Чёрный лебедь. Политическая биография Дональда Трампа - Кирилл Бенедиктов

Именно в стенах ЦНИ прозвучало заявление Трампа, которое многие его противники расценили как угрозу распустить Североатлантический Альянс: «В течение долгого времени мы тратим триллионы долларов — на самолёты, ракеты, боевые суда, оборудование — наращивая нашу военную мощь, чтобы обеспечить надежную защиту Европе и Азии. Страны, которые мы защищаем, должны заплатить за эту защиту — в противном случае, США должны быть готовы позволить им защищать себя самостоятельно… Весь мир будет в большей безопасности, если наши союзники будут выполнять свою часть обязательств по обеспечению нашей общей защиты»[214].

Против хаоса

Трамп убежден, что главная угроза миру сегодня — это радикальный исламский терроризм (Radical Islamic Terrorism). Это не столь революционное суждение для политика‑республиканца, но примечательно, что Трамп обвиняет в возникновении самого опасного противника Америки (и цивилизации в целом) — Исламского государства[215] — нынешнего президента США Барака Обаму и кандидата от демократов Хиллари Клинтон, занимавшую пост госсекретаря в 2008–2012 гг.

«Подъём ИГИЛ — прямой результат политических решений, принятых президентом Обамой и госсекретарём Клинтон, — заявил Трамп, выступая в Центре национальных интересов. — Давайте обернёмся назад и посмотрим на Ближний Восток, каким он был в самом начале 2009 г., перед тем, как администрация Обамы‑Клинтон принялась за дело.

Ливия была стабильна.

Сирия была под контролем.

В Египте правил светский президент (Мубарак), союзник Соединённых Штатов.

В Ираке снижался уровень насилия. Группа, которую мы теперь называем ИГИЛ, была почти что уничтожена.

Иран находился в глубоком нокауте от экономических санкций.

А теперь перенесёмся в наше время. Что принесла региону политика Обамы‑Клинтон?

Ливия лежит в руинах. Наш посол и три храбрых американца (в Бенгази были убиты посол Кристофер Стивенс, сотрудник отдела по управлению информацией дипломатической службы Шон Смит, частный охранник Глен Доэрти, и бывший спецназовец Тайрон Вудс — К. Б.) мертвы, а ИГИЛ получил новую оперативную базу.

В Сирии бушует чудовищная гражданская война. ИГИЛ контролирует большую часть территории страны. Европе и США угрожает кризис беженцев.

В Египте террористы заняли плацдарм в Синайской пустыне, недалеко от Суэцкого канала, одного из важнейших судоходных путей в мире.

Ирак в кризисе, и ИГИЛ вырвался на оперативный простор.

Исламское государство распространяется по всему Ближнему Востоку, но также и на Западе. В 2014 г. ИГИЛ действовал не более чем в 7 государствах. Сегодня они свободно действуют в 18 странах и имеют свои ячейки еще в 6 — всего получается 24, причём многие считают, что на самом деле это число больше… Иран, крупнейший в мире спонсор терроризма, получил доступ к 150 миллиардам долларов наличными плюс 400 миллионов выкупа (за освобождение американских граждан, — К. Б.) Хуже всего, «ядерная сделка» открывает перед Ираном — спонсором радикального исламского терроризма номер один — дорогу к обладанию ядерным оружием.

Коротко говоря, внешняя политика Обамы‑Клинтон породила ИГИЛ, дестабилизировала Ближний Восток и сделала Иран — народ которого скандирует «Смерть Америке» — доминирующей региональной державой и, фактически, вдохновила её занять доминирующую позицию в мировом масштабе» [216].

Таким образом, подъём ИГИЛ и усиление позиций Ирана (в реальности, конечно, далеко не такое глобальное, каким оно выглядит в изложении Трампа) являются прямым следствием политики, проводившейся Белым домом в течение двух сроков администрации Обамы. Эта политика — смесь либерального идеализма и гуманитарного интервенционизма — «сделала Ближний Восток более нестабильным и хаотичным, чем когда‑либо прежде».

Основная ошибка Обамы‑Клинтон, по мнению Трампа — вера в то, что «мы могли бы превратить в западные демократии страны, которые не имели ни такого опыта, ни интереса стать демократией западного типа». Таким образом, Трамп отказывается от одного из главных либеральных мифов, согласно которому корпус общечеловеческих ценностей, нашедших свое предельное воплощение в западной цивилизации, должен быть в обязательном порядке навязан каждой из существующих на Земле цивилизаций. «Вместо того, чтобы пытаться распространять универсальные ценности, которые никто не разделяет и которые не каждый хочет, мы должны понимать, что укрепление и развитие западной цивилизации и ее достижения сделают для позитивных перемен в мире больше, чем военное вмешательство»[217].

