Выстрел в спину - Николай Леонов

Лева тоже был здесь, примостился в уголке, стараясь ни словом ни взглядом не мешать полковнику. По мнению Левы, начальник повел беседу непрофессионально.

Когда Маша начала говорить неправду, Константин Константинович не дал ей завраться и запутаться окончательно, постучал карандашом по столу и сказал строгим голосом:

— Мария Григорьевна, Маша, я убедительно прошу вас уважать себя и не считать нас глупыми людьми. Раз я спрашиваю, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Евгением Шутиным, надо отвечать.

Голос у Константина Константиновича был строгий, но не начальнический, скорее с интонацией рассерженного учителя. И смотрел он не зло, а сердито и недовольно, как бы добавляя взглядом: «Маша, Маша, зачем вы так? Нехорошо. Стыдно».

Маша познакомилась с Шутиным давно, лет десять назад. Сначала между ними завязался роман, затем он быстро перешел в обыкновенную связь. Евгений Шутин словно играл роль графа — за что и получил это прозвище, — снизошедшего до близости с «девушкой из народа».

— Он не говорил, где живет, и врал о том, где работает, — рассказывала Маша. — Женя любит напустить туману. Порой он не звонил по году; появляясь, намекал о каких-то таинственных командировках. Врал все, — она махнула рукой и отвернулась. — Я его то любила, то видеть не могла. Бывало, притащится, ну такой несчастный, растерянный, выпьет, пригорюнится. — Маша вздохнула, улыбнулась воспоминаниям. — А утром эдак небрежно, через плечо, словно одолжение делает: «Мария, я тут случайно на мели оказался, ссуди на недельку». Сущий Хлестаков. А так мужчина интересный, подруги мне завидовали.

— Очень вы, Маша, на Шутина сердиты, — сказал Турилин.

— А видно? — Маша смутилась. — Верно, сердита и непорядочно о человеке все плохое да плохое, тем более у вас…

— Ничего особенно плохого вы не рассказали. А что Шутин человек завиральный и путаный, нам и без вас известно. — Турилин отложил карандаш, улыбнулся и спросил: — А что вы нам расскажете о Павле Ветрове?

«Вот как завернул старик, — подумал Лева. — Простенько, однако я бы не догадался».

Маша уже совсем успокоилась, спрятала платочек, который ей понадобился, когда она пыталась отрицать знакомство с Шутиным, а позже всплакнула по этому поводу.

— Павел Ветров? — Она нахмурилась, морщинки собрались на ее невысоком лобике. — Не знаю такого. — Испугавшись сердитого взгляда Турилина, добавила поспешно: — Ей-богу, не знаю, но слышала. Женя говорил о нем. Какой-то писатель, карьерист. Женя его в люди вывел, а тот зазнался. Так Женя говорил.

— Говорил? — Турилин взглянул внимательно. — А почему в прошедшем времени? Он теперь говорит иначе?

— А Женя о нем последний раз не упоминал, — беспечно ответила Маша, и стало понятно: о смерти Ветрова и Шутина она ничего не знает.

Турилин спросил о Перове, Маша его не знала и о нем не слышала. Когда полковник заговорил о поездке в Рязань, Маша усмехнулась:

— С этого бы и начинали, а то ходите вокруг да около, будто я маленькая и не догадываюсь. Евгений эти деньги украл?

— Не знаю, — чистосердечно сказал полковник. — Нам пока многое неясно.

Шутин уговорил Машу взять на работе отгул и поехать вместе в Рязань, пригнать оттуда «Жигули», которые он якобы купил. Прокатимся, на обратном пути остановимся в кемпинге, поживем денек, как люди, деньги есть, говорил он. Маша согласилась, и они на электричке доехали до Рязани. Шутин снял в гостинице номер лишь для себя, сказал Маше, что она переночует у него, мол, зачем брать два? Затем Шутин куда-то ходил, узнавал о машине, вернулся через час злой, с перевязанной правой рукой, объяснив, что прищемил пальцы дверью. Он пошли в сберкассу, Шутин сказал, что деньги надо положить на книжку и, когда с формальностями будет покончено, перевести в какое-то учреждение. Деньги на книжку, шесть тысяч новенькими сторублевыми, положила Маша. Шутин писать не мог, поэтому сберкнижку выписали на предъявителя. На следующий день Шутин снова куда-то ходил, вскоре вернулся злой, как черт, ругал бюрократов и проходимцев. Обманули, и с машиной ничего не вышло, забираем деньги, едем домой. Маша получила в сберкассе деньги, Шутин рассовал их небрежно по карманам, неожиданно развеселился, начал сыпать шутками и комплиментами.

«Надо отдать покойнику должное, операцию он провернул быстро и элегантно», — выслушав девушку, подумал Лева.

