Убийство в кибуце - Батья Гур

Гута вытерла руки о передник, который был на ней поверх цветастого платья, а потом сняла его.

— Ну и где они сейчас? — спросила она дрожащим голосом и посмотрела на дверь, словно готова была тут же отправиться на поиски.

— Они в Ашкелоне, — сказал Михаэль спокойным, уверенным голосом. — Вернутся сегодня вечером или завтра утром. Мы хотим, чтобы Янкеле побыл какое-то время под наблюдением, чтобы понять, в каком он сейчас состоянии. Хочу поговорить с вами и узнать, что вы думаете о неуравновешенном характере Фани.

Гута явно успокоилась, но какое-то подозрение у нее все-таки осталось.

— Я должен бежать, — сказал Джоджо, — уже почти семь, меня, наверное, заждались.

Уходя, он спросил, когда Симек собирается в столовую, и услышал, что тот хочет немного отдохнуть после внуков и пойдет туда позже. Михаэль тем временем успел оглядеть жилище Гуты — гостиную с кухонной нишей в самом конце, где размещались небольшой холодильник и плита. На столе лежал противень с двумя рулетами из дрожжевого теста, от которых шел аппетитный дух свежеиспеченных пирогов. Небольшой холл отделял гостиную от спальни и ванной комнаты. Михаэль сел в кресло, обитое шерстяной колкой тканью. Напротив стоял диван с такой же обивкой, на которой лежала накрахмаленная белая накидка. Такие накидки он видел только у тещи — та обычно снимала их перед приходом гостей.

Между креслом, в котором он сидел, и диваном стоял темный деревянный столик. На нем была ваза с фруктами и маленькая тарелочка с карамелью. Ваза стояла на вязаной салфетке с кисточками. Михаэль обратил внимание, что многие предметы в комнате, даже телевизор, стояли на таких салфеточках. В кресле рядом с ним, улыбаясь и откинув голову на спинку, сидел Симек, голова его опиралась на вязаную салфетку. Вокруг желтого стола, который отделял кухонную нишу от гостиной, стояли шесть стульев с зелеными пластиковыми сиденьями. Все вещи сияли чистотой.

Неожиданно Симек нарушил молчание.

— Пока не стемнело, пойду пообрезаю ветки, — словно извиняясь, сказал он жене, и с усилием встал. На мгновение на его лице появилось детское выражение. Гута не удостоила его ответом, а села на плетеный стул и уставилась на Михаэля, как на судью в ожидании приговора.

Когда они остались одни, она спросила:

— Теперь говорите, что произошло на самом деле?

Если не считать вытатуированного номера на руке, на который Михаэль постоянно переводил взгляд, то между сестрами не было ничего общего.

— Ничего не произошло. Он просто не принимал лекарства, и доктора Реймера стало беспокоить его состояние. Он обратился к нам, и мы решили провести обследование. Это для его же пользы. Ваша сестра Фаня узнала, что его нет в кибуце, и излишне остро отреагировала на это. Я хочу узнать ваше мнение о том, как она может отнестись к его госпитализации или чему-нибудь подобному.

— Об этом даже не может быть речи. — Гута поджала губы. — Здесь и обсуждать нечего. Он — сын члена кибуца, он сам член кибуца, и только его родители могут решать, как с ним поступить.

— Вы забываете о том, что он уже не ребенок, — сказал Михаэль, — и может быть опасен для себя самого и окружающих.

— Он прекрасный мальчик, — сказала Гута. — Проблемный, но прекрасный мальчик, который не обидит даже муху. — Снова поджав губы, она твердо произнесла: — Не нужно его никуда отвозить. Мы присматриваем здесь в кибуце за ним сами. Достаточно нашего доктора и медсестры. — Она вынула из кармана мятую пачку сигарет, закурила, сделала глубокую затяжку и сказала: — Одну минуточку!

Потом Гута встала и вышла на улицу, зовя своего мужа. Михаэль увидел, как тот появился из-за кустов и стал ей что-то говорить про ужин.

— Значит, три йогурта и шесть яиц? — спросил Симек. Гута подтвердила кивком головы и вернулась в дом.

— Бессмысленно и безответственно было забирать его, не посоветовавшись с нами, — сказала она. — Почему нам никто ничего не сказал? Нужно ведь было и о Фане подумать, чтобы она не расстраивалась. Ее здоровье…. — Тут Гута замолкла, и на лице ее появилось выражение отчаяния.

— Сколько лет вы с сестрой живете к кибуце? — спросил Михаэль.

— С сорок шестого года, — ответила Гута, отправляясь на кухоньку. Она налила воду в чайник и стала греметь посудой. — Вы выпьете чашку кофе? — спросила она, и Михаэль промямли какую-то любезность.

— Почти сразу после войны, — сказал он, и Гута в подтверждение тяжело вздохнула. — Почему именно сюда? — спросил он, видя, как Гута раскладывает кружевные салфеточки и ставит на них молочник и сахарницу. Она еще раз вздохнула, вернулась на кухню, разлила кипяток по чашкам и вернулась с ними в гостиную.

Только после этого она села, вытащила из уголка рта недокуренную сигарету и сказала:

— Странный вопрос. Мы вообще не знали, куда нам ехать. Здесь мы появились благодаря Срулке. Срулке — это член кибуца, который умер месяц назад, — пояснила она.

— А как он появился на вашем горизонте?

Гута удивленно посмотрела на него и спросила:

— Сколько вам лет?

— Сорок четыре, — ответил Михаэль. Он знал, когда нужно говорить правду.

— Значит, вы ничего не знаете, поскольку этому в городских школах не учат. Говорят только про Холокост. Здесь мы стараемся, чтобы дети знали больше о той роли, которую члены кибуца сыграли в Войне за независимость, о Еврейской бригаде и об организации, которая называлась Бериха.

— Бериха? — спросил Михаэль, и Гута кивнула головой и насмешливо глянула на него. Она провела загорелой рукой по седым волосам:

— Для вас это должно звучать, как название детской книжки. Вы ведь слышали о ней? — Закурив очередную сигарету, она спросила: — Вы — социальный работник? — Михаэль подтвердил ее догадку неопределенным жестом. — Тогда вы должны знать такие вещи, — сказала Гута таким тоном, словно перед ней сидел ребенок.

Тогда он решился на прямой вопрос:

— Что такое Бериха?

— Во-первых, о ней можно прочитать в книжках, если уж вам так захочется. Вот, например, книга Авилова, — сказала она, вставая и доставая с книжной полки большой том. — Он был одним из создателей этой организации. В ней участвовало все еврейское население Палестины, хотя потом мы слышали, что между ее отдельными фракциями были столкновения.

— Из-за чего? — спросил Михаэль.

— Эта организация помогала добраться до Израиля беженцам, и, как это всегда бывает, кое-кто пытался использовать беженцев в борьбе за власть. Человеческая натура! — с презрением сказала она и выпустила дым в сторону. — Борьба за власть! Мы были в Италии, в Милане, в лагере для беженцев, и тоже оказались между двух огней. Аналогичные центры были повсюду — в Австрии, Чехословакии. В Милане лагерь был ужасным, полный хаос, никто ничего не знал… И если бы не Срулке, который остался там после службы в Еврейской бригаде, то кто знает, что бы с нами произошло. Фаня была такой слабой…

«И что я тут рассиживаюсь? — подумалось Михаэлю. — Зачем говорю о вещах, которые меня могут неизвестно куда завести?» Но тут внутренний голос как будто против его воли произнес: «А ты знаешь, почему ты здесь оказался, что тебя сюда привело?»

— Вы хотите, чтобы я вам все рассказала? Но это длинная история, — произнесла Гута. В комнате темнело, и она поднялась, чтобы включить свет. Михаэль понял, что ей хочется поговорить. Он решил воспользоваться установившимся между ними доверием, прежде чем оно вновь разрушится. — Да, история длинная, — повторила она и вдруг улыбнулась. — Будь у меня талант, я бы об этом написала. Мы пробрались в Италию пешком, через Альпы. Через границу нас провезли в закрытых грузовиках, как скот. Это было в сорок шестом. Кругом процветала коррупция, все брали взятки, и итальянская полиция не была исключением. Они даже не подняли брезент на машинах. Так мы добрались до железнодорожного вокзала в Вероне, а оттуда нас отправили в Милан, где была кухня, кормившая всех беженцев. Но это был всего лишь пересылочный пункт, после которого мы оказались в замке Гандольфо. Там мы провели полгода в ожидании парохода. Там же мы встретились со Срулке. Оттуда мы попали в Метапонто, где находился лагерь для душевнобольных.

— Душевнобольных? — переспросил Михаэль.

Она посмотрела на него так, словно забыла о его присутствии.

— Так он назывался для маскировки, — сказала она. — Там не было ни еды, ни воды. Корабль стоял в пяти километрах от берега. Мы провели там три дня, пока нас проверяли власти. Все это время мы прикидывались душевнобольными. Помнится, нам кричали: «Прыгайте, прыгайте! Кричите! Инспекция идет». Потом нас погрузили на это старое суденышко. Весь путь мы проделали так, словно были в концлагере. Не было даже места, чтобы как следует прилечь. Кончилось все тем, что судно дало течь и стало тонуть. В этот момент подошли английские крейсеры. Англичане стали переводить нас на свои корабли. Вот так мы оказались в Хайфе в ту ночь, когда там взорвали нефтеперегонный завод. — Она сделала глубокий вдох, словно та ночь снова предстала перед ней, и продолжила: — Охрана в красных беретах сводила нас с кораблей по одному. Я спросила английского офицера, можно ли отправить письмо, и он ответил, что отправит сам, если я напишу. Я написала Срулке, поскольку он был единственным человеком, которого я узнала за шесть месяцев, проведенных в Италии. Я написала, что мы в Хайфе, что не знаю, какая судьба нас ждет. У нас отобрали все вещи, отвели в какое-то здание и сказали, что мы там будем спать. Тот офицер действительно отправил письмо. Срулке мне его потом показывал, — сказала она, удивленно покачивая головой. — А помещение, где мы спали, оказалось кораблем. Там было два таких корабля, «Ошер» и «Ягур», и когда мы проснулись, то были уже далеко в море. Следующие полтора года мы провели в лагере для перемещенных лиц на Кипре.