Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

Против «убийцы со стороны» свидетельствует и еще одна важная деталь: браслет на руке убитой. Его видел только Петя (ни Анюта, ни художник) и только после убийства. О чем говорит этот факт? Или браслет подарен только что на свидании (маньяку с речки, очевидно, не до подарков), или подарен раньше кем-то, знакомство с которым Маруся скрывает, а потому скрывает и подарок. Стало быть, на свидание с Петей она не надела бы украшение, хранимое тайно. Стало быть, в тот день у нее было другое свидание.

Стало быть, требуется другая версия. Мне все мерещится школьная сцена, дядюшкина гитара, кудри и пунцовая шаль, восторженный зал и замшевый поясок на тонкой талии. Случайно или не случайно этот спектакль оказался для нее последним? Кто такой Петя — первая любовь или подставное лицо, на которое ссылается она, чтобы как-то объяснить университет? Какой-то мужчина — не школьник, не ровесник: того скрывать нечего — видит Наташу Ростову, увлекается, увлекает и ее.

Но вот их встречи обрываются. Маруся переезжает на дачу, где должна, по требованию родителей, во всем подчиняться старшей сестре. Свидание девочки со своим другом (друг-убийца — насмешка! но как его назвать?) было, конечно, условлено заранее: тот не мог приезжать в Отраду, когда ему вздумается, из-за Анюты. И, наверное, Маруся не случайно выбрала для Пети именно среду — он подставное лицо (она и весной не всегда являлась на их вечерние занятия). Почему она скрыла от сестры, что в среду должна передать Пете билеты? Возможно, она собиралась сообщить об этом Анюте в последний момент, на речке, чтоб та не успела переменить планы на этот день, не осталась бы дома, одним словом, не помешала бы.

Между первым и вторым явлением Пети на даче происходит убийство. Найди, кому это выгодно, и ты найдешь преступника — святая заповедь Шерлока Холмса. Изнасилование, патологический взрыв сексуального маньяка, кража, шантаж, сведение счетов, устранение в качестве свидетеля — все эти мотивы ничем не подкрепляются. Немотивированное убийство тоже исключается: не было следов борьбы.

Состояние аффекта. Чем вызвано? Например, ревностью. Но, судя по всему, Маруся любила своего друга, до которого «всем, как до неба». И он — конечно, не мальчик и, конечно, это понимал. И какая непостижимая власть: ради него отказаться от своего дара, блеска, успеха, от того, чем до сих пор жила. Их отношения — загадка для меня. Может быть, ее слова: «Я боюсь» — не розыгрыш? Может быть, она попыталась освободиться от этой власти и погибла?

Итак, какой-то друг-убийца. Не представляю! Даже если полностью исключить «маньяка с речки», наверняка остается круг лиц о которых мне ничего неизвестно. Отправным моментом версии о тайном друге мне представляется школьных спектакль. Но на спектакле помимо десятиклассников, учителей и родственников присутствовали какие-то там бывшие ученики. В моем же поле зрения всего четверо, причем их роли, кажется, уже распределены: Петя, если ему верить, явился нечаянным соучастником преступления, остальные трое были заняты друг другом и играли в игры рокового треугольника.

Петя. На роль друга-убийцы вроде не тянет (Да! Если б он изнасиловал Марусю, то не унес бы билеты, грубо говоря, в штанах), но имеет толковых родственников, и все мои версии и размышления построены в основном на его показаниях. А если они не точны или лживы?

Дмитрий Алексеевич. Имеет алиби на время убийства (портрет Гоги), вряд ли стал бы назначать два свидания на один день и, кажется, до сих пор с ума сходит по своей Люлю.

Борис. Алиби нечеткое, никем не подкрепленное — с девяти до восемнадцати часов. Весной занимался с Марусей математикой, что-то знает о ней: «играла с огнем, вот и доигралась». Но вообще в те июльские дни, по-видимому, был занят романом жены и художника: «эта любовь им бы недешево обошлась».

Анюта. Ее душа — для меня темный лес. Я топтался на опушке, боясь углубляться, я не хотел, чтобы она оказалась причастной к смерти сестры. И все же: как согласовать ее намерение покончить с любовником как можно скорее и слова, сказанные за два дня до этого своему Мите: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной»? Где действительно она провела больше пяти часов? Как могла опоздать на последнюю электричку, уйдя от художника в десять часов? И наконец: чем я заслужил ее недоверие?

Ника, Николай Ильич, Отелло — новое любопытное лицо. Видел Наташу Ростову, заинтересован, присутствовал на сеансах портрета, потрясен происшедшим. Имеет смысл познакомиться.

Да, круг мой весьма ограничен. И слишком мало данных об убийце. Кто-то «свой»… быстрый легкий шаг… тяжелый браслет на левой руке — подарок… Что-то будет завтра? Неужели там, на лужайке, где когда-то пили чай за столом с кремовой скатертью, цвели лилии и смеялись дети — неужели там раскроется смысл таинственных слов Павла Матвеевича?

Зазвонил телефон. Дали Петю.

— Добрый вечер. Это Иван Арсеньевич. Вы мне завтра нужны на даче Черкасских. В семь часов вечера. Договорились?

— Зачем? — Вертер явно затрепетал.

— Там узнаете.

— А зачем?

— В общем, жду. До свидания.

До Бориса я дозвонился только в двенадцатом часу.

— Здравствуйте, Борис Николаевич. Я вас разбудил?

Здравствуйте. Я работаю.

— Очень надеюсь завтра вечером вас увидеть.

— А я думал, вы уже убийцу арестовали.

— Без вашей помощи — никуда. Вы в состоянии приехать к семи часам на дачу Черкасских?

— Что это вы затеяли?

— Следственный эксперимент.

— Ого!

— Да! Вот еще. Ни от кого не могу добиться толку. Вы видели у Маруси какие-нибудь украшения, например, серьги, ожерелье или браслет?

— Видел. Золотой браслет с рубинами.

ЧАСТЬ III «ПОЛЕВЫЕ ЛИЛИИ ПАХНУТ, ИХ ЗАКОПАЛИ…»

В колониальной рубашке цвета хаки, с погонами и накладными карманами (моя собственная, Верочка стащила ее из приемного покоя), в потрепанных джинсах и кроссовках, с рукой на перевязи я ощущал себя раненым, направленным на спецзадание. Мы с Верочкой углубились в парк, миновали пруд, прошли меж замшелыми плитами — «Покойся, милый прах, до радостного утра!» — я помахал рукой своей спутнице и перелез через символическую изгородь в рощу. В ту самую рощу, что подступает к домам улицы Лесной, через нее три года назад, должно быть, спешил убийца после непостижимого исчезновения убитой.

Примерно через километр в березовом кружеве, шелесте и вышине возникли дачные крыши с печными трубами. Я прошелся вдоль заборов, отыскал, по приметам Анюты, нужный — высокий, сплошной, когда-то зеленый, посеревший, — раздвинул две доски и очутился на узенькой заросшей тропинке в саду, в запущенном переплетении веток, листьев, полевых цветов и трав. Постоял, вдыхая жгучий июльский воздух, собираясь с духом (сколько раз представлял это место и представлял именно таким), и направился к дому. Вот маленькая полянка, длинный стол из сколоченных досок, утонувший в траве выше пояса, вот куст жасмина, наполовину закрывающий окно светелки, веранда, крыльцо, молчаливая компания расположилась на ступеньках… Так, дачники, коротающие вечерок на свежем воздухе.

Все собрались, голубчики. Анюта, Дмитрий Алексеевич, Борис, Вертер и еще какой-то респектабельный господин лет сорока пяти в твидовом пиджаке не сводили глаз с калитки. Я эффектно появился с противоположной стороны.

— Добрый вечер!

Присутствующие шевельнулись, отозвались нестройно, художник поднялся и заговорил:

— Вот, знакомьтесь. Николай Ильич — Иван Арсеньевич.

— Послушайте! — мелодично пропел Ника, в неудержимом порыве вскочил и прошелся взад-вперед по кирпичной дорожке (я следил за его походкой — это уже входило в привычку: да, быстрый, легкий шаг… как назло, народ подобрался нервный, поджарый, легконогий). — Послушайте! Это уникально! Я полностью в курсе: Митя ввел. Сегодня в театре свободен — и вот не утерпел. Не помешаю?

— Напротив. Мне нужны рабочие руки.