Засекреченный свидетель - Фридрих Незнанский

Устроился домовладелец работать на бензоколонку, где сквозь пальцы посмотрели на его судимость. Работал без нареканий. Среди коллег числился суровым и нелюдимым: даже в дни выдачи зарплаты никому не составлял компании в выпивке. Не интересовался он и тусовочной курортной жизнью — концерты, рестораны и экскурсии его нимало не интересовали. Единственной страстью Алекса была теперь карточная игра, к которой юный Леша пристрастился еще в Костромской ВТК. В то время даже в Москве не было еще ни единого казино, профессиональных катал[9] пачками сажали якобы за мошенничество. В Сочи тоже шла охота на картежников, но Алекс обнаружил-таки спокойный катран, где собирались «игровые».

И везуха поперла. Он выигрывал много, хотя играл самозабвенно, запойно и, как ни странно, честно. Почти всегда. Случалось иногда жульничать, но лишь в том случае, когда за игорный стол попадал явный лох, которого сам бог велел развести.

Из-за карт Алекс и на вторую ходку пошел. Причем залетел не на самой игре. В очередной отпуск отправился он вдруг в родное Подмосковье — в один из домов отдыха. Вспоминал потом: чего поехал? И не находил ответа. Просто потянуло вдруг в среднюю полосу. Шлея под хвост попала. В первый же день познакомился еще с одним отпускником. А уже вечером они уселись играть в секу. И то ли судьба повернулась к Алексу задом в тот вечер, то ли мужик был крутым каталой, но проигрался Дмитриев в пух и прах. Однако отдал долг по обыкновению честно. Отыграл часть потерянных денег у других отдыхающих. Да и с первым соперником, который обобрал в санатории уже всех, кого можно, садился перекинуться пару раз по маленькой. С переменным успехом. А спустя две недели не удержался. И, уже покидая дом отдыха, позаимствовал у удачливого игрока тугой бумажник с деньгами и документами.

Арестовали его на следующий же день, в поезде на Сочи.

После десяти месяцев на бутырских шконках арестант по тогдашней 144-й статье Уголовного кодекса отправился на одну из многочисленных «лесных» зон в Коми АССР, где и пробыл почти четыре года…

Он и этот срок отмотал «мужиком», вкалывая до седьмого пота. Алекс подтвердил свою репутацию «путевого», правильного арестанта: он никогда не вступал в сомнительные сделки с администрацией ИТУ, никогда не сдавал кентов.

Никто так и не узнал, что всех, кого надо, честный «мужик» Алекс давно уже сдал…

— Где я? — Сознание начинало возвращаться к Дмитриеву, но окружающий мир еще плыл, покачиваясь, перед глазами.

— В изоляторе, гражданин Дмитриев. Вы были задержаны в ресторане «Орел» в состоянии тяжелого алкогольного опьянения, практически невменяемом. Поэтому, извините, вас пришлось приводить в чувство…

— Как задержан? По какому праву? На каком основании? — Алекс, проведя рукой по мокрым волосам, повысил голос, но даже это незначительное усилие отдалось болью в затылке. — И где мои сотрудники?

— Сотрудники ваши, точнее, телохранители ни в чем криминальном не подозреваются. Поэтому, вероятно, дают объяснения сейчас начальнику охраны, как же они не уберегли тело хозяина… Если не сбежали и не попрятались с перепугу.

— Вот суки!.. — Дмитриев снова болезненно поморщился. Он начинал соображать, что отключился не просто так. Охрану он уже заподозрил если не в пособничестве властям, то как минимум в бездействии. — Выйду — яйца поотрываю.

— Конечно. Право ваше, — согласился довольно молодой собеседник. — Вот только выйти будет непросто…

— Перестаньте! Или обвинение предъявляйте, как по закону положено, или скоро придется извиниться и отпустить.

— Вот и хорошо, что к вам вернулась способность мыслить логически, гражданин Дмитриев. Значит, мы можем начинать серьезный разговор, сиречь допрос. С протоколом — все, как полагается. Итак, я старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре Российской Федерации. Фамилия моя Поремский. Вот санкция на ваш арест, гражданин Дмитриев. Вы обвиняетесь по статьям тридцатой и сто пятой Уголовного кодекса РФ в приготовлении к покушению на убийство и в убийстве гражданина Кригера Аркадия Исаевича.

— Кого?