— Деньги оказались фальшивые? — спросила Маша, и глаза у нее стали круглыми и большими. — Уж больно они были новенькие, и рука у Женьки совершенно не болела.

Леве хотелось задать вопрос, Турилин взглянул на подчиненного и кивнул.

— Простите, Мария Григорьевна, как вы узнали телефон Шутина? — спросил он излишне быстро.

В разговоре с Левой Шутин сказал, что уголовный розыск установил владельца сторублевых купюр, некогда принадлежавших Ветрову. Шутин знать этого никак не мог. Кто-то Шутина напугал, сообщив, что уголовный розыск все уже знает.

— Телефон, телефон… — Маша растерялась.

Человек по своей природе в большинстве случаев инертен. Если он врет, то врет и остановиться не может. Если он говорит правду, ему трудно быстро соврать. Маша растерялась, говорить правду не хотелось, однако девушка поняла, что для выдумки момент уже упущен.

— Телефон, — в третий раз повторила она, порылась в сумочке и протянула Турилину визитную карточку. — Мне надоело, что он не дает свой телефон и появляется, когда пожелает. Я стащила у него потихоньку. — Она посмотрела с вызовом.

Турилин понял маневр Левы и принял пас, как говорится, с лета.

— Таскать, да еще потихоньку, нехорошо. — Он взял визитную карточку Шутина. Тон полковника и лукавая улыбка противоречили его словам, и Маша заулыбалась. — Вы ему позвонили и сказали…

— Позвонила и сказала, — радостно подхватила Маша, она улыбалась и выглядела моложе своих тридцати трех. — «Маша, я тебя не забываю. Маша, ты подожди! Маша, ах! Маша, ох!» — передразнивая Шутина, говорила она и, качнувшись в сторону Турилина, доверительно сообщила: — Годы, между прочим, идут.

Полковник кивнул и, потупив глаза, вздохнул так выразительно, что Лева понял: начальник в юности действительно играл Гамлета, а Маша была покорена окончательно.

— Когда мы вернулись из Рязани, Женя мне заливает: мол, командировка за рубеж, может, тебе привезти чего? Вернусь, позвоню. Меня это «привезти чего» особенно из себя вывело. Он за десять лет мне ромашку не подарил, я не шмоточница, но женщина обыкновенная. Я его за плечи обняла и из кармана, — она показала на нагрудный карман пиджака, — карточку и вытащила. Думаю, позвоню ненароком, скажу чего привезти, а что себе может оставить. Сначала не звонила, а как увидела его на бульваре, — Маша повернулась к Леве, тот кивнул, подтверждая, — окликнула. А он, Граф, понимаете ли, не остановился даже. Я ему звонила, все застать не могла, потом наконец поймала.

— Когда это было? — спросил Турилин.

— Вчера утром и было, — бойко ответила Маша. — Голос такой ленивый у него, еле слова роняет. Я тут не выдержала и заявила ему: мол, вызывали в одну интересную организацию, интересовались, что за деньги я вносила в сберкассу, затем назад забрала. Он молчит. Тогда выдумала, конечно, а оказывается, как в воду глядела. И так страшно молчит, думаю, не инфаркт ли у Графа. Наконец глухо так спрашивает: «Как же они нашли тебя?» Им, говорю, деньги платят, чтобы они нужных людей находили, и трубку положила.

Зазвонил телефон.

— Турилин. Гуров? Здесь, — протянул трубку Леве.

— Гуров, — подражая начальнику, сказал Лева.

— Это Попова из бюро пропусков. Тут к вам молодая пара рвется. Перовы. — И, явно прикрывая трубку рукой, добавила: — Девушка рвется, муж не очень.

— Выпишите им пропуска, — сказал Лева. — Я иду, встречаю.

Перовы на четвертый этаж поднимались не на лифте, а пешком. Для Левы, ожидавшего их на площадке, эта минута растянулась, словно резиновая. Наконец он увидел их: они шли под руку, медленно, так ходят супруги, дружно прожившие жизнь.

Лева подвинул Ирине стул, Олегу указал, где сесть, кашлянул и замолчал. А что говорить? Изобразить из себя добренького, сочувствующего доктора и, потирая ладони, спросить: «На что жалуемся?» Или, наоборот, сказать сурово и назидательно: «Пришли? Лучше поздно, чем никогда».

Олег, огромный и безвольный, пытаясь улыбаться, прятал глаза под набухшими веками. Ирина, натянутая как струна, смотрела строго, глаза ее блестели, как у человека больного.

— Олег Петрович, вы будете говорить или писать? Как вам легче? — спросил Гуров, пытаясь придать голосу бесстрастную интонацию.

— А вы все знаете? — И как Ирина ни старалась, в голосе ее неприязнь, даже ненависть были сильнее удивления… — А как для Олега лучше? — Она смотрела на мужа лихорадочно блестевшими глазами. — Как лучше — говорить или писать?