Рукоять меча - Элеонора Раткевич

– Это ты нарочно! – возмутился Кэссин.

– Нарочно, – признал Кенет. – Самую малость. Не больше, чем ты. Я ведь не говорю, что в такой момент я все брошу и побегу обедать. Но уж потом – обязательно. А по-твоему выходит, что твое естество и потом не имеет права пообедать. Чтоб не воображало о себе слишком много.

– Естество не может воображать. – Кэссин по-детски обрадовался, что подловил Кенета на ошибке. – Воображать может разум. Тело ведь не думает. Это он думает. Вот и получается, что разум выше естества.

– Тут с тобой ни один воин не согласится, – покачал головой Кенет. – В бою думает именно тело. Разум слишком медленно пошевеливается.

Он примолк, будто вспоминая что-то – судя по выражению лица, не слишком приятное.

– Откуда ты знаешь, что мне скажет воин? – язвительно осведомился Кэссин.

– Знаю, – коротко и сухо ответил Кенет, и разговор на некоторое время оборвался.

– Твои слова имели бы какой-то смысл, – Кэссин наконец отважился продолжить разговор, – если бы воспитание было бы бессильно перед естеством. Если бы его было невозможно обуздать. Но это возможно.

– Прыгнуть в пропасть со скалы тоже возможно, – парировал Кенет. – Вот только нужно ли? А что до того, можно ли обуздать естество… – Внезапно он улыбнулся – какой-то донельзя мальчишеской озорной улыбкой. – Я вижу, сказочка про собачку, которая мясо на кухне стащила, у вас не в ходу.

Кэссин сначала не понял – а когда понял, от негодования покраснел до корней волос. Он знал сказку про вороватую собачку. Псина стащила кусок мяса и слопала, а потом испугалась, что ее накажут. Заметалась, бедняжка. Вдруг видит – маг идет. Она его за рукав – цоп! И не выпускает. Маг ее всяко пытался отогнать – не вышло. Тогда пообещал, что сделает для нее все, что попросит, только бы отвязалась. Ей бы попросить его, чтоб от наказания избавил, так умишко собачий ведь невелик: попросила собака, чтоб он ее в человека превратил – тогда-то ее уж точно не узнают и не накажут. Ну и превратил ее маг в человека. В точное подобие старшего хозяйского сына. С тем условием, что, если в ней все-таки узнают собаку, тут колдовству и конец. А в доме шум, переполох! Шутка ли – двое хозяйских сыновей объявилось! Собака уж и не рада, а что поделать – пока ее за человека принимают, собакой ей не стать. А самой объявиться страшно: из-за нее такой кавардак приключился, что даром ей это не пройдет. Лучше уж человека и дальше разыгрывать. Очень это хорошо собаке удалось: и за кошками не гонялась, и на луну не лаяла – крепилась, одним словом. Одно только преодолеть псина не смогла: как ей на пути дерево попадется или столб какой – тут же ножку задирает. По тому и узнали. Стала собака опять собакой. Простили ее на радостях. Но к магам она за помощью обращаться с тех пор зареклась.

Дурацкая сказка. Собаки не разговаривают. А таких глупых магов просто не бывает.

– Ты на что это намекаешь? – гневно выпалил Кэссин. – По-твоему, я, как этот глупый маг из сказки, пытаюсь навязать собаке человеческий облик?

– Да нет, – вздохнул Кенет. – Ты та самая собачка и есть.

Гобэй испытал мимолетный, но вполне законный прилив гордости. Несмотря ни на что, его выдержка не подвела. Он не стал осыпать проклятиями пленного мага и недотепу-ученика, не отшвырнул шерл, позволяющий ему видеть, что происходит в камере. Наоборот, он аккуратно завернул шерловую подвеску в кусок некрашеного паутинного шелка и убрал на место. Гнев его выразился разве что в одном – он тщательнее обычного протер шерл куском шелка, словно в талисмане мог остаться какой-то след того, что Гобэй в нем только что увидел.

Ну нет, голубчики, так дальше не пойдет! Не для того Гобэй трудился столько лет, чтобы какой-то пленник вот так, за здорово живешь, пустил все его труды прахом!

Мальчишка, нахал! Но если раньше Гобэй сомневался, недоумевал, то теперь он совершенно точно уверен: этот недоумок, чьи руки явно привычнее держат мотыгу, чем волшебный посох, – действительно великий волшебник. Иначе Гобэй никак не мог объяснить себе происходящее.

Человек устроен очень просто, а разум его – и того проще. Покажи голодному еду – и у него потекут слюнки. Покажи здоровому молодому парню голую девку, и у него… впрочем, стоит ли перечислять? Способов воздействовать на тело не так уж много. Способов влиять на разум побольше, но по сути своей они ничем не отличаются от тех незатейливых ловушек, на которые попадается тело. И Гобэй знает их всех наперечет.

Он давно усвоил это простое ремесло – воздействовать на людей. Он знал, как вызвать слезы раскаяния и вздох восхищения, как поднять человека из грязи – и как утопить в ней, как заставить умереть в судорогах вины – и как свести с ума гордостью за тот самый поступок, которого человеку следовало бы стыдиться больше всего в жизни, как завоевать преданность этих примитивных существ – и как удержать ее навечно.

Знал – до тех пор, пока не появился этот пленник.

Поначалу Гобэй не видел никакой опасности в долгих бессодержательных беседах, которые пленный маг вел с его учеником. Какой-то нелепый рассказ о рыбной ловле… задушевная история о том, как Кенет обратился за советом к проститутке, чтобы она помогла ему избавиться от домогающейся его красивой, знатной и богатой барышни… и прочая чушь в том же роде. Уж не придумал ли Кенет всю эту ерунду, чтобы скрыть от Кэссина мучительную боль, которую испытывает в его присутствии? Болтает себе и болтает – а пока он болтает, пока Кэссин хохочет над его неуклюжей придумкой, он может отвернуться, чтобы смеющийся Кэссин не заметил, какая напряженная боль прячется в его глазах. Да если бы Гобэю сто лет думать, он и то бы не придумал более изощренной пытки для своего узника. Столько боли – ежедневно, по нескольку раз в день… никакая воля не выдержит подобного натиска. Скоро, очень скоро пленник запросит пощады. Скоро он сдастся на милость победителя… и милость ему будет оказана. Если, конечно, он не заставит победителя слишком долго ждать.

Еще немного… Гобэй казался себе вышивальщиком. Говорят, именно так вышивают медленным крестом: стежок, еще стежок… Гобэй не торопился. Он и вообще никогда и никуда не торопился. Стоит заторопиться – и вместо прекрасной вышивки на полотне явит себя безобразный бугор. Гобэй – мастер, и его «вышивки» всегда безупречны.

А этот пленник торопится. Нелепо взмахивает иглой. Обрывает нить. И тянется за другой, даже не закрепив оборванную. А то и делает стежок, даже не замечая, что протыкает полотно пустой иглой. Гобэй испытывал искреннее удовлетворение, наблюдая за его суматошными попытками.

И тем не менее…

Он не умеет манипулировать людьми. Он прет напролом, как пьяный палач в постель шлюхи. Он злит Кэссина понапрасну… ох как же он его злит. Он постоянно говорит не то и не так. Он сам постоянно обрывает ростки едва появившегося успеха.