Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(АЖ) Какие отношения возникают в квартале, когда ты открываешь такую галерею?
(ДВ) Если не принимать во внимание инциденты с Поляковым, все складывалось очень благополучно. Меня сразу приняли. Ведь Сен-Жермен-де-Пре – это деревня. В те времена это была настоящая парижская деревня.
(АЖ) А с другими галереями?
(ДВ) Там были отличные галереи. Всего этого сегодня не существует, и атмосфера там совсем другая. Сейчас все решают законы рынка.
(АЖ) Как галерея раскрутилась?
(ДВ) У меня был большой успех. Я устраивала выставки, и мне не приходило в голову что-то менять. Совсем небольшие выставочные пространства никогда меня не смущали. Я всегда стремилась представлять совершенные работы. Ничего коммерческого, только что-то стоящее. То, что мне нравилось. Я, как и все, могла ошибаться. Но мне всегда были важны не деньги, а искусство. И искусство платит вам за такой подход сторицей.
Модель и картина.
(АЖ) Какая атмосфера была в 1950-е годы?
(ДВ) В 50-е в Париже кипела жизнь, наполненная интересом к искусству. Действительно кипела, куда сильнее, чем до войны. Возможно, это была ответная реакция на военные годы, на все эти ужасы, все эти несчастья, все эти страдания. Художественная жизнь воспрянула. Богатая, роскошная и в то же время в старых традициях. Например, вернисажи по-прежнему были настоящими вернисажами художников. Раньше, когда художник устраивал выставку, он покрывал свои картины лаком – собственно, ровно это и означает слово «вернисаж». Посмотреть на работы приходили все его друзья, знакомые, и каждый делал какой-то денежный вклад. Все ели, пили, люди пели и танцевали. После войны вернисажи имели большое значение, это были настоящие праздники. Когда назначался большой вернисаж приятного человека, туда приходили все, даже художники совершенно другого течения. В то время уже не танцевали, но пели, пили и прославляли искусство. Сейчас такого нет, все стало по-другому.
К счастью, существуют еще небольшие галереи, которые продолжают приглашать на вернисаж художников и выставляют их с восхищением, а иногда и со всей страстью. Еще с подросткового возраста я жила с людьми искусства, но я больше не ощущаю в этих мероприятиях, хотя и искренних, магии прошлых лет. Естественно, вернисажи устраивают и сегодня, однако в больших галереях это скорее светские рауты.
В Париже живопись экспонируют исключительно ради денег. А ведь деньги в искусстве – это одновременно источник славы, волшебства и погибели. Конечно, нужно продавать, нужно как-то жить! Однако прежде чем стать товаром, искусство, настоящее искусство, становится человеческим посланием. И нужно уметь с ним обходиться как с таковым. Нельзя допустить, чтобы утратилось величие искусства. Раньше художники со всего мира приезжали писать в Париж, потому что, говорили они, здесь небо другого цвета. На самом деле они приезжали, потому что воздух Монпарнаса был пропитан искусством и потому что их хорошо принимали монпарнасские художники, и они сами быстро становились монпарнасцами, парижанами. Как сказал Монтескье, Франция принадлежит французам, а Париж – всем.
Естественно, все, кто борется за искусство, гордятся, пройдя испытание временем, которое и есть единственный судья. Хотя все вечно ставится под вопрос, рост цен на выдающихся мастеров, которых иногда забывали на целое столетие, приносит радость и успокоение. И очень прискорбно, когда дорого продаются посредственные, но новомодные произведения. Молодежь зачарована деньгами, она забывает об искусстве ради выгоды. А последствия такого подхода – удручающие. Это новые салонные художники; их собратья XIX века, по крайней мере, умели рисовать. Салонное искусство осталось ровно тем же, только сменило обличье.
Лоран, которого я выставляла в 1947–1948 году, сказал мне: «Раньше искусством занимались несмотря ни на что, против собственной воли. Это должно было выплескиваться наружу. Художник не продавался или почти не продавался, иногда он жил в нищете, но продолжал, потому что не мог остановиться. Это было сильнее его». Лоран говорил о настоящих творцах, и не так важно, можно ли их произведения увидеть в подвале, на чердаке или в мастерской. Важно, чтобы художник самовыражался, а его произведение появлялось на свет.
(АЖ) Здесь, в галерее Дины Верни, устраивались праздники?
(ДВ) Постоянно, по случаю каждой выставки. Сюда набивалась куча народу. Мы жили искусством! Жили в ритме, которого сегодня уже нет.
(АЖ) На самом деле в Париже немного галерей, которые продержались более пятидесяти лет…
(ДВ) Эта открылась в 1947 году. То есть мы перешагнули за шестьдесят.
(АЖ) Вы хотите сохранить эту галерею или вы считаете, что музея теперь будет достаточно?
(ДВ) Нет-нет! Я не только хочу сохранить свою галерею, но надеюсь, что впереди ее еще ждет много хорошего. Я была знакома с великими маршанами. Сегодня торговцы картинами уже не те, что в XIX и в начале ХХ века. Дюран-Рюэль, сделавший так много для импрессионистов, разорялся дважды. Многие маршаны оставались без штанов, защищая тех, кого любили. Я чувствую свою близость именно к ним. Несколько раз я крупно рисковала. Как правило, я не хотела продавать. У меня мания – не расставаться с произведениями. Вы же сами это заметили! Поэтому я открыла музей. Так что для меня продать что-то было настоящим кошмаром.
На свое сорокалетие, в 1959 году, я устроила выставку Бошана. Как-то туда зашел Билли Уайлдер: «Сколько стоит эта картина?» – «Она не продается». – «А эта?» – «Эта тоже». – «Ну хоть вон та?» – «Не продается». И он потом везде рассказывал: «Дина – потрясающая женщина. Она продает посредственные картины, а лучшие оставляет себе». Это, естественно, была шутка. Билли Уайлдер за словом в карман не лез. На открытии галереи в 1947 году он был одним из моих первых клиентов, и мы оставались друзьями до конца его дней. В общем, продавать приходилось, но в самом крайнем случае. Многие поступали как я: они сами были коллекционерами, специализировались на чем-то и продавали скрепя сердце. У них было сердце. И это был целый мир. А теперь это в основном мир денег. Это не значит, что те «осколки прошлого» не зарабатывали состояния. Зарабатывали. Но так же легко их теряли. И по тем же самым причинам.
(АЖ) Помимо галереи на улице Жакоб у вас в том же квартале была еще и книжная лавка…
(ДВ) Да, но гораздо позже, в 1950-е годы. Я мало сплю, у меня постоянно бессонница. Ночью я читаю, и мне показалось занятным открыть книжный магазин, работающий допоздна.
