Священный цветок - Генри Райдер Хаггард

– Он говорит на своем вульгарном языке, что между желудком гиены из Земли Мазиту и всякой другой гиены нет никакой разницы и что здешняя земля так же хороша для его костей, как и всякая другая земля, так как земля есть худшая из всех гиен, рано или поздно пожирающая то, что родит. Извините меня, мистер Соммерс, что я повторяю пустую болтовню этого дикаря, но вы сами приказали мне точно передать его слова. Этот безрассудный человек говорит, что какая-то неведомая сила – он называет ее «силой, которая заставляет сиять солнце и усеивает покров ночи звездами» (извините, что я повторяю эти глупые слова) – заставила его родиться на этом свете и в определенный час унесет его из этого мира назад во мрак, в вечное лоно, где он либо будет пребывать во сне, либо снова вернется к жизни, согласно воле этой неведомой силы, – я точно перевожу его слова, мистер Соммерс, хотя не знаю, что все это значит, – и что ему безразлично, когда это случится. Он говорит еще, что он становится старым и что он видел много горя – он, я полагаю, подразумевает утрату своих жен и ребенка, – между тем как вы молоды и ваша жизнь со всеми ее радостями еще впереди. Поэтому он будет рад сделать все что в его силах, чтобы спасти вам жизнь, потому что, хотя вы и белый, а он черный, тем не менее он любит вас и смотрит на вас, как на свое дитя. Да, мистер Соммерс, я краснею, повторяя это, но этот черный человек говорит, что смотрит на вас как на свое дитя. Он прибавляет, что если понадобится, то он охотно отдаст за вас свою жизнь, и что отказать вам в чем-нибудь для него все равно, что разрезать свое сердце пополам. Но он должен отказать вам в вашей просьбе спросить какое-то существо, которое он называет змеей (что это означает, мистер Соммерс – я не знаю), когда белый человек по имени Догита прибудет в это место. Он говорит, что после того, как мистер Квотермейн посмеялся над его гаданием, он больше не станет заниматься им и скорее умрет, нежели нарушит свое слово. Вот и все, мистер Соммерс.

– Скажите вождю Мавово, – ответил Стивен (я заметил, что слово «вождь» он произнес с особым ударением), – что я понял все и очень признателен ему за подробное объяснение. Потом скажите ему, что мы надеемся только на него, так как у нас нет другого выхода из создавшегося положения.

Самми перевел эти слова на зулусский язык, которым он владел в совершенстве, без всяких добавлений или комментариев.

– Нет другого выхода, – повторил Мавово, понюхав табаку. – В таком случае об этом меня должен попросить сам Макумазан. Макумазан – мой старый вождь и друг. Для него я готов забыть то, о чем в другом случае должен был бы помнить. Если он придет ко мне и без насмешки попросит меня применить мое искусство на пользу нам всем, я сделаю это, хотя очень хорошо знаю, что он уверен в том, что прахом шевелит простой ветер, разбрасывающий его без всякого значения. Он, как и другие мудрые белые люди, забывает, что ветер, разбрасывающий прах, дует в наши ноздри, и что для него мы тот же прах.

На минуту или две я задумался. Слова Мавово, даже те, которые я слышал в искаженном переводе Самми с его глупыми замечаниями, произвели на меня известное впечатление. Кто я, чтобы судить Мавово и его необыкновенное дарование? Кто я, чтобы насмехаться над ним и своими насмешками высказывать убеждение, что он обманщик?

Я прошел через ворота в изгороди и остановился перед ним.

– Мавово, – сказал я, – я подслушал ваш разговор и очень жалею, что смеялся над тобой в Дурбане. Я не знаю, правда или ложь твое гадание, но я буду очень благодарен тебе, если ты воспользуешься своею способностью и узнаешь, если сможешь, придет ли сюда Догита и если придет, то когда.

– Хорошо, отец мой Макумазан. Сегодня вечером я спрошу об этом свою змею. Но я не могу заранее сказать, ответит она или нет.

Он спросил свою змею с надлежащей церемонией, и, по словам Стивена, присутствовавшего при этом (я отказался), это таинственное пресмыкающееся объявило, что Догита, он же брат Джон, прибудет в город Безу при закате солнца на третий день, считая от этого вечера. Согласно нашему календарю, предсказание было сделано в пятницу; следовательно, мы могли ждать брата Джона в понедельник вечером, приблизительно к ужину.

– Хорошо, – коротко сказал я, – пожалуйста, больше не говорите мне об этом вздоре, так как я хочу спать.

На следующее утро мы распаковали наши ящики и выбрали несколько великолепных подарков для короля Бауси, надеясь смягчить ими царственное сердце. В число их входили: штука коленкора, несколько ножей, музыкальная шкатулка, дешевый американский револьвер, связка зубочисток и, кроме того, несколько фунтов самых шикарных бус для его жен.

Эти богатые подарки мы послали королю с нашими двумя слугами – мазиту Томом и Джерри, отправившимися под конвоем нескольких воинов. Я надеялся, что они расскажут своим соотечественникам, какие мы хорошие люди, и дал им соответствующие наставления.

Но вообразите наш ужас, когда спустя около часа, как раз в то время, когда мы приводили себя в порядок после завтрака, в воротах показались не Том и Джерри, так как они бесследно исчезли, а длинная вереница воинов мазиту, из которых каждый нес по одной вещи из посланных нами королю. Последний из них нес на своей лохматой голове связку зубочисток, словно это была большая вязанка хворосту. Один за другим они разложили наши подарки на глиняном полу самой большой хижины. Потом их начальник торжественно сказал:

– Великий черный Бауси не нуждается в подарках белых людей.

– В самом деле? – раздраженно ответил я. – Если так, то ему больше не представится случая получить их.

Все они ушли, не сказав больше ни слова. Вскоре после их ухода явился Бабемба в сопровождении пятидесяти воинов.

– Король ждет вас, белые господа, – сказал он с деланною веселостью, – я пришел, чтобы проводить вас к нему.

– Почему он не принял наших подарков? – спросил я, указывая на возвращенные вещи.

– Ох, все это из-за Имбоцви, рассказавшего о магическом щите. Король говорит, что ему не надо подарков, которые опаляют волосы. Но собирайтесь поскорей. Он сам все объяснит. Если слона заставляют ждать, он начинает сердиться и трубить.

– Вот как! А сколько нас должно к нему пойти? – спросил я.

– Все, все, белый господин. Он