Это заявление — своего рода прорыв во внешнеполитической идеологии не только Республиканской партии, но и американской внешнеполитической мысли вообще. Конечно, на взгляд стороннего (особенно отечественного) читателя в приведенной выше цитате нет ничего из ряда вон выходящего, но на фоне доминирующей последние четверть века идеологии либерального глобализма подобные высказывания выглядят едва ли не ересью. И либералы, и неоконсерваторы сходятся в том, что западная демократия — лучшая форма политического устройства из известных человечеству, а посему она должна распространяться всеми возможными способами — в том числе, и военными — во имя торжества гуманитарных идеалов и установления всеобщего мира (поскольку, согласно теории «демократического мира», «демократии друг с другом не воюют»). Как это обычно бывает, благими намерениями вымощена дорога, ведущая в не самые приятные области — и потерявшие вместе с «диктатурой» Милошевича половину страны сербы, и пережившие «арабскую весну» египтяне, и ливийцы, и украинские защитники Майдана вряд ли могут похвастаться, что вплотную приблизились к миру и процветанию. Однако в силу крайней идеологической зашоренности (явления очевидного, но с трудом поддающегося объяснению, учитывая приверженность американцев разного рода свободам, в том числе и свободе выражения собственного мнения) столь горькие плоды повсеместного внедрения либеральных западных ценностей так и не были как следует проанализированы, и соответствующие выводы так и не были сделаны. Точнее, единственным человеком, который их сделал, оказался Дональд Джон Трамп.

Его подход к выработке стратегии внешней политики гораздо ближе к школе «политического реализма», прославленной такими именами, как Ганс Моргентау, Джон Кеннан, Рейнхольд Нибур и Уолтер Липманн. Некогда влиятельная, эта школа, как считают американские эксперты, после Холодной войны оказалась вытеснена на обочину американской интеллектуальной жизни либеральными интервенционистами и неоконсерваторами[218]. Отсутствие равного по силе противника и ощущение абсолютного превосходства над прочими игроками на международной арене заставили США поверить, что они более не нуждаются в политическом реализме: три администрации подряд (Клинтон, Буш‑младший и Обама) реализовывали неоконсервативную или неолиберальную повестку, совершенно не заботясь о возможных последствиях, не считая нужным прислушиваться к предупреждениям реалистов. Результаты, как пишет один из представителей этой школы, профессор Гарвардского университета Стивен Уолт, оказались достаточно плачевными. Когда закончилась Холодная война, Соединённые Штаты были в хороших отношениях со всеми мировыми державами, Аль‑Каида казалась «незначительной неприятностью», на Ближнем Востоке шёл подлинный мирный процесс, и Вашингтон мог наслаждаться всеми преимуществами ставшего однополярным мира. Фукуяма провозгласил конец истории, где, как представлялось, демократия и права человека будут всё больше доминировать в международной политической повестке дня. «Перенесёмся в наше время, — пишет Уолт. — Отношения с Россией и Китаем становятся всё более конфронтационными, демократия отступает в Восточной Европе и Турции, весь Ближний Восток скатывается от плохого к худшему. США потратили сотни миллиардов долларов на военные действия в Афганистане в течение 14 лет, а талибы удерживают свои позиции и даже могут ещё одержать победу. Два десятилетия посредничества США разнесли израильско‑палестинский мирный процесс в клочки. Даже Европейский Союз — возможно, самое яркое воплощение либеральных идеалов на планете — сталкивается с не имеющими прецедентов угрозами и не знает, как от них защититься»[219].

Совпадение с апрельской речью Дональда Трампа в стенах ЦНИ — почти текстуальное, и трудно отделаться от впечатления, что Трамп активно пользовался вышедшей в январе статьей Уолта при разработке своей внешнеполитической доктрины. В то же время обращает на себя внимание тот факт, что в большой статье Уолта, где перечисляется множество имён (как реалистов, так и их противников из неоконсервативного или неолиберального лагеря), ни разу не упоминается имя Трампа. Вряд ли это случайно: многие положения внешнеполитической доктрины Трампа (в том виде, в котором она была изложена в его книгах и отдельных интервью) идут вразрез с «классическим политическим реализмом» в понимании Уолта. Прежде всего, это касается «иранской сделки», которую реалисты приветствуют («она показывает, что США могут добиться многого в рамках трезвой, но гибкой дипломатии», хотя Вашингтон, возможно, получил бы гораздо больше, если бы Буш слушал своих советников‑реалистов и подобная сделка была осуществлена, когда ядерная инфраструктура Ирана была развита ещё не так сильно), и «особых отношений» между США и Израилем, которые, с точки зрения реалистов, наносят ущерб интересам обеих стран. «Безоговорочная поддержка Израиля Соединёнными Штатами подрывает имидж Америки в мире, что ещё более усугубляет проблему терроризма и поощряет Тель‑Авив продолжать свои саморазрушительные усилия по созданию Великого Израиля за счет палестинского народа», — считает Уолт. И в этом вопросе реалисты вряд ли когда‑либо найдут общий язык с Дональдом Трампом.