— Журналиста Кригера, — терпеливо отозвался Володя. — Должен вам заметить, гражданин Дмитриев, что вопросы теперь буду задавать только я. Вы же вправе на них отвечать или хранить молчание. Но я рекомендую все-таки отвечать. Тогда суд, возможно, учтет вашу готовность помочь следствию. Итак, первый вопрос для протокола: назовите, пожалуйста, фамилию, имя и отчество…

Ответив на общие вопросы о месте проживания, роде деятельности и бывших судимостях, дальше Алекс отвечать наотрез отказался. Напомнил о своих правах и потребовал пригласить указанного им адвоката, который служил юристом в принадлежащей Дмитриеву фирме. Просьба была удовлетворена, и последующие допросы производились в присутствии остроносого поволжского немца по фамилии Кель.

Но присутствие собственного адвоката никак не сказалось на позиции Дмитриева. На все вопросы, связанные с местами его пребывания и делами в день убийства журналиста, Алекс отвечал: не помню. Давно, мол, было. Не ожидал, что кто-то будет спрашивать, иначе записывал бы, алиби обеспечил, соломки подстелил…

После очной ставки с Саркисяном, который, опасаясь мести, отвечал через силу, но подтвердил предыдущие свои показания, Алекс замкнулся. Он обозвал все то, что показывал Ашот, «бредом сивой кобылы» и клеветой на честного бизнесмена. И с этих пор его ответом на дальнейшие вопросы стало тоскливое, но упорное молчание…

— …А теперь, гражданин Дмитриев, ознакомьтесь, пожалуйста, с показаниями бывшего заместителя начальника ИЗ номер семьдесят семь дробь два по воспитательной работе майора Евсеева, который вам в Бутырке «кумом» доводился.

Александр Борисович Турецкий, подключившийся к допросам Алекса на третий день, показал подследственному машинописную страничку, заверенную подписью. Чтобы эти показания достать, пришлось ему снова напрячь московских коллег до предела буквально, но иного выхода просто не было.

— Он пишет, что в период пребывания в стенах вверенного ему заведения вы зарекомендовали себя заключенным весьма своевольным. Этим заработали авторитет среди сидельцев. Собственно, и дальнейшая ваша судьба, насколько нам известно, в немалой степени основывалась на этом авторитете. И хотя настоящим «вором» вы не были, однако тюремные связи и на воле шли потом вам на пользу. Но вели вы себя в изоляторе и в лагере так вольготно потому, что администрация на ваши «шалости» смотрела сквозь пальцы. И тому была причина…

Дмитриев смотрел на листок бумаги завороженно, будто кролик на удава. Лицо его стало отрешенным, безучастным, какое бывает у людей, смирившихся с неизбежностью погибели. Только зрачки влево-вправо качались маятником — глаза скользили по строкам, пока не остановились на знакомой фамилии. И тут он обмяк, покосился, ссутулился, словно вынули из него стержень, державший спину прямо.

— Раскололся «кум». Засветил шефа…

— А вы полагали, что и на третий срок отдыхать «мужиком» пойдете? Впрочем, от вас все зависит. Либо вы и дальше будете на своего хозяина работать и жить комфортно, насколько это возможно в тамошних условиях, либо слушок пройдет по зонам и крыткам, кто пятнадцать лет назад заложил всю карточную мафию курорта. И на волю слушок пробьется, малявы[10] полетят. Я готов биться об заклад, что дольше месяца вы там не протянете. Вас, может, и трогать на станут — зачем мараться? Просто мойку[11] в руки дадут. И время на размышление о судьбе своей позорной до утра…

— Не пугай, начальник. Я при любом раскладе теперь покойник. — Алекс говорил бесстрастно, как о ком-то чужом, и слегка покачивался на стуле, напомнив Александру Борисовичу старую привычку тренера Лобановского.

— Не понял, — поднял брови Турецкий. — Вы сейчас рассказываете нам, кто и зачем поручил вам договориться с Ашотом Саркисяном, чтобы тот выманил Кригера на берег ночью. Мы оформляем вам явку с повинной. Вы в очередной раз едете валить лес под присмотром благожелательного куратора.

И он кивнул подбородком в сторону листа бумаги.

— На чем вас тогда Орехов зацепил? На проигрыше?

— Да. Я в жизни всего два раза не удержался и во время игры остановиться не смог. Вот и на второй ходке, как раз когда в Бутырке парился, ожидая этапа, крупно проиграл тамошнему авторитету Сухарю. Много проиграл. Все практически, включая себя самого. Оставалось два дня жить, если не верну долг. А вернуть я не мог никак. Тут-то Лева и предложил мне требуемую сумму. В обмен на информацию.

Дмитриев зябко поежился.

— Ему был нужен кто-то конкретный? — поинтересовался Александр Борисович.

— Да. Я так думаю. Но он потребовал всех профессиональных игроков. Чтобы я не догадался.

— А потом? Он вынуждал сдавать кого-то из сидельцев?