицами

Однажды утром в фонтане танцевал мужчина. Его переполняло счастье. Он узнал, что скоро станет отцом. Даже когда появились солдаты и потребовали, чтобы он остановился, он продолжал танцевать и брызгать на них водой.

Ночью он пропал из Рио-Секо, и никто его больше не видел.

Его жена понимала, что если закричит, то тоже присоединится к Пропавшим. Она проглотила свой крик, и он вонзился в ребенка, которого она носила. При рождении ее сын кричал, как никто до него.

Его назвали Хьюго, Хьюго Коста. Когда мать впервые обняла его, то почувствовала, как струится под кожей сына глубокая печаль. Волосы Хьюго привели ее в замешательство. Они были алыми, словно на его голове полыхало пламя. Женщина нарисовала портрет мужа, свернулась возле него калачиком и умерла от горя.

Музыкант взял маленького Хьюго на воспитание и научил играть на скрипке. Всякий, слыша, как играет мальчик, вздыхал:

– Его музыка прекрасна, но печальна до слез.

Когда Хьюго исполнилось восемнадцать, он пришел к особняку Генерала и начал играть «Оду к радости», которую было запрещено исполнять. Музыкант, заменивший ему родителей, хотел остановить Хьюго, но отступил, восхищенный его храбростью.

Хьюго играл в память о людях, которые раскрашивали дома в пурпурный и желтый, а на следующую ночь пропадали.

Хьюго играл в память о людях, которые в стихах выражали протест против Генерала, а потом тоже становились Пропавшими.

Хьюго играл в память о Садовнике, который посмел вырастить цветы и тем нарушил закон (цветы были спрятаны за высокой оградой его дома, но вскоре стали такими пышными, что солдаты заметили вызывающе-алые бутоны). Ходили слухи, что он успел сбежать до того, как его увели в лагерь для задержанных на той стороне леса. На самом деле лагерем называлась тюрьма для тех, кто не угодил Генералу.

Лючия дель Мар вышла на балкон. Она никогда не слышала музыки столь восхитительной и столь опасной. В городе были запрещены яркие краски, но волосы скрипача сравнились бы по цвету с алой розой, а закатное солнце расписало его кожу чистым золотом. Лючия заплакала. Она вспомнила день, когда осталась одна: ее родителей наказали за поцелуй на публике, а саму Лючию, благодаря таланту к плетению кружев, забрали в дом Генерала. (Много лет назад было решено, что кружева слишком прекрасны, и это занятие запретили – однако Жена Генерала питала к ним слабость.)

Из зеленых глаз Лючии покатились слезы. Их изумрудный поток низвергался с балкона и тек в сторону Хьюго, разливаясь у его ног. И из его синих глаз побежали лазурные слезы, смешиваясь с изумрудной рекой. Таким было их первое прикосновение друг к другу. И они улыбнулись, потому что прежде скучный пейзаж был теперь раскрашен зеленым и голубым.

Хьюго не мог оторвать глаз от Лючии. Он знал, что его изгонят или убьют, но не дадут возможности любить. Но еще он знал другое: когда муравьи будут танцевать на его скелете, они станут маленькими черными нотами на ксилофоне костей, и музыка будет звучать даже после смерти, провозглашая – радость! Радость! Радость!

До Лючии дошли слухи, что Генерал решил простить Хьюго, если тот станет его личным музыкантом и разучит военные марши (чудовищно неверное использование скрипки).

Его заперли в особняке Генерала. Когда же Музыкант выступил против заточения воспитанника, его прогнали прочь.

Музыка Хьюго резонировала с чем-то внутри Лючии. Ее нервы были натянуты, словно скрипичные струны, и тихо, мелко дрожали. Блеск ее длинных черных волос напоминал сияние, которое сохраняет жемчужина, даже вынутая из моря. У Лючии были большие ступни и привычка фальшиво насвистывать, но за эти мелочи ее и хотелось любить. Перед богиней можно преклонить колени на мгновение, но только любовь к настоящему человеку вечна.

– Я влюблена, – произнесла она вслух. И ветер донес эти слова до пленника – любовь витала в воздухе.

Когда она проснулась утром, ее первым словом было: «Хьюго». И звуки его имени стали провозглашением ее любви.

Лючии было страшно слушать, как Хьюго играет для Генерала.

Хьюго был отважен, и она будет отважна. Лючия начала выплетать кружевное полотно, огромное, словно парус. Она рассказывала в его узоре истории – правдивые, а потому опасные. Ее мать, считавшаяся талантливой кружевницей во времена, когда красота еще не была запрещена, однажды сказала: «Знаешь, Лючия, тонкость нашей работы делает нас прочнее».

Чтобы было легче плести кружево, нити наматывали на коклюшки. Лючия достала ту, которую оставила ей мама. Коклюшка напоминала деревянную палочку с прорезанной внутри полостью. Оттуда, словно из окошка, выглядывала вторая палочка, раскрашенная под маленькую девочку. Такие коклюшки назывались «мать и дитя». Мама Лючии говорила ей: «Помни, мы так же всегда будем вместе».

Лючия не сдержала зеленых слез, и они брызнули на кружевное полотно, где целовались двое возлюбленных. Затем она запечатлела в воздушном плетении историю несчастного Садовника, которому пришлось скрыться в лесу, и отца Хьюго, танцующего в фонтане. Лючия с головой ушла в работу; она плела кружева словно паук – быстро, легко и проворно. И ее любовь постепенно проникала в нити.

Рио-Секо будто вспыхнул. Каждый, кто касался кружева, чувствовал жар ее сердца и словно заражался ее лихорадкой. Девушка в кружевном воротничке, сделанном Лючией дель Мар, вдруг начала танцевать прямо у всех на глазах! Она едва избежала ареста. Закашлявшийся на улице Музыкант прикрыл рот кружевным носовым платком – и через минуту грянул песню. Малыш, зажавший в кулачке кружевных ангелов, попросил маму: «Давай посадим подсолнухи?», а женщина побледнела и шикнула на него.

Хорошо известно, что стоит девушке влюбиться, как все вокруг тут же рвутся сказать ей, что она не права – совершенно, категорически не права, ведь она ничего не знает о любви. Они лезут изо всех щелей! И они вот-вот лопнут от нетерпения!

Повар Генерала сказал Лючии:

– Любовь означает, что кто-то другой делает для тебя что-то хорошее. Разве он приносит тебе суп?

– Он посылает мне музыку, – ответила Лючия.

Мелодии Хьюго были наполнены печалью о людях, томящихся в лагере, и захватывали любого, кто слышал их. Он воссоздавал картины человеческих страданий. Лючия сидела без единого вздоха – так получалось разобрать тихие грустные звуки. Ей захотелось отнять их у тишины и вплести в кружево. Когда она закончила полотно с картиной кричащих пленников, то спустилась вниз, набросила его на спину лошади и хлопнула ее по крупу. Лошадь галопом ускакала в сторону площади.

Вскоре в комнату ворвалась Жена Генерала и закричала: