Собрание сочинений и писем (1828-1876) - Михаил Бакунин

1 Матильда Рейхель-Линденберг, желая добиться свидания с Бакуниным, приезжала в начале мая 1850 года в Дрезден для хлопот по этому поводу. Но свидание ей разрешено не было. У Пфицнера (стр. 229-230) напечатаны выдержки из дрезденского письма ее к Бакунину от 8 мая 1850 г., невидимому последнего. Письмо не представляет особенного интереса; в нем снова повторяются мистические фразы и говорится об Иоганне Пескантини, старую симпатию к которой Матильда старается пробудить в душе Бакунина (по русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 396-398)

Тайна А. Рейхеля, о которой здесь говорит Бакунин, заключалась в том, что он сошелся с Марьей Каспаровной Эрн, другом дома Герценов, которая стала его второю женою.

2 Бакунин в это время дожидался ответа на прошение о помиловании, поданное на имя саксонского короля им и двумя его сопроцессниками. Ответ, как мы знаем, был им сообщен 12 июня. Бакунин не ждал для себя ничего хорошего в том смысле, что полного помилования он не ожидал, замену казни вечным или продолжительным заключением не считал для себя большим выигрышем, а сверх того опасался своей выдачи австрийцам или, что еще хуже, России.

Перевод с немецкого. No545.-Письмо Матильде Рейхель.

11 мая 1850 года. [Крепость Кенигштейн].

... Вообще у меня нет ни малейшего интереса к теории, ибо уже давно, а теперь больше, чем когда-либо, я почувствовал, что никакая теория, никакая готовая система, никакая написанная книга не спасет мира. Я не держусь никакой системы: я - искренно ищущий. Правда теперь искания для меня несколько затруднены, ибо чтобы постигнуть или вернее уловить жизнь, надо прежде всего жить, а, как я Вам раз писал, я больше не верю теоретическим умозрениям, тем паче умозрениям одиноким, равно как и вдохновению одиночной жизни; в одиночестве уж слишком бываешь склонен принимать призраки за духов.

В будущем, если позволит мое еще очень неопределенное положение, я попытаюсь составить для Вас свое исповедание веры...

No 545. - Не знаем, на какое письмо Матильды Рейхель отвечает здесь Бакунин, возможно на письмо ее от 22 марта, напечатанное частично у Пфицнера на стр. 227 его книги (по русски в "Материалах для биографии", т. II, стр. 387-390).

Перевод с немецкого.

No 546. - Заявление перед допросом.

[15 апреля 1851 года. Ольмюц.]

Как известно, я приговорен был в Саксонии к смертной казни за государственную измену и помилован с заменою смертной казни пожизненным заключением в исправительном доме. Как сказано в относящихся к этому приговору мотивах королевского саксонского высшего апелляционного суда в Дрездене, я мог быть присужден к смерти в Саксонии только в качестве саксонского гражданина: таким образом я вынесенным мне смертным приговором признан саксонским гражданином и помилован в качестве такового. Затем я в качестве осужденного саксонского гражданина был выдан Австрии, чему я не усматриваю никакого юридического основания, поскольку меня как уже осужденного саксонского гражданина снова предают суду австрийского трибунала. Хотя я знаю, что этот протест не принесет мне пользы, однако я по совести считаю себя обязанным заявить, что я не могу признать австрийский суд правомочным производить по отношению ко мне следственные и судебные действия.

No 546. - Оригинал находится в допросах Бакунина, производившихся между 15 апреля и 14 мая 1851 года в Ольмюце, и, хранится в архиве военного министерства в Праге. Русский перевод этого заявления и текста допросов Бакунина а Австрии см. а томе II "Материалов для биографии Бакунина" под ред. Вяч. Полонского (стр. 414 ел.).

К моменту допроса Бакунина привлеченные: по делу о подготовлении восстания в Богемии уже успели дать свои показания, по большей части довольно откровенные: в этих показаниях роль Бакунина была достаточно освещена, и ему пришлось признать почти все инкриминировавшиеся ему действия; но при этом он поставил себе за правило не выдавать других и не распространяться насчет своих сопроцессников. Эту линию он выдержал до конца.

Какого правила он старался держаться в своих показаниях перед следственными комиссиями, видно из его заявления, сделанного им в ответе на 14-й вопрос, заданный ему в Ольмюце. Там следователь задал ему общий вопрос о его отношениях к братьям Страка в надежде, что, отвечая на заданный в столь неопределенной форме вопрос, обвиняемый невольно проговорится и сообщит что-либо неизвестное следователям. Вот что на это отвечал Бакунин:

"Я должен здесь заявить, что вдаваться в подробности относительно отдельных лиц совершенно противоречит моему принципу, однажды мною уже высказанному. Я допускаю, что многое стало известным благодаря показаниям лиц, допрошенных во время следствия. Если например братья Страка многое рассказали, то они и отвечают за содержание своих речей. Я же могу отвечать только на определенные вопросы, но отнюдь не на вопросы общего характера, ибо могло случиться, что то или иное обстоятельство, то или иное лицо вообще ускользнули от следствия, и ответами общего характера я рисковал бы кого-нибудь скомпрометировать".

Австрийское правительство давно имело против Бакунина зуб за участие его в пражском славянском съезде и в святодуховском восстании; особенно же оно раздражено было его двумя воззваниями к славянам и организациею заговора, направленного к возбуждению вооруженного восстания! в Богемии и к разрушению австрийской империи. Точка зрения австрийских властей на Бакунина выражена в докладе председателя пражской следственной комиссии, генерала Клейнберга, от 11 марта 1851 года из Праги от имени областного военного командования эрцгерцогу - верховному главнокомандующему австрийскою армиею; там о роли Бакунина сказано:

"После того как выявилась наличность революционных происков в мае 1849 года и начато было по этому поводу следствие, скоро выяснились данные, не оставлявшие сомнения в том, что замышленная здесь революция была скомбинирована с грандиозным движением, задуманным в Германии, и что русский Михаил Бакунин, проживавший тогда тайно в Дрездене" стоял во главе этого предприятия". И дальше: "Приходится признать, что русский Бакунин является по-видимому тою осью, вокруг которой все вертелось".

Неудивительно, что в австрийских тюрьмах с Бакуниным обращались гораздо строже, чем в саксонских; этому впрочем содействовала меньшая. культурность Австрии в сравнении с демократической Саксонией, а также большая обостренность классовой борьбы в двуединой монархии, где она осложнялась ожесточенной национальной распрей. В Саксонии он считался гражданским подсудимым, имел защитника, право переписки с друзьями и пр.; здесь он лишен был права переписки, предан был военному суду, не имел защитника и т. п. В австрийских тюрьмах ему помогали материально. Герцен, Рейхель, Гервег; проживавшие в Австрии люди, даже сочувствовавшие Бакунину, боялись проявить свои чувства, так как это было просто опасно: ведь австрийские власти взяли под подозрение как "пособников" не только таких приятелей Бакунина, как Рейхель или Габихт (бывший дессауским министром с революции 1848 г. по июль 1849 г.), но даже его дрезденского защитника Отто и банкирский дом Леммель в Праге за то, что через него переводились Герценом деньги для Бакунина. О плачевном положении, в каком очутился Бакунин в австрийских тюрьмах, свидетельствует то письмо аудитора Франца, которое мы приводим выше,

в комментарии 2 к No 537. Зато здесь ему дозволили читать правительственные газеты, чего в Саксонии он не мог добиться. Слухи о том, что он выдержал 14-дневную голодовку с целью уморить себя. что его били на допросах и т. п., принадлежат очевидно к категории выдумок. Пфицнер. (стр. 213) приводит из дневника министра полиции Кемпе разговор с ним эрцгерцога Альбрехта от 25 марта 1851 года. Этот солдафон будто бы рассказывал следующее: "Он хотел в Праге уморить себя голодом и 14 дней не принимал ничего кроме воды; только тогда, когда ему дали читать романы Поль де Кока, в нем проснулась охота к жизни и еде. Слабое создание!". Пошлость чисто эрцгерцогская (Перевод Бакунина в Ольмюц, в руки кровожадных австрийских властей, где он исчез за стенами крепости, подействовал удручающе на его друзей. Отражением этого настроения является дневник Варнгагена. Там (том VIII, стр. 108, 119, 179) говорится, что о судьбе Бакунина нет никаких точных сведений. Однако автор дневника все же надеется на то, что рано или поздно он увидит свободу: "Такая благородная душа, такой железный дух не может погибнуть в бесплодном мученичестве". Дальше отмечается слух о помиловании Бакунина в Австрии, но вместе с тем о предстоящей выдаче его русскому правительству.)

Австрийские власти опасались попыток к освобождению Бакунина. На этой почве возникали всякие нелепые слухи, и у Бакунина в камере неожиданно производились обыски. Перед дверью его камеры No 2 в нижнем этаже стоял часовой; другой стоял в саду перед окном. Справа и слева по сторонам камеры расположена была стража. Наружное окно было кроме прочной решетки забрано деревянным щитом. Чтобы помешать ему уйти через потолок, поставлен был часовой также над его камерой. С конца. 1850 года вследствие распространения новых слухов о готовящемся побеге строгости усилились: из 18 человек караула половина, в том числе фельдфебель, капрал, разводящий и 6 рядовых, предназначена была исключительно для охраны камеры No 2. Слухи о готовящемся насильственном освобождении Бакунина, "после Маццини самого опасного человека в Европе", поддерживались и берлинскою полициею, которая сообщала в Вену о международном заговоре революционных вожаков, заручившихся для этой цели содействием ряда высокопоставленных лиц, преимущественно женщин. В результате всех этих нелепых слухов и сплетен Бакунин в ночь с 13 на 14 марта под сильным военным эскортом был неожиданно переведен в крепость Ольмюц, причем, как рассказывает Герцен, конвою отдан был приказ застрелить арестанта при малейшей попытке к его освобождению. Здесь приказано было никого к нему не допускать кроме врача, не давать ему письменных принадлежностей и приставить к нему строгую стражу. Бакунин был совершенно изолирован от других заключенных и охранялся большим караулом, состоявшим из фельдфебеля, капрала, двух ефрейторов и 22 рядовых, причем им придан был еще резерв в виде капрала, ефрейтора и 18 рядовых. Но материально положение его в Ольмюце, если не считать первой поры. было не таким уже плохим: по его просьбе ему дали сигары и книги, им получено было от друзей новое платье, комендант крепости приказал выдавать ему двойной паек и т. п.